Мы с моей девочкой Адой – собакой породы ротвейлер, ранним солнечным утром гуляем в парке «Дубки». Как известно, одним, без других собак и их хозяев, в подобных многолюдных местах, побыть удается крайне редко.
Вот к Аде подбегает ей хорошо знакомый пес породы эрдельтерьер по кличке Рэм. Они разнополые одногодки и давно знают друг друга. Как у них было заведено, совершив ритуал тщательного обнюхивания друг друга в традиционных местах, собаки начинают резвиться и придумывать себе все новые и новые развлечения. И одним из самых интересных и длительных по времени для них являлось преследование скачущих по зеленой траве и постоянно перелетающих с место на место каркающих ворон.
Вот и подоспел слегка запыхавшийся от быстрой ходьбы, Эдуард Петрович – хозяин Рэма. Как он мне рассказал при нашей первой встрече и знакомстве, всю сознательную жизнь он проработал в Госплане СССР, защитил докторскую диссертацию и дослужился до начальника отдела. А это означало кремлевскую поликлинику с самыми лучшими импортными лекарствами, приличную зарплату, ежемесячные премиальные надбавки, плюс ежегодный отдых в подмосковном санатории в «Вороново».
При желании отдохнуть на море, без проблем и проволочек можно было взять профсоюзную путевку в Четвертом главном управлении Минздрава СССР и махнуть с семьей в Гурзуф в уютный санаторий «Пушкино», корпус которого располагался на пригорке у самого берега Чёрного моря. Кроме шелеста волн, незабываемого морского пейзажа, словно ожившего с картин известного русского художника-мариниста Ивана Айвазовского, он любил наслаждаться необыкновенно сказочным утренним морским туманом, который одновременно с шумом бьющихся о гальку волн, словно белоснежное пушистое облако медленно заплывал через настежь открытые окна и заполнял всё пространство шикарно обставленных двух комнат его номера.
Персональной, то есть постоянно закрепленной за ним чёрной «Волги», Эдуард Петрович не имел, но при служебной необходимости мог ею всегда воспользоваться. По-видимому, от всех государственных благ у чиновника со временем выработался некоторый снобизм, который, однако, его благородный и вальяжный вид не портил, скорее всего, дополнял портретный образ.
Я отметил, что он даже на прогулку с собакой выходил одетым, как всегда, «с иголочки»: в прекрасно сидящим на слегка полноватой фигуре элегантном костюме, накрахмаленной сорочке и при галстуке. Костюмы, сорочки и галстуки, как я вскоре смог убедится, он менял каждый раз. А его густые черные брови резко контрастировали с чисто выбритой белоснежной кожей пухлого лица. И запах дорогого французского парфюма… Портрет этого человека был бы не полным без описания его элегантной и разнообразной обуви, которая тоже попала в поле моего зрения…
Как раскрыл Эдуард Петрович мне маленький секрет, что из-за разницы в объеме правой и левой стопы, обувь на все сезоны приходилось ему делать только на заказ. И ни где-нибудь, а в закрытом обувном ателье на Садовом кольце, что располагалось недалеко от Колхозной площади и которое значилось при Управлении дипломатическими корпусами, сокращенно УПДК. И, конечно же, никакой вывески при входе там не было. В мастерской тачали обувь приглашенные итальянские, чешские и германские мастера своего дела. Работали и высококлассные обувщики из солнечного Азербайджана. Невесомые мокасины и буквально все изготовляемые этой спецмастерской модели женской и мужской обуви славились не только красотой, удобством и элегантностью, но и что было немаловажным, своей надежностью или носкостью. И, как всегда, по цвету и фасону обувь хозяина Рэма прекрасно гармонировали с его костюмами.
Поведал мне Эдуард Петрович и про их госплановское меховое ателье, в котором он каждый год имел возможность заказывать себе зимнюю пыжиковую или ондатровую шапку, а его супруга, конечно же, шубы и полушубки.
Женщинам для пошива меховых изделий предлагался мех на любой вкус: норка коричневая, чернобурка, рыжая лиса, каракуль, белка, дикая кошка, кролик и импортная цигейка. А для зимних шапок имелся в наличии соболь: простой, выращенный в питомнике и дикий – умопомрачительной красоты баргузинский, мех которого сказочно сверкал седыми иголочками.
Во время наших встреч в парке, пока наши собаки гоняли ворон, он любил рассказывать некоторые интересные эпизоды из прежней госплановской жизни, которые, как он считал, никому из москвичей кроме своих ведомственных работников, были неизвестны, то есть скрыты от широкой общественности.
А одну услышанную от него историю, которая в его изложении оказалась неполной, я, к немалому удивлению своего собеседника, дополнил. Касалось это непосредственно его начальника – государственного деятеля, Председателя Государственного планового комитета СССР Байбакова.
Начиналась она так:
Как-то, закончив рабочий день поздно вечером, Николай Константинович сразу не сел в служебный лимузин, в народе называемый «членовоз», а решил немного пройтись по центру города пешком и насладиться морозным воздухом. Пожилой человек, заложив руки за спину, неспешной походкой шел по малолюдному, хорошо посыпанному песком, тротуару. Тихая и безветренная погода располагала к пешей прогулке после напряженного трудового дня. Автомобиль с охраной двигался где-то рядом… Все было тихо и спокойно.
У Колонного зала Дома Союзов тротуар плавно перешел в недавно возведенный деревянный настил, вымощенный из толстых гладко оструганных досок. А сам Дом, по причине предстоящего ремонта, был обнесен высоким, пахнущим свежеспиленной сосной, не менее двух с половиной метров в высоту, забором. А сверху забора несмотря на то, что Колонный зал отстоял на значительном расстоянии от тротуара, строители, на всякий случай, смастерили по всей его длине защитный козырек.
Николай Константинович медленно шёл по деревянному настилу, вдыхая полной грудью приятный сосновый аромат, смешанный с морозным воздухом, как вдруг его пыжиковую шапку какая-то неведомая сила резко сорвала с его седой головы. Так как шапка не упала ему под ноги, как это иногда происходит с головными уборами при сильном порыве ветра, или когда задеваешь им о низко распложенную ветку дерева, он естественно посмотрел вверх… Недоуменный и удивленный взгляд государственного деятеля лишь успел заметить, как его теплый головной убор молниеносно скрылся в небольшой дощатой прогалине козырька. Наваждение, да и только…
Испорченную прогулку сразу пришлось прекратить. Сотрудники охраны из девятого управления КГБ СССР не сразу поняли, что случилось с охраняемым лицом. Рядом-то никого из прохожих все это время не было…
Николай Константинович, усевшись в лимузин и немного повеселев от необычного происшествия, дал команду ехать домой. Так как реальной опасности для жизни «объекта» не было, вооруженные «до зубов» охранники ловить преступника не стали. Не их это было дело...
Уже из машины, по радиотелефону они связалась со своим начальством, те с министром внутренних дел, а министр с милицейским начальством города Москвы. Короче говоря, опытные сыскари с Петровки 38, с помощью собаки-ищейки, по горячим следам, задержали ловкого вора. Молодой человек оказался из числа строителей, которые ещё днём возвели забор. Его арестовали, а пыжиковую шапку Байбакова, которую ловкий воришка не успел продать, изъяли как вещественное доказательство и приобщили к сразу возбуждённому уголовному делу.
Но то, что Николай Константинович, с улыбкой на добром лице, рассказывая своим близким эту дерзкую историю, приключившуюся с ним тем поздним зимним вечером, признавался, что его давно так никто не мог развеселить своей изобретательностью, как этот находчивый воришка шапок, Эдуард Петрович конечно же не знал…
Рассказав этот случай, мой собеседник непроизвольно вспомнил и свой, произошедший с ним несколько лет тому назад…
Не начав его повествовать, он почему-то перевел взгляд умных глаз с меня в противоположную от нас сторону. Как мне подумалось – в сторону рядом расположенной трамвайной остановки. От любопытства я последовал его примеру. Оказалось, что пока наши собаки резвились, мы, интересно беседуя и передвигаясь вслед за ними, незаметно для себя, приблизились к краю парка «Дубки», к которому почти вплотную примыкал пятнадцатиэтажный МВДэвский ведомственный дом, сложенный из светло-жёлтого кирпича.
Это жилое строение всем жителям округи было хорошо известно так, как на его первом этаже размещалась сберегательная касса. В это финансовое заведение с утра до вечера «не зарастала народная тропа». Коммунальные платежи, получение пенсий, хранение денег делали сберегательную кассу не только местной достопримечательностью, но и очень нужной для жизни.
Пенсию я ещё не получал, а коммунальные услуги ежемесячно там оплачивал. К тому же у меня там был открыт расчетный счет для авторских гонораров. Несмотря на небольшое по площади помещение и постоянные очереди, стоять в которых мне приходилось порой более получаса, эту сберкассу менять на другую я не собирался. Все в ней было как-то привычно. Особенно улыбчивые лица кассиров. А привычка, как известно – вторая натура человека. Я, наверное, не был исключением из этого правила.
Переведя задумчивый взгляд со здания сберкассы опять на меня, Эдуард Петрович, предварительно вежливо извинившись за возможную некорректность, поинтересовался:
– Доктор, у вас с 1989 года вышли уже три книги о собаках и кошках. Все экземпляры изданий у меня есть. В выпускных данных каждой из них указан тираж: двести-триста тысяч экземпляров. Огромный тираж по нынешним меркам. Авторские гонорары за них вы в ней, наверное, храните?
При этом, легким наклоном головы с небольшим ее поворотом, указал в сторону сберегательной кассы.
– Совершенно, верно. Издательствам передал её реквизиты и деньги без проблем поступили на мою сберегательную книжку. Точно следовал лозунгу, известному мне ещё со школьных времён: «Граждане! Храните деньги в сберегательной кассе». Вот и храню там оставшиеся после покупки автомашины и помощи детскому дому. У меня же одна из книг вышла под эгидой Детского фонда. В ней указано, что часть авторского вознаграждения я направлю детям. У меня железный принцип: если обещал, то должен выполнить.
– Вы-то, может быть и выполнили его, а толку то получилось, скорее всего, мало. Детям достался от ваших денег пшик, или как говорят в народе, дырка от бублика… Начальство детского дома умеючи разворовали внебюджетные средства, свалившиеся на них, словно манна небесная, – предположил умудренный жизнью бывший крупный государственный чиновник Эдуард Петрович.
– Может быть так и случилось бы, да умные люди научили меня, как поступить в таком случае. Некоторую значительную сумму денег мой издатель безналично перевел на счёт детского дома с пометкой на платежке: «Детям на продукты питания».
Я же из полученного гонорара оплатил модуль-мастерскую для ремонта автомобилей «Жигули». С подъёмником и всеми необходимыми для этого инструментами. Мастерская предназначалась для занятия подростков, которые вовсю уже курили и самовольно сбегали «на волю попить пивка», настоящей мужской работой, называемой автоделом. Многие из ребят, как мне было известно, увлеклись уголовной лирикой. Выйдя из стен детского дома, мечтали совершить какое-нибудь уголовно наказуемое преступление, чтобы попасть на зону за колючую проволоку, а там всё тело покрыть татуировкой и стать блатными…А со временем короноваться и быть в «законе» …
– И что, они сами учились автоделу? – недоверчивым тоном спросил мой собеседник.
– Конечно же, нет. Нанял опытного преподавателя. Бывшего сотрудника гарантийного сервисного автоцентра «Жигули», который располагался у Северянинского моста, директора которого я хорошо знал. Он и порекомендовал его мне.
Мастер был опытный, а самое главное, человек хороший. Честный и добросовестный. В шестидесятых годах стажировался в Италии на автогиганте «Фиат», с которым у СССР, как вы, знаете лучше меня, уже был налажен контакт. Завод в Тольятти вовсю строился. Кадры за рубежом также готовились. Но по прошествии многих лет мастер состарился. Напряженно работать каждый день с утра до вечера ему стало тяжело. Непьющий трудяга с хорошими педагогическим способностями, бывший детдомовец, за небольшую плату рад был работать с подростками. Вылитый был Макаренко – талантливый воспитатель и педагог одновременно.
Мальчики сразу забыли о патологических пристрастиях к куреву, спиртному, которые им, видимо, достались по наследству от неблагополучных родителей и быстро распрощались с дурацкой мечтой стать уголовниками. Вместо непреодолимой тяги к побегам, они, быстро позавтракав, прямиком отправлялись к модулю и, как вкопанные, в нетерпении ожидали прихода мастера. Я до сих пор не могу забыть блондинистого, без царя в голове, заводилу Пашу, который, порой забыв позавтракать, уже на корточках сидел у дверей модуля в ожидании любимого мастера…Так ему нравилось автодело.
Потом приходил мастер, открывал мастерскую и отмечал в журнале присутствующих. Вскоре к мастерской, строго в назначенное время, подъезжали машины, которые он раньше обслуживал на сервисном центре. Автовладельцы, за многие годы привыкшие к опытному автомеханику, зная его добросовестность, ни в какую не желали с ним расставаться.
Без лишней спешки начиналось теоретическое и практическое обучение ребят… После обеда и положенного по режиму часового отдыха, занятия продолжались, но уже в классной комнате. Устройство автомобиля преподавалось вместе со школьными дисциплинами…
Руководство детского дома, наблюдая за наладившейся дисциплиной, появившейся у ребят прилежностью и успеваемостью, зачислили мастера в штат на постоянной основе, чему подростки были нескрываемо и нескончаемо рады.
Про девочек мы тоже не забыли. Администрация детского дома выделила просторное светлое помещение, в котором мы разместили «живой уголок». В зоомагазине купили колесо с белкой, морских свинок и кроликов породы Белый великан. Ввоз в СССР каких-либо экзотических пород животных тогда был запрещён. На границе действовал строгий ветеринарный контроль. Никакой контрабанды…Ещё завели террариум с черепахами и небольшой аквариум с золотыми рыбками и живородящими красавицами гуппи. Ухаживать за живностью девочкам сразу понравилось.
Для тех подростков, которые изъявили желание работать с собаками, я договорился с одним из рядом расположенных частных питомников о приобщении и обучении девочек кинологическому делу.
Десять школьниц, пока учились, работали с собаками. Уборка помещений, уход за животными, включая ежедневное их вычёсывание, помощь в приготовлении, раздаче корма, мытье мисок и так тяжёлый, но приятный труд каждый день…Тяга к спиртному, желание ярко красить губы, густо мазать щеки румянами и тайное стремление со временем заняться путанством у девочек канули в небытие.
После окончания девятого класса, девушки, по моему наущению, отправились в город Волоколамск, что в ста километрах от Москвы и поступили в ветеринарный техникум на фельдшерское отделение. Единственное на всю Москву и Московскую область среднее учебное заведение выплачивало студентам хорошую по тому времени стипендию и предоставляло на весь срок обучения бесплатное комфортабельное общежитие.
– И не жалко вам было тратить такие большие деньги? – поинтересовался раскрасневшийся от услышанного Эдуард Петрович.
– Совершенно не жалко. Мне авторского гонорара на всё хватило, а вот оставшиеся госзнаковские бумажки в ней и храню, – ответил я коротко, одновременно рукой, указывая на сберкассу.
– Я тоже в ней раньше хранил свои сбережения, но тринадцать процентов годовых устраивать меня перестало. Государственный обман, да и только. Шутка ли, тринадцать нищенских процентов по сравнению с тысяче шестьюстами процентами годовых в «Чара-банке». Месяц тому назад, по совету своего сослуживца из финансового отдела, которого случайно встретил, я забрал деревянные рубли, и в «Чару» … Еще и валютный вклад открыл. Извлёк из-под матраса скопленные доллары, как их сейчас модно именуют «зеленью», и отнёс. Сказочная перспектива, да и только… В этом самом надёжном банке вся наша театральная и кинематографическая элита в настоящее время хранит и сказочно увеличивает свои трудовые накопления. Специально для вас скажу – в «Чаре» ежемесячно наращивают капиталы и знаменитые поэты, и писатели-прозаики, – разоткровенничался все еще пребывающий в некотором возбуждении хозяин эрделя.
Сделав небольшую паузу, он продолжил:
– Сейчас вот погуляю с Рэмочкой и поеду оформлять проценты. Но сами деньги снимать не буду. Присоединю их к основной сумме, и через месяц еще одна тысяча шестьсот процентов набежит, но уже с общей суммы. И с долларовым вкладом поступлю также.
Дружески положив мне руку на плечо, Эдуард Петрович вдруг предложил:
– Доктор, не раздумывайте! Снимайте деньги и поедем в «Чару» вместе… Через месяц, лежа на диване, станете миллионером. Пользуйтесь возможностью увеличить свой капитал, заработанный тяжёлым интеллектуальным трудом…
Может быть, прав этот знаток «государственного планирования», предложивший мне баснословное пассивное обогащение – мелькнуло в моей голове. И не знаю, почему с языка, словно не с моего, сорвался непроизвольный, но практичный вопрос:
– Эдуард Петрович, а процедура оформления вклада в «Чаре» у меня займет много времени?
– Может занять целый день. Но тысяча шестьсот процентов, по сравнению с жалкими тринадцатью процентами сберегательной кассы этого стоят, поверьте мне, – последовал незамедлительный ответ, сказанный твердым, уверенным в своей правоте, тоном, которым мой собеседник видимо пытался убедить меня последовать его примеру.
И опять мой внутренний голос, не согласовав со мной, категорично произнес:
– Нет! Это не для меня. Тратить много времени, чтобы сдать в банк деньги я не могу. Целый день или даже половину дня стоять в очереди с потной толпой жаждущих легко обогатиться… Лучше полежу, как вы соизволили сказать, на диване в обнимку с собакой у телевизора. Зачем мне столько денег и что мне с ними делать, купить-то всё равно нечего. Впрочем, мне ничего и ненужно. Взгляните на моего упитанного ротвейлера…
Мой собеседник разочарованно тут же снял руку с моего плеча и съязвил:
– Доктор, в вас, оказывается, живет здоровенная лень – матушка-лень…
Отдав Рэму команду «Ко мне!» и взяв его на короткий поводок, протянул мне на прощание руку.
– Эдуард Петрович! А как же нерассказанная, приключившаяся с вами история, – поинтересовался я.
– Простите, доктор, отвлекся... Думаю только о предстоящей поездке в «Чару» и о процентах. В следующий раз, при нашей очередной встрече, обязательно расскажу…
***
Только, где-то в середине сентября месяца, после длительного летнего перерыва, во время прогулки с собаками мы встретились с Эдуардом Петровичем. Как всегда дружеские рукопожатия. Ада и Рэм тоже радостно приветствовали друг дружку, но своими сугубо собачьими манерами, которые всем собаководам хорошо известны. Окончив приветственный ритуал, они, вспомнив свою любимую игру, принялись преследовать каркающих ворон. А мы, как обычно, внимательно наблюдая за ними, двигались по боковой хорошо утоптанной дорожке парка.
– Лето на даче провели? – поинтересовался Эдуард Петрович.
– Да. Куда-то поехать попутешествовать не удалось. Собаку оставить было не с кем.
– У нас точно такая же ситуация. Сидели до конца августа в Жаворонках. Выбирался только в Москву по финансовым делам. Ежемесячное оформление набежавших процентов и их совокупление с основным рублевым и валютным капиталом – эта же нервно-физическая работа. Заметьте – в моем возрасте достаточно тяжёлая …
– Еще бы. Осваивать такие крупные и весомые проценты, сказать точнее, гигантские процентища, непосильный труд для советского человека, – съехидничал я.
Мой визави, не оставшись в долгу, тут же парировал, мудрено придавая своей речи некоторый художественный оттенок:
– Вы, доктор, за лето так и не избавились от своей закоренелой лени – матушки-лени. Я надеялся, что вы, передумав, мне позвоните и поедете со мной в «Чару» восполнять свои малюсенькие, премаленькие, еле заметные тринадцать процентов годовых, которые совершенно не спасают деньги от инфляции. Ваш вклад, лежащий в сберегательной кассе, незаметно высыхает, словно бесшумно текущий маленький ручеек жарким, жарким солнечным днем в знойной песчаной пустыне Сахара…
– Если бы тринадцать еле заметных процентов, дорогой Эдуард Петрович, – наигранно жалостливо произнес я. Эти маленькие циферки были в самом начале лета. Пока я прохлаждался на даче, сберегательная касса в одностороннем порядке понизила процентную ставку. Теперь она составляет двенадцать процентов годовых. Меньше на один процент, но зато я вчера, без огромной очереди, всего за десять минут, снял необходимую сумму, чтобы купить мясо для любимой Ады. Заполненного под завязку мясной мякотью морозильника «Саратов» ей хватает ровно на один месяц. Пятьсот граммов говядины каждый день, согласно разработанному мною «Всесезонному суточному рациону кормления собак». В одной из моих книг, которые у вас есть, он содержится.
– Я же не раз твердил, доктор и сейчас, на правах вашего старшего товарища, в очередной раз повторю, что укоренившаяся в вас лень – матушка-лень, с людоедским аппетитом съедает вашу прибыль, равную…
После небольшой паузы, потребовавшейся ему для проведения в уме несложного арифметического расчета, он, остановившись и глядя на меня с нескрываемой улыбкой на белоснежно-холеном лице, довольным голосом театрально произнес:
– Одной тысяче пятьсот восьмидесяти восьми процентам…, кошмар, да и только… Непростительно терять столько денег каждый месяц…Это может допустить только очень и очень закостенелый человек, ни в какую не желающий расстаться со своей ленью…матушкой-ленью.
Дружески прошу вас, доктор, распрощайтесь с ней. Избавьтесь, наконец, от нее…Послушайте старшего по возрасту и более умудренного жизненным опытом государственного служащего, бывшего начальника отдела важнейшего учреждения великого государства – Госплана СССР. На секунду задумавшись, с грустью в голосе, уточнил: некогда великого государства, которое в мире с уважением называли супердержавой…
Возражать Эдуарду Петровичу я не счел нужным. Обсуждение финансовых вопросов, высоких или низких процентных банковских ежемесячных ставок и сверхбыстрое фантастическое обогащение вызвали в моем теле легкое утомление, а в душе тоску. Желая сменить тему нашего разговора, мне пришлось напомнить ему о так и нерассказанной при нашей последней встрече истории.
Задумавшись, по-видимому, освежая в памяти случившееся давно минувших лет, Эдуард Петрович, поправив сбившийся узел галстука и войдя в роль писателя-мемуариста, приступил к повествованию:
– В тот зимний холодный вечер мы с супругой возвращались из Большого театра. Были на «Спартаке». Моя благоверная мечтала посмотреть этот балет в так нашумевшей постановке балетмейстера Юрия Григоровича. А как женщине наполовину с армянской кровью, то конечно же, насладиться музыкой Арама Хачатуряна…
К самому подъезду на такси решили не подъезжать. Жена мудро рассудила, что перед сном нам необходим небольшой моцион на свежем воздухе. Собаку наш старший сын, как мы знали, должен был вечером выгулять. У нас тогда была очаровательная маленькая беспородная дворняжка. Дети подобрали её щенком на улице…
Так вот, не спеша мы идём с ней под ручку и горячо обсуждаем увиденную великолепную постановку. Жена считала, что Спартака должен был танцевать Марис Лиепа, а не Владимир Васильев. И это при том, что она Васильеву, наверное, громче всех, сидящих в партере, аплодировала.
Согласиться с ней, при всей к ней любви, я не мог. Лиепу я видел только в роли Красса. В завязавшемся споре пытался её убедить, что гениальный Григорович мудро поступил, отдав заглавную партию именно Васильеву, так как ценители балета его считали богом танца. Красс, то есть Лиепа, был также хорош. Великолепно сложенный красавец. А с каким темпераментом Марис танцевал, то есть играл роль… Загляденье…
Но с исполнительницами женских ролей жена оказалась солидарной с режиссером-постановщиком. Она давно была влюблена в Екатерину Максимову и обожала Нину Тимофееву. Поэтому споров по поводу ролей Фригии и Эгины у нас с ней не возникло. В страстном обсуждении прекрасно поставленного балета мы прошли через арку нашего дома и вошли в его двор. Уличными подъездами жильцы дома не пользовались, поэтому они были всегда наглухо закрыты. Нам оставалось пройти совсем немного – через небольшой палисадник. Дворники ещё днем хорошо постарались: снег со скамеек и дорожек был убран. Фонари по периметру двора тускло, но светили…
Жена вдруг вспомнила, что Марис Лиепа был недолго женат на Майе Плисецкой. Рассуждая чисто по-женски о возможной причине их развода, она задала мне каверзный вопрос, что получилось бы, если Майя Плисецкая была бы занята в балете, исполняя роль Эгины? На её, как мне показалось, совсем неуместную придумку я огрызнулся, сказав ей, что она молодец, не додумавшись сопоставить танцоров Васильева и Лиепу с талантливейшим русским танцовщиком начала ХХ века Вацлавом Нижинским. Хорошо, что ещё не стала пытать меня, заставляя сравнивать таланты балетмейстеров – Григоровича и Дягилева….
Но, тем не менее, жена со свойственным ей упрямством настаивала на получении от меня ответа. Волей-неволей, пришлось мне поднапрячься…Как известно из литературы, женская психология ведь даже для умных мужчин, находящихся с ними рядом не один год, всегда была загадкой. А тем более чужих женщин…Это оказалось не по силам даже самому известному в мире психоаналитику Зигмунду Фрейду.
Так вот, не успел я собраться с мыслями и сообразить, как ответить на гипотетический вариант её интриганской постановки балетного спектакля с одновременным участием бывших супругов и решить неразрешимую задачу острого психологического этюда, как внезапно перед нами возникла фигура долговязого детины, резко поднявшаяся со скамейки, с которой мы поравнялись. Смешно сказать, что все это происходило в десяти метрах от нашего подъезда.
Громила не стал интересоваться, как это обычно показывают в детективных кинофильмах, который час? Или, не угостите ли сигареткой…
Он, приблизившись ко мне вплотную, сразу рявкнул сиплым голосом:
– Мужик, быстро снимай дубленку и не вздумай кричать… И поднес к моему носу здоровенный кулак, от которого разил тяжелый дух, не суливший моему лицу ничего хорошего. К тому же из его вонючей кариозной пасти сильно разило перегаром, смешанным с куревом дешевых сигарет.
Делать было нечего. Пришлось подчиниться. На мне был одет английский теплый твидовый пиджак, так что простудиться на морозе за короткий момент, пока дойду до квартиры, я не опасался.
Так вот я, стараясь не показывать упырю, что струсил, неторопливо снимаю дубленку, а моя жена, страшно испугавшись и впав в стрессовое состояние, начала нервно расстёгивать крючки на своей, только что пошитой в нашем меховом ателье, норковой шубе. Но пальцы не слушались её…
Грабитель, едва взглянув на нее с мерзкой кривой ухмылкой на пропитой харе, скомандовал:
– Ты, тощая дамочка, не трудись снимать «синтетику» …стой спокойно!
Компактно сложив мою новую дубленку, которую я привез из Болгарии, с довольной мордой, крепко держа добычу под мышкой, направился в соседний проходной двор… А мы с женой поспешили домой.
Я тут же позвонил в наше 74 районное отделение милиции и сообщил о совершенном преступлении, подробно описав приметы грабителя. После того, как дежурный записал мое сообщение, меня попросили безотлагательно подъехать в отделение и написать заявление.
Где-то во втором часу ночи, когда я, закончив писанину и побеседовав с дежурным следователем, собрался уходить, подъехал экипаж патрульно-постовой службы. К моему немалому удивлению, под автоматным конвоем, они вели закованного в наручники ограбившего меня детину. А один из милиционеров в руках держал мою дубленку.
Громила так и не успел её реализовать. Ведь была уже ночь. Все добропорядочные граждане находились в своих постелях. Как рассказали милиционеры, грабитель, выйдя на дорогу, останавливал машины такси и предлагал водителям за дешево её купить.
Но, как известно, таксисты, опытный народ. Они сразу соображали, что за дубленку им предлагают... Не желая становиться соучастниками ограбления, они, резко нажав педаль газа, уезжали. Подъехавшей бригаде патрульно-постовой службы, которая по рации получила оперативное сообщение о моем ограблении и приметы гопника, детина ничего объяснить не успел, как на его воровских запястьях защелкнулись наручники.
Дубленку мне, конечно, сразу не отдали. Она осталась в отделении, как вещественное доказательство совершенного преступления. Вернули мне её только после заседания суда, на котором мне пришлось выступать в роли потерпевшего.
Только после химической чистки я смог её носить…Правда недолго. Как вы, наверное, хорошо знаете, чистить такие замшевые меховые вещи у нас не умели. Замшу сожгли некачественным раствором. После первого снега, она потрескалась и стала лопаться, особенно на рукавах, в области сгиба локтей. Эта история оказалась бы навсегда забытой, если бы не одно «но». И оно заключалось в обиде жены за нанесенное уголовником оскорблении ее… новой норковой шубе, первый раз надетой в Большой театр.
Жена долго не могла успокоиться, что дорогущее меховое пальто, пошитое искусными меховщиками «закрытого» ателье Госплана СССР из не крашеного, а естественного и красиво подобранного меха норки, причем одних только самочек, этот необразованный кретин назвал «синтетикой». Правда, синтетические импортные шубки в то время тоже были не дешёвыми, но по цене ни в какое сравнение с натуральным мехом, конечно же не шли…
Вот такая у нас история, немного похожая на приключившуюся с Николаем Константиновичем Байбаковым, и произошла. Что вы, доктор, на это скажите?
– Серьезный был случай и довольно-таки неприятный. И он оказался намного опаснее, тем более что рядом с вами находилась впечатлительная супруга. Вы поступили очень разумно, что не стали ради дубленки рисковать своей жизнью и здоровьем жены. Общим можно назвать только исход для правонарушителей. Тот и другой были арестованы и получили заслуженное наказание. А так как мы с вами, дорогой Эдуард Петрович, собачники, можно отметить то, что задержание вашего грабителя произошло без участия розыскной собаки, как в случае с украденной шапкой Байбакова. И ещё, могу добавить, что в двух произошедших серьезных случаях элементы юмора всё-таки присутствовали. Это как смех и слезы одновременно…
– Верно говорите, доктор, согласился со мной хозяин Рэма.
На этом мы, словно сговорившись, взяли на поводки подбежавших к нам собак и дружески распрощались.
***
Сентябрь продолжал оставаться теплым и солнечным. Синоптики прогнозировали отличную погоду и на октябрь месяц. Незамедлительно последовало предложение от тестя поехать на дачу и заняться удалением на участке непомерно разросшихся за лето сорных деревьев. В основном это были клёны и другие нам неизвестные лиственничные породы. Они росли с невиданной скоростью, как грибы после теплого летнего дождя. Не зря же гласит одна из латинских поговорок: «Сорная трава быстро растет». Вот мы с тестем и решили воспользоваться благоприятной нежаркой погодой. Собрались и поехали. Наша Ада была довольна и счастлива снова оказаться на природе…
Дни и недели пробежали незаметно. Солнечный октябрь закончился. С выкапыванием последнего клена погода в начале ноября внезапно испортилась. Небо заволокло темными тучами. Одновременно с холодным дождем с вековых лип осыпались все листья. Участок под деревьями покрылся метровым слоем опавшей жёлтой листвы. Уезжать, не убрав листья, мы сочли делом незавершённым. Несмотря на то, что мы с тестем работали под осенним дождём, как мы считали, в добротных непромокаемых осенних плащах, спины наши оказались сырыми. Зато участок, подытожил мой тесть, был приведен в надлежащий порядок. Садовым паразитам никаких шансов пережить морозы под теплой листвой мы не оставили. Домой вернулись с чувством выполненной важной миссии.
Все было бы хорошо. Но вот подъем температуры тела и кашель, появившиеся на другой день, омрачили мне хорошее настроение. Кстати, надо отметить, что энтузиаст уборки листьев под холодным осенним дождем – мой любимый тесть, бывший контр-адмирал – участник морских сражений на Северном флоте, потопивший не один фашистский корабль, по сравнению со мной, закалённый суровым северным климатом, тоже заболел. Слег в постель с теми же простудными симптомами, что и я. Дружно заболели и дружно через семь дней выздоровели. Правда, у меня ещё держался небольшой кашель, который назывался шлейфом острого респираторного заболевания. Опасности для моего здоровья он не представлял и, по моим врачебным прогнозам, должен был исчезнуть через неделю. Но уже можно было смело выходить на улицу и в парке выгуливать Аду. Что я и сделал. Судя по солнечному утру, день обещал быть ясным, но прохладным.
В парке роскошные дубы и другие деревья стояли голые. От опавшей и начавшей преть дубовой листвы распространялся сказочный аромат осени. Ада, совершив все свои физиологические отправления, принялась за любимое занятие – гонять ворон… Не успел я подумать о её дружке, как Ада, повернув голову в сторону пятнадцатиэтажной башни – дома, в котором располагалась сберегательная касса и откуда обычно появлялся Рэм, радостно завиляла культей хвоста. Я посмотрел в ту сторону и заметил вдали шедших по дорожке по направлению к нам наших знакомых – Эдуарда Петровича и Рэма. Собаку на этот раз он вел на поводке.
Ада, будучи дисциплинированной, то есть хорошо выдрессированной собакой, мчаться без команды куда-либо не смела. Видя, что Рэм по неизвестной мне причине на длинном поводке, Аду мне следовало тоже взять на поводок, что я тотчас и сделал. Оставалось только дождаться встречи с ними.
Но что это такое? Когда до нас оставалось не более двухсот метров, тут мне вспомнилось, что Эдуард Петрович вдаль плохо видит и поэтому не водит автомашину, как он, по-видимому, заметив нас, резко свернул на поперечно расположенную дорожку и спешным шагом стал от нас удаляться. Попытки Рэма рвануть к нам ничем не увенчались. Поводок был слишком крепок.
Первой моей мыслью было то, что он узнал о моей болезни, сопровождаемой кашлем, от моей жены или сына, которые выгуливали Аду. Подумав, что у меня ещё не прошел страшный вирусный грипп, а его Эдуард Петрович, как я знал, почему-то очень боялся, решил не рисковать своим драгоценным здоровьем.
Но, как я помню, жена и или сын, возвратившись с прогулки, ни разу не обмолвились, что Ада играла с Рэмом. А это означало, что она с ним в парке все это время не встречалась, и мои родные не имели возможности сообщить его хозяину о моей хвори. Тогда в чём причина такого странного поведения моего знакомого? Признаюсь, как на духу, что возникшая ситуация меня очень заинтриговала. Сдерживать себя я не стал. Отстегнув от ошейника поводок, я скомандовал:
– Ада! Вперед! Ищи Рэма!». Дважды повторять мне не пришлось… Словно тяжелое чугунное ядро, выпущенное из пушки, Ада галопом помчалась к другу, которого давно не видела.
Через несколько секунд, они, встав на задние лапы и обнявшись, как старые друзья приветствовали друг друга. Хозяин Рэма в растерянности стоял подле, не зная, что ему дальше делать. Однако силком оттаскивать свою собаку от подруги он не рискнул. Во-первых, это выглядело бы не гуманно, а во-вторых, он, наверное, подумал, что с ротвейлером, пусть даже с хорошо знакомым, шутки плохи.
Приблизившись к Эдуард Петровичу, я немного смутился от его внешнего вида. Его гардероб, как всегда, был в идеальном порядке. Но лицо… Из белоснежного, холеного, оно превратилось в нездоровое одутловатое с пунцовым оттенком, характерным для гипертоников, долгое время находившихся в гипертоническом кризе. Мою догадку подтверждало состояние его глаз – из-за гиперемированных поверхностных кровеносных сосудов склеры они имели красный цвет. А под глазами «мешки» и темные круги, каких раньше не было.
Каким-то приглушенным, словно утробным, совершенно незнакомым мне голосом, он произнес:
– Здравствуйте, доктор! Простите, что не заметили вас, – и протянул мне руку для пожатия.
– Здравствуйте, Эдуард Петрович! Ничего страшного. Такое иногда бывает и у меня, – отвечал я, пожимая её и делая вид, что не заметил его некоторого лукавства.
И на что еще я обратил внимание – так это на его какое-то безжизненное рукопожатие. Холеная кисть была слаба и холодна.
– Как ваше здоровье? – поинтересовался я.
Спустив с поводка Рэма, он ответил: – плохо, всё плохо и ещё раз всё плохо…
Первой моей мыслью было то, что у него скоропостижно умерла любимая жена и он стал вдовцом…
Видя мой недоуменный, в то же время, тревожный взгляд, Эдуард Петрович, собравшись с духом, выпалил:
– Доктор, я в пух и прах разорён… Все мои рублевые и долларовые накопления пропали…
– Вас что, ограбили? Поверить в это сложно. Вы же говорили мне про современнейшую охранную сигнализацию квартиры с тремя уровнями защиты. К тому же Рэм… Эрдельтерьеры ещё с времён Первой империалистической войны были отнесены к служебным собакам, как овчарки, ротвейлеры, ризеншнауцеры и доберманы. По сегодняшний день они считаются серьезными собаками и состоят на учёте в Клубе служебного собаководства. Эрдельтерьер – это прекрасная защитно-караульная собака. И вдруг услышать такое…
– Вы, доктор, правы. Однако, Рэм здесь не при чём. Но меня действительно ограбили. И не просто воры, как в ранее рассказанных мною двух случаях уличного ограбления, а изощрённые воры, поставившие целью украсть не ношенную пыжиковую шапку или потребовать снять с плеча дубленку…
Уже не контролируя себя, Эдуард Петрович разошелся:
– Воруют сейчас миллиардами, а мы дураки, оглупевшие совки, сами несём им свои деньги, надеясь на легкое баснословное обогащение…Словно в детской сказке про Буратино… Идиоты мы, выжившие из ума, поверили в обещания мошенников осыпать нас денежным дождём. А наша позорная алчность… Не снимать проценты наличными, а переводить на основной вклад… Ждать, лежа на диване, и надеяться на скорое получение процентов с процентов…Сейчас я понимаю, что это полный бред…
Не могу свыкнуться с позорной мыслью, что доктор экономических наук пришёл получать проценты, а офис банка оказался наглухо закрытым…Глупцом, глупцом и ещё раз глупцом оказался ваш доктор экономических наук…
Тысячи, нет десятки тысяч таких же глупых и доверчивых вкладчиков, как я ходят-бродят вокруг банка с вытаращенными глазами, не зная, что им предпринять и как заполучить, хотя бы свои кровные…А я, неисправимый балван, оказался среди них…
И вас я не раз агитировал последовать моему примеру…Старый идиот…Но вы оказались стойким до дармовых денег и удержались от соблазна, находчиво сославшись на матушку-лень, которую я у вас определил по ошибке… Вот и мне надо было последовать вашему примеру – лежать на диване… Забрал бы вовремя деньги и лежал бы в обнимку с Рэмочкой, а не стоял в жару, чтобы оформлять, переоформлять проценты и совокуплять их ко вкладу…Заигрался в финансовую игру-пирамиду и дождался, что меня совокупили, как последнего фраера…Самым, что ни наесть жестким и извращенным способом… Если бы эти деньги украли гопники, не так бы было обидно…Забыл бы про них, словно вообще их не было у меня… А этим жуликам я почему-то доверился, простить себе не могу, что сам отнес им… Так наплевать в душу честного человека, такую нанести душевную травму… Простить себя не могу…И самое страшное для меня это то, что в семье меня никто даже не упрекнул…Тогда может быть мне полегчало…
И тут мне стало ясно, о чем говорит этот весьма образованный человек, доктор экономических наук, бывший ответственный работник Госплана СССР, наказанный своей же глупостью и чрезмерной доверчивостью к наступившим реалиям…
Чтобы как-то успокоить Эдуарда Петровича, я предложил ему дать в долг деньги, которые продолжали лежать в сберегательной кассе без дела и по которым мне стабильно «еле заметным ручейком» текли двенадцать процентов. При этом особое ударение я сделал на условии долга: – Без процентов и расписки.
– Спасибо, дорогой доктор, не надо. Вчера почтальон принес мне пенсию. Вообще-то я совсем не бедный человек. Если потребуется, то продам дачу с участком земли в восемнадцать соток, доставшиеся мне по наследству от тётки. Мы ею всё равно не пользуемся. Сдаем в аренду. На Николиной Горе, которая, как вы знаете, издавна считается одним из лучших дачных мест Подмосковья, цены в настоящее время достигают миллиона долларов за одну сотку…Но это мне утешением совершенно не служит.
А за предложенные деньги, да еще на таких условиях, еще раз огромное спасибо…Вы настоящий друг…В вас я не ошибся. Что-то мне сегодня особенно плохо на душе. Никак не могу смириться с мыслью, что поддался соблазну и, как самый последний глупец, пошёл на поводу у мошенников, размещающих заманчивые объявления со сказочными процентами на всю газетную страницу... Пойду домой и лягу в постель, а жене скажу, чтобы вызвала врача…
По холодной, безжизненной руке, поданной мне Эдуардом Петровичем на прощание, можно было заключить, что от подлого обмана у него не только болит раненая душа и резко поднялось кровяное давление, но и серьезно барахлит сердце. От дурного предчувствия мне стало не по себе…
Эпилог
Рэма мы встретили ровно через неделю. Выгуливал собаку сын Эдуарда Петровича. Он мне поведал, что отец скончался той самой ночью, после нашей последней встречи. Врачи реаниматологи пятидесятой городской клинической больницы, куда ещё днём его доставила скорая помощь с гипертоническим кризом и острой сердечно-сосудистой недостаточностью, несмотря на все предпринятые усилия и применение самых современных лекарственных средств, спасти его не смогли. Со слов опытных профессионалов, организм их уникального пациента выздоравливать отказался.
Если артериальное кровяное давление им удалось достаточно быстро привести в норму, то с сердцем, которое, по их мнению, могло без устали работать ещё многие годы, так как не было поражено ни инфарктными рубцами, ни склеротическими изменениями в коронарных сосудах, возникли большие проблемы.
При хорошей сократительной деятельности, оно стало, как бы беспричинно, останавливаться. Пять раз его «заводили», и оно начинало работать, но не более трёх-пяти минут. На шестой раз оно, словно в знак протеста, окончательно забастовало, решив вообще больше не сокращаться. По мнению кардиологов, обманутая мошенниками нежная, легко ранимая душа Эдуарда Петровича, не справившись с нанесенной ему мошенниками психологической травмой, в знак протеста дальше жить на «белом свете» в условиях дикого капитализма не пожелала.
В 1998 году в стране грянул неизвестный нам ранее дефолт. Следом появились финансовые хвори с неприятными для органа слуха и непонятными нам названиями: инфляция и девальвация. В сберегательной кассе стояли толпы взволнованных неясностью вкладчиков, чтобы снять хранящиеся сбережения, накопленные в течение жизни непосильным ударным трудом. А на руки, по распоряжению правительства, выдавали в день не более трехсот рублей. Потратив на стояние в очереди несколько часов и получив положенную «капельку» кровных, решил больше не тратить на это драгоценное время …
***
Уже в середине двухтысячных годов, во время очередной поездки на дачу, немного не доехав до Дмитровского шоссе, мои «Жигули» задергались, словно в эпилептическом припадке и заглохли. Хорошо, что я успел подрулить к тротуару. По телефону-автомату вызвал платную техническую помощь, назвав предполагаемую поломку – выход из строя бензонасоса.
На мое удивление, когда не прошло и двадцати минут, к месту моей вынужденной стоянки подрулил оранжевого цвета автомобиль скорой технической помощи. По его внешней инженерной конструкции можно было заключить, что в случае невозможности мастером устранить поломку на дороге, на платформу кузова можно погрузить заглохшую легковушку и вести её в автосервис. Мощная лебедка, размещенная на платформе кузова, могла справиться не только с «Жигулями», но и с машиной покрупнее. А два работающих проблесковых маячка жёлтого цвета на крыше кабины свидетельствовали о способностях «технички» быстро прибывать к автолюбителю, терпящему на дороге бедствие.
Вышедший из авто мастер был экипирован в комбинезон ярко- оранжевого цвета, что делало его заметным для водителей, мчащихся по трассе, и обеспечивало безопасность его работы. В руке он держал объемный инструментальный металлический ящик тоже оранжевого цвета с хорошо читаемой на его боковине надписью «техпомощь».
Глядя на все это у меня непроизвольно возникло сравнение с городской «скорой ветеринарной помощью», в которой мне пришлось поработать некоторое время в самом начале моей ветеринарной карьеры. Правда, у нас не было форменного комбинезона. Его роль выполнял обычный медицинский белый халат, чистоты которого хватало на приём лишь двух-трех собак и который я, по своей инициативе, поменял на более практичный – синий. А на нашем дерматиновом чемодане чёрного цвета с необходимыми лекарствами, хирургическими инструментами и шприцами имелась белоснежная надпись «скорая ветеринарная помощь», сверху которой был нарисован синий крест, размещённый в кружке такого же цвета. Москвичи, владельцы животных, относящиеся к нам с большим уважением, нас так и звали – «синий крест» …
И, конечно же, я с нескрываемым любопытством всматривался в физиономию вышедшего из «техпомощи» мастера, так быстро приехавшего спасать мои предательски заглохшие «Жигули». Оно было открытым и очень, очень знакомым. Где я раньше мог видеть или встречать этого симпатичного молодого мужчину сразу вспомнить не смог. Но напрягать свою память, в которой беспорядочно хранилась не одна тысяча людских портретов, мне не пришлось.
У мастера, приблизившегося ко мне и тоже внимательно сканировавшего меня, вдруг округлились голубые глаза и стали казаться ещё крупнее на расплывшимся в улыбке лице.
– Анатолий Евгеньевич! – Вот это встреча! – радостно воскликнул он.
Поставив на асфальт инструментальный ящик, он крепко меня обнял. Только в этот момент до моего сознания наконец дошло, кто это. Я узнал его и тоже обнял.
В моей памяти мгновенно снова всплыла полузабытая картина детского дома для трудновоспитуемых подростков с её совсем не простыми обитателями, про которых я несколько лет тому назад рассказывал Эдуарду Петровичу, когда тот активно агитировал меня забрать хранящееся в сберегательной кассе авторское вознаграждение и отнести в финансовую организацию с заманчивым и чарующим слух названием «Чара», чтобы затем получать немыслимые для тогдашнего советского человека громадные проценты.
Да, это был тот самый Паша из того самого детдома. Только возмужавший и повзрослевший. Тот самый Паша, который слыл заводилой среди своих сверстников-шалопаев; который частенько самовольно сбегал в город, чтобы попить «Жигулевского» пивка и покурить; который мечтал поскорее попасть во взрослую зону к матёрым преступникам-рецидивистам, чтобы там изуродовать свое юное непорочное тело многочисленными татуировками и пройти у них стажировку…
Со слов отдельных воспитателей, которые, отговаривая меня от моей затеи с автомастерской и "живым уголком», пытались мне внушить, что в перспективе взрослой жизни их подопечных, а в первую очередь у Паши и его дружков, уже уготовлена проторённая их прежними воспитанниками дорожка, ведущая прямиком в тюрьму. Но я твердо был уверен в обратном.
Мне навсегда запомнилось, как при нашей первой встрече, как только я пообещал так называемым «трудновоспитуемым» подросткам приобрести для них модуль автомастерской, чтобы они по своему желанию, а не в жёстком принудительном порядке, изучали автодело и осваивали ремонт машин, глаза Паши округлились, и в них я прочитал неподдельный интерес и скрытый восторг. Сразу стало понятно, что в генах этого светловолосого, голубоглазого «трудновоспитуемого» подростка дремлет ценный зародыш талантливого мастерового человека. А его поведение сродни детскому негативизму, было наносным и вынужденным от безысходности пребывания в закрытом полу-режимном учреждении с постоянными грубыми окриками воспитателей.
С появлением автомастерской жизнь Паши резко изменилась. Были забыты самовольные побеги в город, грубые нарушения дисциплины и прочие подростковые шалости. Более того, все его друзья последовали примеру своего предводителя, как мне думалось, навсегда расставшись с мечтой о блатной лирике. Порой Паша, почистив зубы, даже не позавтракав, за час до прихода мастера, уже сидел у дверей мастерской в нетерпеливом ожидании ее открытия… Ребята дружно выбрали его старостой группы, а мастер заслуженно назначил своим помощником.
Как вкратце успел рассказать Паша, выйдя из детского дома, он получил положенное сиротам государственное жильё и вскоре был призван в армию. После прохождения курса молодого бойца, его, как прекрасного знатока автодела, определили автомехаником. Во время службы закончил курсы водителей, получив категорию профессионала. После армии поступил на вечернее отделение Московского автомобильно-дорожного института.
А еще поделился самым сокровенным:
– Анатолий Евгеньевич, Вы помните Ксюшу Шейкину? Вы её за организаторские способности и талант запоминать анатомические названия скелета животных на латинском языке ещё рекомендовали девочкам выбрать старшей в кинологической группе…
– Очень хорошо помню. Высокая стройная блондинка с косой. Она одна из первых среди девушек, отказавшись от косметики, перестала сурьмиться. И все девочки, которые занимались в «живом уголке» и в питомнике собак, последовали её примеру. А по окончании школы, по моему совету, они поехали в Волоколамск поступать в ветеринарный техникум, – ответил я, вспомнив подробности тех лет, будто всё это произошло только вчера…
– Так вот, Ксюшенька на «отлично» закончила техникум, получила диплом ветеринарного фельдшера, успела поработать в городской лечебнице, дождалась моего возвращения из армии и стала моей верной женой. У нас родились белокурые девочки-двойняшки. Дочкам уже исполнилось десять месяцев. Ксюша пока не работает, находится в декретном отпуске. Бабушек-то у нас, как у других молодых родителей, нет. Свои две однокомнатные квартиры мы обменяли на большую трехкомнатную. Живём в хорошем новом доме недалеко от метро «Беговая, —гордо сообщил он.
После чего, достав из нагрудного кармана комбинезона блокнот и написав размашистым почерком на листочке номер домашнего телефона и адрес, передал его мне со словами:
– А мы часто вас вспоминаем, но из-за того, что адреса и телефона вашего не знали, возможности связаться не было. Я и Ксюша будем счастливы принять вас с супругой… Увидите наших маленьких дочек... Надо же после стольких лет, вот так на дороге снова встретится…Не могу поверить… Вот жена удивится…
Затем, вспомнив про вызов, на который приехал, спросил, что случилось с моей новой машиной. Выслужив жалобу и ссылку на то, что три дня тому назад машина прошла техническое обслуживание, открыл капот и едва взглянув в подкапотное пространство, рассмеялся.
– Анатолий Евгеньевич, без всякой сложной диагностики сразу вижу, что ваша машина побывала не на гарантийном сервисе у квалифицированных мастеров, а в халтурной автомастерской, каких сейчас развелось видимо- невидимо…
– Паша, ты совершенно верно говоришь… Слесарная мастерская открылась в километре от моего дома. Сосед свои «Жигули» там обслуживает. Вот и я решил попробовать, чтобы далеко не ездить. Работа-то небольшая. Всего-навсего поменять масло в двигателе, заменить масляный фильтр и проверить зажигание…
– Вот вам, Анатолий Евгеньевич дилетант и «проверил» зажигание… Трамблер открутил, выставил зажигание, а крепежную гайку потом, как положено, не докрутил… От вращения бегунка крепеж ослаб и трамблер развернуло. Как следствие, зажигание сбилось, и двигатель заглох в самое неподходящее время... Пустяк, а сколько доставил переживаний…Хорошо, что карбюратор не тронул…
После чего Паша извлек из инструментального ящика специальный прибор для установки зажигания под загадочным для меня названием «стробоскоп», и через пять минут мертвый двигатель ожил. На холостых оборотах работал ровно и устойчиво …
Мой вполне естественный вопрос о сумме оплаты за срочный выезд и ремонт неисправности вызвал у мастера неподдельное смущение. Быстро справившись с нахлынувшим на него замешательством, Паша, указав рукой на «техпомощь», затем захватив двумя пальцами ткань комбинезона в области нагрудного кармана и демонстративно несколько раз подергав ее, категоричным тоном, полным достоинства произнес:
– Уважаемый Анатолий Евгеньевич! Это мы: я, Ксюша и все наши ребята, которым вы открыли глаза на нормальную жизнь и наше будущее, избавив нас от ненужной шелухи, направили нас на правильный путь, находимся перед вами в неоплатном долгу.
Нам было известно, что вы, не поскупившись, на свой авторский гонорар приобрели для нас автомастерскую и в зоомагазине купили зверушек. Все ребята тогда поняли, что они не изгои и были необыкновенного счастливы. Вы первый, кто к нам – по сути – чужим людям, проявили простое человеческое отношение… Ваша книжка с красивой овчаркой на обложке тогда лежала под подушкой у многих девчонок…Они мечтали стать ветеринарами и лечить животных…Ксюшина книжка с вашей дарственной надписью хранится у нас за стеклом в серванте…
Тогда до нашего сознания сразу дошло, что у каждого из нас может быть любимое занятие, и что в каждом индивидууме заложено своё призвание… И что мы – сироты, ничем не хуже тех, у кого есть родители, которые могут их опекать, всячески заботиться и способствовать развитию своего чада.
Если так случилось, что мы по той или иной причине в том или ином возрасте остались без родителей и волею судьбы оказались в детдоме, это совсем не означало, что нас надо считать отбросами общества. По мнению некоторых воспитателей-надзирателей наша дальнейшая взрослая жизнь обязательно должна была проходить на панели, в тюрьмах или на зоне за колючей проволокой, которые были для нас уготовлены с самого нашего дня рождения и должны были стать всем нам естественной средой обитания…
Они словно зомбировали нас, только непонятно с какой целью и для чего. Скорее всего это у них было от неудовлетворения личной жизнью и желанием, чтобы и у нас вырабатывалась ненависть к общепринятому жизненному укладу… А о том, что мы можем стать добропорядочными людьми, влюбляться, заводить крепкие семьи, рожать здоровых детей, я лучше промолчу… Вот это все и являлось источником нашего протестного поведения, проявляющимся порой на грани с уголовщиной.
Позвольте и вам, Анатолий Евгеньевич, сделать что-то приятное, коли у меня неожиданно появился такой удобный случай. Пожалуйста, не лишайте меня возможности сделать вам маленький презент. Тем более, что мой заработок позволяет мне сделать это… А вообще, я сочту за честь постоянно следить за техническим состоянием вашей машины. Это только благодаря вашей доброте и щедрости Ксюша, я и другие детдомовцы не пошли по кривой дорожке, а стали нормальными людьми…
От такой проникновенной речи, которая шла от пашиного разгоряченного сердца, я почувствовал себя несколько сконфуженным. Но для возражения у меня не нашлось аргументов. Говорил-то он за всех ребят о некогда наболевшем и сидевшем в их раненых душах чистую правду. Действительно, многие обыватели априори считали воспитанников детских домов и особенно «для трудновоспитуемых подростков» людьми с деформированной или патологической психикой, совершенно неприспособленными ко взрослой жизни в гражданском обществе, эдакими потенциальными уркаганами с уготовленной им жизнью вне социума.
Мне ничего не оставалось делать, как только согласиться с ним. Коробка шоколадных конфет, купленная мною для дачного чаепития, оказалась кстати. Она была моим ответным подарком, предназначенным для Ксюши. Обнявшись, словно близкие родственники, мы с Пашей расстались под мое честное слово, что я позвоню и обязательно приеду к ним в гости.
Эта неожиданная встреча с одним из воспитанников детского дома по так называемому им «пустяку», вызвала в моей душе необыкновенное умиротворение и блаженство, схожее с эйфорией, а стодвадцатичетырех километровый путь до дачи по узкому, давно не ремонтируемому разбитому шоссе, показался, как никогда, лёгким и коротким.
