Евтух

Евгений Александрович Евтушенко выходец из русской глубинки, из деревни. Провинциал.

Разноголосица данных по поводу точной даты его рождения неслучайна: 32 — 33 гг. Да и место рождения не поддается точному исчислению: Зима — Нижнеудинск. Такое ощущение, что Евтушенко существовал всегда, во всяком случае — задолго до своего рождения. А даты и место особого значения не имеют.

Так же не имеет особого значения жанры, на ниве которых обнаружился его не поддающийся определению талант.

«Работая локтями, мы бежали, кого-то люди били на базаре. Как можно было это просмотреть! Спеша на гвалт, мы прибавляли ходу, зачерпывая валенками воду и сопли забывали утереть.

И замерли. В сердчишках что-то сжалось, когда мы увидали, как сужалось кольцо тулупов, дох и капелюх, как он стоял у овощного ряда, вобравши в плечи голову от града тычков, пинков, плевков и оплеух.

Вдруг справа кто-то в санки дал с оттяжкой. Вдруг слева залепили в лоб ледяшкой.

Кровь появилась. И пошло всерьез. Все вздыбились. Все скопом завизжали, обрушившись дрекольем и вожжами, железными штырями от колес.

Зря он хрипел им: „Братцы, что вы, братцы…“ толпа сполна хотела рассчитаться, толпа глухою стала, разъярясь. Толпа на тех, кто плохо бил, роптала, и нечто, с телом схожее, топтала в снегу весеннем, превращенном в грязь.

Со вкусом били. С выдумкою. Сочно. Я видел, как сноровисто и точно лежачему под самый-самый дых, извожены в грязи, в навозной жиже, всё добавляли чьи-то сапожищи, с засаленными ушками на них.»

Провинциал, получив урок, на всю жизнь усвоил правило: за место под солнцем надо не просто работать локтями, надо — драться!

Если бы не эта его пассионарная жилка, так бы он и остался в Зиме или сгинул на 4-й Мещанской в Москве:

«Я рос на Четвертой Мещанской.

Я любил эту тихую улочку, где не ходили ни троллейбус, ни автобус, ни трамвай, лишь старая лошадь с усталыми добрыми глазами тянула по булыжной мостовой фуру овощного магазина на резиновом ходу. Здесь было всё так не похоже на обычное „открыточное“ представление о Москве, но именно потому это и была настоящая Москва.

Изредка заезжавшие сюда автомашины вынуждены были резко тормозить и продвигались медленно-медленно, потому что на самой середине улицы мальчишки вечно играли в футбол.

Здесь было много тополей, и, когда они облетали, футбольный мяч то и дело зарывался в серые сугробы тополиного пуха.

О, этот тополиный пух на Четвертой Мещанской!»

Кстати, мама Евгения Александровича пела перед киносеансами в одном из старейших московских кинотеатре Форỳме (именно таково московское произношение названия этого кинотеатра):

Мама пела на фронте с грузовиков

и даже с «катюш»,

и танки, в бой уходя,

на броне увозили

серебристые блёстки с концертного платья мамы

и увезли её голос,

пропавший без вести на войне.

После войны

моя мама

пела в фойе кинотеатра «Форум»

рядом с буфетом,

где победители Гитлера пили пиво,

обнимая девчонок в причёсках под юную Дину Дурбин,

но слушая сорванный голос

худой некрасивой певицы

и даже не подозревая,

что и она —

победитель.

(поэма «Мама и Нейтронная бомба»)

А еще Зинаида Ермолаевна работала в журнальном киоске на улице Мира (это совсем рядом с 4-й Мещанской).

Мама продаёт газеты

в киоске у Рижского вокзала,

и её окружает собственный маленький мир,

где мясник

интересуется еженедельником «Футбол-хоккей»,

зеленщик —

журналом «Америка»,

а продавщица молочного магазина —

журналом «Здоровье».

(поэма «Мама и Нейтронная бомба»)

И я, когда бывал в старом «Книжном обозрении», всегда здоровался с ней, как будто заглядывая в прошлое, перематывая пленку на восемьдесят лет с гаком назад, где на станции Зима или Нижнеудинске в 32 или 33 году появился на свет будущий поэт…

(полностью эссе «Евтух» читайте в № 10 журнала «Вторник»)