Таёжный роман

            Среди густых непроходимых лесов живут простые люди. Как сложится жизненный путь Марьи, молодого врача, в глухой таежной деревни? Что ждет ее? Может, крепкая и сильная любовь, не подвластная людской зависти и укорам?

            Холод пробирается под полушубок. Рук почти не чувствую, ноги утопают в снегу, но я упрямо иду к одинокому дому у самой окраины деревни.

            Опять тете Свете плохо, давление замучило, а лекарства только у меня. А идти к ней через всю деревню. Но ничего, я привычная к ходьбе. Когда в деревне, особенно в сибирской, родился, — не до нежностей. Огород тебя кормит, поит. Да и животина своя ухода требует. Из развлечений для молодежи только низенький клуб да видавшая лучшие дни библиотека при маленькой школе, в которой и классов-то было три, от силы четыре. Ученых много, умных мало. Так наш директор школы говорил. Он же лучший пахарь на селе, он же столяр и плотник. А я его дочь. В ученье подалась. Все книги прочла и часто папку в город гоняла за учебниками. Худо ли бедно, а на врача выучилась. Сама. Отец от гордости сверкал, как новый медный чайник. Да кого у нас лечить? Пяток стариков да десяток баб. Молодежь только изредка летом приезжает. Вот на семейном совете и решили меня в другое, соседнее село отравить. Там людей побольше. Я там нужней. Отец, конечно, кручинился, да что сделаешь. Не век мне подле него куковать.

            Через тайгу под веселый стук топоров мимо бывалых огромных лесорубов я поехала. Лес мелькал зелеными елками. И вот из-за деревьев появились первые дома. Как и везде. Со ставенками, расписные, с огородами длинными да под гул скотной живности. Как из родного места и не уезжала. Только чуть побольше будет. Домов на 10–15. А что, и тут люди чай живут, не звери! Не обидят.

            Выделили мне угол у старухи Марфы и открыли старый ветхий фельдшерский кабинет. Я, конечно, все вымыла, вычистила. Шторки повесила. Красота. Только людей идет меньше, чем у нас! Один день кукую, второй. Уже сама в дома стучаться стала! А что делать? Вон у соседки палец перемотан — порезалась, не дело. Быстро мазь наложила и дальше. Так за неделю и узнала, кто где живет, кто чем болеет. И снова затишье. А через пару дней река разлилась. А от нас до города только по ней и добраться можно. Застряли мы без помощи дней на пять, а то на неделю. Дожди ещё полили, как из ведра. Лесорубы в дома попрятались. А что люди от скуки делают? Верно, пьют! И что только по пьянке не вытворяют. Пару бровей зашивала, носы вправляла, а синяков-то! Не сосчитать! Поздно вечером стук в дверь. Кого по ненастью принесло? Неужто беда?

            — Как есть Марья, беда! Беги скорей в дом старосты! Жена его разродиться не может!

            Я узелок с инструментами к себе прижала и бегом через деревню. Ах, намучились мы с мамашей. А еще папаша, бледный, как стена, под ноги лезет! От него-то толку сейчас! Все что мог — 9 месяцев назад сделал! К утру криком первенца всю деревню побудил! Я усталая, так у них у печки и уснула.

            — Ну, благодарствую, Марья! По батюшке тебя как? Забыл на радостях, не обессудь, — счастливое лицо старосты аж блестело.

            — Марья Степановна я. Да какие мои годы, меня так звать.

            — Не скажи, девица! Сам своими глазами видел, как жену мою с ребятёнком спасала, себя не жалея! Проси, что хочешь!

            — Да мне и не надо ничего. А вы же сами что ль не видите, в каком состоянии кабинет мой находится?  Не сегодня-завтра крыша обвалится! А если там помимо меня другие будут?

            — Это не дело! Твоя правда! Среди леса живем, а ты без крыши, считай! Жди рабочих — будет тебе крыша! И вечерком к нам зайди, отметим — тебя в красный угол посажу!

            А вечером почитай вся деревня во дворе старосты собралась! Ух, как отмечали мы рождение его сынишки.

            — Так, дорогие мои односельчане! За одно славное дело мы выпили, но не стоит забывать, кто к тому руку приложил.

            — За тебя, староста! — раздались крики.

            — Ну, за меня само собой, но тут не просто так в красном углу одна девица сидит, да скромно глазки опускает. За Марью Степановну, нашего фельдшера!

            Слова его повисли в тишине.

            — Что за нее пить, Андрейка, пришлая она, не наша, так ещё дал же бог таким заморышем уродиться! — пьяные голоса зашумели, что по-трезвому бы и не сказали.

            — А ну, рты позакрывали! — гаркнул староста так, что все вмиг протрезвели.

            — Уж удумали — человека по внешности судить! По делам надо! А дел она нам за две недели сделала столько, сколько прошлый наш, прости, что скажешь, коновал и за год не срубил! Ещё раз услышу в деревне хоть слово плохое о той, что сына моего спасла — не сносить вам головы! Моё слово крепкое!

            — Прав во всем староста — встала над столами женщина, это была Светлана из самого последнего дома.

            — Я как раньше страдала от давления, мучилась! Порой думала, помру тут, одна, а Марья прибегать стала компрессы ставить, уколы, и я сама теперь в огороде, как молодуха скачу! Что же мы, не люди православные что ль, за доброту её не отблагодарим? Спасибо тебе, Марья!

             И добрая женщина мне в пояс поклонилась.

            — Добро, — крутя ус, сказал староста и еще раз повторил: За Марью Степановну! — В этот раз его все поддержали.

            А на следующий день реденькая, но все же очередь ко мне стояла. Так я тут и прижилась. Крышу мне староста отстроил знатную, и все деревенские к нему присоседились. Кто стул резной принес, кто стол дубовый, и стал мой кабинет чуть ли не музеем.

            Лето быстро догорело, затяжная осень дождями пролила, и ударили морозы. Мне работёнки добавилось. Раньше-то по теплу пробежишь и красота, а сейчас в тулупе теплом да валенках по сугробам по пояс — быстро не доберёшься.

            — Теть Свет, открывай!

            Пожилая женщина неспешно открыла мне калитку, пес их уже меня как свою привечал, и я его не обижала, всегда в кармане косточку держала.

            — Ох, замучилась я, Марья, не доживу до весны! Не увижу сыночка! Мне б его только бы глазком одном!

            — Отставить панику! Увидите сынка!

            Сын у Светланы подался на заработки в город, и как раз к первому числу весны должен быть приехать. Я лечила ее, как могла, и гнала дурные мысли, но душа все же была не на месте. Больно быстро сдавать она стала, нехороший это признак.

            — Может, всё же в город?

            — Вот сынок приедет — он отвезет! — неизменный ответ. Скорей бы весна.

            В хлопотах и заботах пролетело время. Как птица. И вот первые подснежники радовали меня своими низенькими белыми головками. Но некогда природу разглядывать, пора и в обход. Пока всех обошла, всех выслушала. Вот и последний дом. Так, а это что? Почему пес так лает?

            — Что, не узнал, чертяка, хозяина? Вот она собачья верность! Нет тебе веры — громогласный голос богатыря тонул в лае собаке. Я подошла ближе.

            — Тихо, Мухтар, свои.

            — Ты гляди-ка! Клопа какого-то слушает, а хозяина — нет! Ты чей, ребенок?

            — Не ребенок я! Фельдшер ваш!

            — Ишь, важная какая! Открывай калитку, раз пришла. А то битый час в дом попасть не могу!

            — Как час? Беда!

            Я бросилась к дому — закрыто. Богатырь велел мне отойти и с одного удара выбил дверь. На полу лежала Светлана. Я делала, что могла. Лишь на пару минут она глаза открыла, увидела сынка и со счастливой улыбкой ушла.

            — Вот так вот, ехал в гости, а попал на похороны. Ах, мамаша, как же так!

            — Иван, неужто приехал, — забежал в дом староста.  Как раньше всех новости узнавал, непонятно, но всегда и везде первым был.

            — Вот, Андрейка, ушла моя мамка, поможешь проводить.

            — Царство небесное. Добрая была женщина Светлана. Марья, ты как?

            А как я? Никак — слезами сижу, умываюсь. Первая моя смерть. Вроде и не виновата я, а в груди огнем горит.

            — Пойдем, отведу тебя. —

            Похороны в деревне — целое событие, с ним только свадьба сравнится. Иван угрюмый сидел во главе стола. Все подходили и говорили пару слов об умершей. Когда речь дошла до меня, я как будто язык проглотила. Только глянула на лицо Ивана, что на мать был похож, и в слезы. Бабоньки меня подхватили и быстренько увели, но даже на другом конце деревни я слышала громогласный крик пьяного Ивана:

            — Не уберег! — а потом и вовсе просто как зверь раненый выл да скулил. Горе у человека. Большое горе.

            Заботы отнимали все силы, я как бы наказывал себя за Светлану, работала от зари до зари. Приходила вечером и падала. Скорей бы уснуть. И новый день. И новые, и привычные дела, только не думать, не сметь вспоминать последний дом. Дался мне этот Иван! И неважно, что он раскрасавец, глаза голубые небесные, кудри золоченые и сам богатырь из сказки! Не про меня этот парень. Не про меня! Отец мой был низенький, и вся его родня, но он-то мужчина. С него и спрос другой, а я народилась — малышкой с реденькими волосиками, что никогда ниже плеч не вырастали. Глазки маленькие, блеклые, нос небольшой — картошкой, и сама глянешь и подумаешь: ну как есть заморыш! В деревне и кормили меня хорошо, и на речке я загорала — все одно страшненькой такой на фоне подруг выделялась, что и не глянул за двадцать лет никто как на женщину! Вот всю энергию в ученье и перевела, поняла, что не моё это, семейная жизнь. Ну, кто захочет с такой жить? Только если вдовец какой от безнадеги. А если бить меня начнет? Так в пылу ссоры и забьет до смерти. Нет, одна буду! Одной хорошо. А глупое сердце — врёт — обманывает да как искуситель нашептывает про Ивана. Глупости все это! Баловство!

            От балагурных лесорубов узнала, что Иван здесь остался, не вернулся в город, к ним подался. Вместе теперь лес рубят, а это дело опасное, не каждый приноровится. Теперь к моим заботам и переживания за этого дурака добавились! Вот как есть же учудит что–то, деревня — это вам не город.

            И на день рожденья сыночка старосты всей гурьбой ворвались лесорубы.

            — Беда, староста, ой беда! Ивана елкой привалило!

            Я стала оседать по стенке. Но быстро взяла себя в руки.

            — Вы его трогали? Он конечностями шевелил?

            — Как есть шевелил, недолго только, потом сам как та елка подрезанная упал. Вот на телеге его кое-как к вам привезли.

            Я уже осматривала мертвенно бледного пациента. Думать о нем как о чужом! Не сметь раскисать!

            — Ну что там?

            — Плохо! Я его одна точно на ноги не подниму. В город надо! И срочно, а то нервные окончания отомрут и все — не встанет он на ноги!

            — Да в какой же мы глуши живем! Не ведаешь что ль, что за окном? Паводок и разливы рек — что в том году помощь неделю бы ждали, что сейчас!

            — Нет у нас недели, староста! Ему помощь сейчас нужна.

            — Помоги староста! Не обидим — раздались голоса лесорубов

            — Чего разгалделись, как чайки! Пошли вон из избы, дышать больному нечем! Без вас решим! Не обидят меня! Я вас сам обижу! Вот натравлю на вас проверку из города, будете знать! Все ваши косяки то и вылезут!

            Парней как ветром сдуло. Когда мы одни остались, старости возьми да спроси:

            — Любишь его, девонька?

            Я зарделась как маков цвет.

            — Ну, стало быть, в твоих руках сейчас его судьба. Плот тебе выделю самый добротный, на нем спустишься по реке, а уж через переправу и до города рукой подать! Ты только смотри, пороги обходи да на валуны не нарвись!

            Я головой лишь кивала. И все запоминала. Страха не было. Была боязнь не успеть, не довести Ивана. Что мне пороги, что валуны! Лишь бы жив был!

            Староста крепко привязал Ивана к плоту, на меня как на матрешку надели все теплые вещи, что были в доме.

            — Ну, с богом, дочка!

            Дальше только стихия, только ветер гроза и дождь, волны в человечий рост — и не скажешь, что река!

            — Пить!

            — Уж ты очнулся! Нельзя тебе, родимый! И шевелиться не смей! — прикрикнула я на Ивана.

            — Ты? Или чудится? Ишь, клоп, какой смелый! Непогоды не боится!

            — Молчи ради бога! Дай порог обойду, а не замолчишь — веслом огрею!

            — Ишь, грозная какая! И бесстрашная!

             И с улыбкой снова сознание потерял.

            Добрались мы до города через час, там уже бригада ждала, стало быть, дали связь. Дозвонился староста. В карете скорой я и отключилась.

         Иван

            И что у меня за жизнь! Что за путь. Везде я не к месту, везде не у дел. Нет мне, видно, счастья на земле. Правду люди бают, что когда одного в жизни много, другого днем с огнем не добудешь. Уродился я у матушки — богатырь. Красавец, да еще косая сажень в плечах. Все при мне! Да только гляну кругом — и скучно мне, тяжко. Потянуло на приключения в город. Так там кутил, пил, а кто не пьет?! И тут счастье свое не сыскал! Обратно воротился. Прямо в руки беде окаянной! О, как меня об землю шарахнуло. Понял, как непутево жизнь свою прожигал. Как кутил, деньгами сорил, жил на полную катушку, женщин менял, а вот случилась беда — нет дружков моих запойных, нет женщины около меня. Точнее есть. Да такая, что и глянуть боязно. А как о ней деревенские говорят — по имени отечеству величают, через раз кланяются. Я не дурак, взгляд ее влюблённый приметил — еще чего не хватало! У меня в городе такие женщины были — любо-дорого! Да только не одна из них со мной сюда в глушь не поехала. Друзей было — не сосчитать — а за поминальным столом только соседи. Что за жизнь у меня! Нет, баста, никакого города больше! Тут останусь — на земле предков. Клоп этот благо больше не попадалась, а я все равно в мыслях к ней возвращался. Ну, где она, а где я? Работа спорилась легко, да видно кончилось на мне везенье — полетели елки-палки в разные стороны, и меня придавило. Вроде сначала думал — пронесло, а потом и понять ничего не смог, сознанье потерял — вроде вдалеке голоса слышал, а что — разобрать не мог. Потом ветер чувствовал да дождь окаянный, и пить хотелось — хоть помирай! А нежный голос мне не велит пить и чтоб я шевелился — запрещает! Да неужто! Сама врач посреди бурной реки на тоненьком плоту с веслом, что ее больше в два раза, меня через пороги несет. На свет божий вывозит. О, как глаза у меня открылись! Богиня речная! Королева!  С такой отважной девицей я точно не помру!

            Откачали меня врачи. Вовремя меня Марья привезла. Я уже через сутки к ней рвался. Нельзя было. В реанимации. Так простыла, пока меня спасала, что саму теперь от воспаления легких лечить не перелечить. Тихо прокрался в палату, утонула в моей огромной руке ее ладошка. Старался ей хоть часть своей силы передать. Мне-то здоровому лбу что — как с гуся вода, а вот она, а как же я без неё…

            — Иван? Ты что встал? Тебе разве можно?

            — Не кручинься обо мне, горлица, жив-здоров я твоими стараньями. О себе побеспокойся!

            — Чудно ты говоришь Иван, видно я ещё сплю…

            И осторожно руку мою сжала и дальше в целебный сон провалилась.

            — Почивай, солнце мое ненаглядное!  Ишь, люди, да я и сам дурак был, внешнюю красоту разглядывал — а вот она, душа её прекрасная — чуть не упустил, не заметил. Нет теперь для меня краше Марьи во всём белом свете!

            ***

            — Долго ты над Иваном измываться будешь?— спросила моя домодержательница.

            — Да что я ему-то сделала? Видно головой все же повредился, когда дерево падало, раз сейчас от меня не отходит. Да с той бедой не ко мне, я такое не лечу.

            — К тебе, Марья, как есть к тебе! Ты его приворожила, ты и вылечи!

            — Ой, не смешите меня, где я и где Иван — первый красавец на деревне, куда мне за него

            — А чем ты плоха?

            — Чай сами не ведаете? Худа, страшна…

            — Ты эти разговоры брось! У меня, старой, зрение не как в молодости, сама мне капли глазные прописала. Да сердцем чую — добрая ты да славная. А эти качества подороже красоты будут.

            Я только вздыхала украдкой. Иван и вправду переменился. Если бы сама с врачами городскими о его здоровье не говорила, решила бы, что и правда мозгами тронулся. Уж чего удумал — люба я ему! Где я, а где он! А сегодня нет моего провожатого, и на следующий день не появился,  на третий день я уж извелась вся, а после обеденного перерыва, когда ко мне после огородных хлопот с болями в спине посчитай всю деревня сидит под кабинетом, услышала его громкий голос. Да кто ж такое не услышит?

            — Не ругайтесь односельчане! Срочное дело у меня! Жизненно важное! Пропустите!

            Вошел в кабинет мой обвешанный шкурами соболиными.

            — Это тебе, горлица моя, на шубку! — лицо, раскрасневшееся от солнца, от самого духом сосновым веет.

            — Благодарствую Иван. Дорого ты свою жизнь оценил, да сколько тебе повторять — не нужно меня благодарить, спасибо бы и обошлась.

            — Беда у меня, помоги! Одному в доме тошно, скучно, мне б жинку славную, да чтоб детишки были. Вот тогда и зажил бы весело!

            — Я твоей беде помочь не могу.

            — Еще как можешь, акромя тебя никого не вижу, не слышу, Выходи за меня! Вовек не пожалеешь!

            — Точно с ума сошел! Я почто твою жизнь спасала? Чтоб ты ее так по дурости сгубил? Кого замуж зовешь? Клопа неказистого, заморыша?

            — Всю оставшуюся жизнь прощения вымаливать буду за слова обидные! Не обессудь, не откажи!

            Из -за двери уже голоса деревенских послышались:

            — Выходи, за Ивана! Не дури!

            Подошла к богатырю моему ненаглядному, в глаза его прекрасные глянула и тихо, чтоб только он слышал, прошептала.

            — Я измены не переживу…

            — Не будет измен, только ты в душе у меня да в сердце. До сих пор не пойму, как ты не испугалась! Тогда-то на плоту!

            — Я испугалась, Ванечка, испугалась, что не довезу тебя …

            — Чего столпились! Дайте старосте пройти!

            — Андрейка! Вечно ты вовремя! — Иван уже вовсю прижимал меня к себе, я прятала зардевшие щеки у него на богатырской груди.

            — Поможешь со свадебкой?

            — Это дело правильное, молодое! Помогу. Эй! Народ! Расходись по домам — к свадьбе готовьтесь, нечего тут молодых смущать!

            — А кто женится? А что происходит? — галдел народ. 

            Иван ловко меня подхватил и, как ледокол, мимо ошалелых односельчан пронес, покрикивая:

            — Всё, не холостой я больше!  Муж! А жена у меня на загляденье самая смелая в округе. На целом свете смелей не сыскать! И самая любимая. — последнею фразу уже мне на ушко шептал.  И неужто и вправду все со мной происходит!

            Легенды о нашей свадьбе долго ходили, да потрещит языками народ, да и забудет. Хорошо я с Иван жила. Не обманул. Ни словом, ни делом меня не обижал. А через год письмо заказное: плох мой папка совсем стал! Что я за дочь, чужих лечу, а о родном отце не вспоминала.

            — Отчего плачешь, горлица, кто обидел? — Иван тут как тут. Письмо прочитал.

            — Ничего, не хорони старика раньше времени! Сейчас хвойных веток ему привяжем, так свекра пропарю в баньке — вмиг молодым сделается!

            Я, вытирая слезы, узелки да пожитки собирала. Посчитай два года дома не была! Как меня там примут? Батя только одобрительно крякнул, когда мужа моего увидел. Вскорости они уже за рюмкой настойки клюквенной про рыбалку разговор вели. А с утра началось! То одна девка заглянет во двор, то вторая, да что им всем дома работы нет?

            -Эх! — полетели дрова! Иван рубаху скинул, пот со лба вытер и дальше дрова колет. А рядом с нашим двором и не протолкнуться. Все собрались посмотреть! Не видели что ль, как человек дрова колет, это в деревне-то?

            — Это каким таким ветром в нашу глушь такого гарного хлопчика занесло? — не выдержала Анфиска из соседнего дома.

            — Шли бы домой, бабоньки! Женатый я! Горлица моя, Марья, подай воды, взопрел!

            Ох, и наслушалась о себе, пока шла, и ведьмой величали и колдуньей, что, видите ли, приворожила я красавца. Не обошлось без колдовства. А иначе бы в здравом то уме да в своей памяти такой за меня пошел бы. Тьфу, деревня!

            А вечером посиделки и само собой танцы. Как мухи на мед все вокруг Ивана вьются! Он только отмахиваться успевал. Не выдержал, в дом пошел. А следом Анфиска. Косы распустила — они у нее чернее ночи да до середины спины и с хорошую руку. А глаза-то голубые и губки алые. Не девушка -картинка! Вот славная пара-то будет, гудели наши, как будто и нет меня вовсе! Как будто и не мой это муж! От обиды и не видела, как домой шла. В сенцах на стеночку прислонилась.

            — Поедем мы, тятя! Как есть, завтра утром соберёмся и уедем. От греха-то подальше. Ты пойми, мил человек, я в жизни комара не прихлопнул без надобности. Пусть живет живая душа. А за дочь твою, веришь или нет, — медведя голыми руками порву. А тут деревенские ваши её обижают — я ж не выдержу — зашибу кого! Ты лучше к нам проезжай, всегда примем!

            — Добро, сынок! — папка мой крепко зятя обнимал. Ивану и радость. А уж мне— то!

            С гостинцами домой поспешили.

            — Что ты, горлица моя, всю дорогу опочиваешь? Не заболела ли, душа моя?

            — Ну как сказать…

            — Как есть говори!

            — Ребеночек у нас будет этой осенью.

            У, как его лицо засверкало!

            — Ну, порадовала так порадовала! Проси, что хочешь!

            — Да мне и не надобно ничего, мне бог вон какой подарок отвесил — тебя да ребятёнка!

            С первыми осенёнными дождями народила я Ивану доченьку. Красавицу с его золотыми кудрями да голубыми глазами. Ох, и хорош был наш ангелочек! Ангелией  и прозвали.

            — Гелька ! Выходи!— с малолетства дочери  толпа деревенских мальчишек у нашего дома, но сын старосты, тот самый Николка, что я помогала принимать, всех отваживал. Собственник. Весь в отца. Да и сам староста больно часто к нам в последнее время зачастил.

            — Андрейка, тебя что, жена домой не пускает?

            — Жена-то пускает, о сыне пекусь

            — А что с сыном?

            — Так женить его пора, да на мое место становить, я-то староват уже

            — Ой, старый ты лис! И пройдоха! А мне почто твои кручины?

            — Так мой-то сынок, как нитка за иголкой за дочерью твоей, Иван, увивается! Али не знал?

            — Я-то много, Андрейка, знаю, но пока дочь сама свой выбор не сделает, я её неволить не стану.

            — Прогрессивный ты, Иван! Ну, зови дочь-то, сейчас узнаем!

            — Говори, как есть, Ангелия, все свои, попрекать отказом не станем. Люб ли тебе Николка?

            — Люб, батюшка! — глазки потупила скромница в мать. И красавица в отца. Так стала наша семья больше.

            На веселой свадебке Иван сам как жених был. А дочь наша и вовсе первая красавица. Николка с трепетом её в дом вводил. Ох, оперилась наша дочка — выпорхнула из гнезда.

            — Не кручинься, горлица, в сорок лет, как мудрые говорят, все только начинается!

            Я с трепетом к родному плечу прижималась. Прав во всем Иван. Ни одного плохого денька у нас с ним не было, и дальше только лучше будет. Ещё через зиму, как раз под Новый год, порадовала своего любимого муженька второй раз — сыночком. Мишенькой. Ох, радости было! Сразу бросился второй дом строить для сына наследника. Да и сама наша некогда небольшая деревенька разрослась. Изменилась. Остались только люди добрые, открытые простые. Нет— нет да изредка прижимал меня к себе Иван и говорил тихо-тихо:

            — Ишь ты, не испугалась! Рискнула одна по бурной реке пойти!

            Я только тесней к нему прижималась и понимала, что повторись все еще раз — точно так же поступила бы. Не смогла бы без него! Ничего бы меня не остановило. Тернист и труден был мой путь, но он вывел меня к счастью!

            (17.01.2023–18.01.2023)

         Васильки

            Ну, конечно, в подъезде опять перегорела лампочка, и её некому заменить. Наощупь крадусь к родной двери.

            Не пугайся!

            Я так и сделала! Вот рассыпанные по подъезду продукты — тому свидетели. Свечу телефоном.

            Иван? Ты что тут делаешь?

            Прислонив голову к стене, молодой боец с перевязанной рукой сидит прямо на заплёванном полу моего подъезда.

            Прости меня, Машка, не сберег я Васю.

            Телефон падает, фонарик светит ярко прямо в лицо, а я как будто и не вижу его — в глазах темно.

            Вася? Что с ним? — рука непроизвольно обнимает небольшой живот. Думать о хорошем. Думать о ребенке, думать об отце ребенка. Думать и просто дышать.

            Нет его больше, Маша, нет нашего Васи.

            Он не плачет — рычит, как раненный загнанный зверь. Рычит и, скрипя зубами, старается затолкать крик поглубже, здоровой рукой держась за голову.

            Не сиди на холодном, пойдем в дом.

            Это я сейчас так спокойно говорю? Это я пытаюсь попасть ключами в скважину? Это я ничего не вижу из-за слез?

            Нет! Скажу, что пошутил, — я бью парня, а он даже не пытается отклониться.

            Я бью его и плачу, и мои слезы совпадают с его рыком, и наш общий крик отскакивает от стен подъезда и долгим эхом бьется в темноте. Спасительной темноте, где на мгновенье нет боли и нет будущего без моего мужа. Самого лучшего на свете мужа.

            За год до этих событий

            Простите, сеньора Мария, что беспокоим вас в столь поздний час, но ситуация требует вашего вмешательства, — персонал гостиницы неуверенно мнется.

            Наш переводчик опаздывает, а вы здесь и знаете язык.

            — Я вас все еще не понимаю, — мне не хочется покидать уютный номер в поздний час.

            Внизу компания молодых людей, они русские, вчера заселились и вели себя прилично, но сегодня… — администратор замолкает, и до меня долетают громкие мужские крики.

            Вызовите полицию.

            Конечно, мы должны так поступить, но… это повредит нашей репутации. Не могли бы вы как наш постоянный клиент просто с ними переговорить. Мы сделаем вам большую скидку за номер.

            Я попробую, — быстро заплетаю волосы и переодеваюсь.

            Отдохнула в Испании, называется! Не прошло и недели, как очередные пьяные русские испортили мой отдых. Сейчас я им все выскажу!

            Подойдя к лестнице, слышу:

            Расплескалась синева, расплескалась, По тельняшкам разлилась, по беретам, Даже в сердце синева затерялась, Разлилась своим заманчивым цветом.

            Точно, сегодня же 2 августа!

            За ВДВ! — кричу я машинально и, повернувшись к администратору, уточняю:

            В какой стороне ближайший фонтан? Ответить мне не успевают.

            Красавица, прыгай ко мне! Поймаю!

            Вы когда-нибудь пробовали спорить с десантником 2 августа? Лучше даже не начинайте. Вот и я не стала и под изумленный взгляд администратора просто прыгнула в пролет. И меня поймали.

            — Ух ты, какой улов! — голубые глаза, как из песни, смотрели с усмешкой.

            Ребят, давайте продолжим общение на улице. Под песни и хохот меня вынесли из гостиницы.

            — Не тяжело? Я могу сама ходить.

            — Вот еще придумала, я тебя теперь не отпущу! — парень говорил с улыбкой. Странно, но во мне не было страха. Через пару улочек мы уперлись в красивое кафе.

            — Хочу мороженое! — как капризная принцесса, попросила я.

            — Будет тебе мороженое, красавица!

            Как только объятья исчезли, вместо того, чтобы пуститься наутек, о чем я, собственно, и думала вот прям секунду назад, просто расслабилась и стала ждать.

            — Василий! — представился боец.

            — Мария! Переводчица, — ответила я.

            — За знакомство, красавица!

            Слово за слово, и я оказалась у берега моря в теплых объятьях своего нового кавалера. Все эти женские ужимки — «я не такая» — ушли и растворились в его сильных руках. Мне было необычайно спокойно с ним, как будто мы знакомы 100 лет. А что здесь такого? Двое взрослых людей просто встретились и приятно проводят время. Могу же я один раз позволить себе расслабиться? Один раз ведь не считается? Пробегаю пальцами по его руке — мурчит, как большой довольный кот.

            — На свадьбу позову парней с Сельмаша.

            — Что? Ты из какого города?

            — Ростовский я.

            — А район? — с замиранием сердца жду ответа. И район мой.

            — А школа?

            Нет, не моя, но я знаю в ней столько людей, что машинально начинаю перечислять. И мы тут же находим общих знакомых. А еще вспоминаем, где могли раньше пересечься. Ведь мы были с ним в одном кинотеатре, но на разных сеансах, в одном театре, но на разных рядах — так близко, так рядом, и вот, на другом конце света, нашли друг друга. Под наш общий веселый смех мы тянемся к друг другу, как цветок к солнцу.

            Обнявшись, идем в номер. Утром пьяная дымка рассеется, и он забудет о нашем приключении.

            — Просыпайся, красавица, нам еще документы в ЗАГС подавать!

            Он мне не приснился? Точно не приснился?

            Уверен?

            — Я что, не мужчина? Не хозяин своему слову? Сказал — женюсь, значит, женюсь!

            Съездила на отдых — вернулась невестой!

            Пробуждение в действительности было тягучим и болезненным. Иван пытался одной здоровой рукой заварить мне чай. А я…не хотела принимать то, что со мною происходило.

            Прошу, не говори мне, как это произошло, мне сейчас нельзя волноваться, вредно для ребёнка.

            «Дзинь» — прощай моя любимая кружка!

            Для ребёнка, ты беременна?

            Видать, тебя хорошо контузило, раз стал глуховат. Вот. — Я задрала рубашку, — животик уже вовсю виднелся.

            Иван сел мимо стула и снова заскулил побитой собакой.

            — Вася знал? — только и смогла я разобрать из его мычания.

            — Нет. Я готовила сюрприз. Лучше бы рубашку купила.

            — Не говори так. Это прекрасно. Хоть что-то хорошее за последние месяцы.

            — Рука как, болит? Может, лекарства нужны?

            — Перебьюсь. Я квартиру рядом сниму и буду помогать. А ты обязательно в военкомат сходи, тебе пособие положено.

            Плевала я на пособие.

            Главное — не разреветься. Отворачиваюсь к окну. Промозглый дождь, чтоб его. Это я из-за него плачу. Точно из-за него. А рядом с Васей всегда светило солнце, даже в самый пасмурный день. Он сам был, как солнце. Был. Черт, быстро я привыкла. Быстро перестроилась. А ведь как будто вчера в аэропорту Мадрида так крепко держал меня за руку, как будто боялся, что, если отпустит, я исчезну. По приезде в родной город, только бросив сумки, не переодевшись, потащил меня в ЗАГС. Помню растерянный взгляд регистраторши.

            Два месяца ждите. У нас очередь!

            И улыбку Васи, от которой растает лед, а не только любое каменное сердце.

            Нам бы побыстрее, девушка.

            Всем бы побыстрее. Ичерез минуту: я подумаю, что можно сделать. Оставьте телефон.

            Ага, сейчас! Этот мужчина занят! Ишь разбежалась, телефон ей!

            — Не ревнуй, красавица! Через неделю ты будешь моей женой.

            Мягкий поцелуй унес мои мысли на неделю вперед. Как неделя! Я же не успею ничего! У меня ни платья, ни зала, ни прически.

            — Не паникуй, красавица, все будет!

            И ведь всё было! Строй военных десантников под моим окном, хором поющих «Я люблю тебя до слез», фраза «выйдешь за меня» из лепестков белых роз и самое красивое обручальное кольцо на свете. А платье, а прическа! Все, о чём я мечтала и даже не смела мечтать — всё у меня было. Всего за неделю мой мир превратился из сериала «Просто одинокая и несчастная Мария» в головокружительный романтичный квест «Выйти за муж за принца»!

            — Ты мне снишься, нет, ну точно ты мне снишься! — шептала я Васе каждый вечер, уткнувшись в его родное сильное плечо. Каждую неделю у моего изголовья стояла полная ваза васильков. Цветы с именем моего мужа и с цветом его глаз.

            В глубине души я ждала подвоха, но чтобы так… нет, не думать, не знать, не концентрироваться на настоящем. Лучше вспоминать его голос, так часто шепчущий мне:

            — Красавица моя…

            Самый лучший, самый близкий, самый родной. Наверное, каждая влюблённая девушка так считает. Через неделю после свадьбы мы решили переехать к нему в часть. Это был первый раз, когда я увидела Ивана. В то утро все шло наперекосяк: мы опаздывали и не могли найти половины вещей, и вот когда мы, запыхавшиеся, почти уверенные, что опоздали, подбежали на вокзал, наш поезд нас ждал. Точнее, машиниста держал Иван и не разрешал ему ехать без нас. Так я узнала, что такое крепкое солдатское братство. Конечно, по приезде Ивану влетело, но с него было как с гуся вода.

            Балагур и шутник, душа компании сейчас был лишь бледной своей тенью. Отголоском того весельчака, рубахи-парня. Понятно, не каждый день теряешь лучшего друга и сообщаешь о его кончине жене, точнее, вдове. Я вдова. Жуткое одинокое слово, бьющее наотмашь. С ним надо научиться жить. Мне надо дальше жить.

            Толкается?

            Ага! — уставшая, сажусь на стул.

            Иван заботливо снимает с меня сапоги — мне бы его остановить, но сил нет.

            Не принцесса, а футболистка.

            Посмотрев в голодные глаза Ивана, устало говорю:

            Гладь уже, не отстанешь же, — и он тотчас прилаживает свои ладони к моему животу.

            Василиса замирает.

            А где она?

            Ушла, блин! Не заметил, что ли! Так нечестно, она только при тебе такая спокойная!

            Мы ждем тебя, принцесса! — от улыбки Ивана тепло на душе. Невзгоды уходят на второй план. Все еще не верю, что отца моего ребенка нет и вместо него, как неустанный верный пес, каждый день в моей жизни маячит Иван. И что он только о себе не узнал, спасибо моим гормонам и токсикозу — иначе бы так спокойно и жил, не зная, куда ему идти со своей заботой и что там делать. Подробную такую инструкцию я ему каждый день выдавала! А он ничего, терпел! И упрямо приходил на следующий день, и снова терпеливо сносил мои закидоны и слезы, и тошноту, и странные запросы из разряда «мороженого, сверху селедки и посыпать это все шоколадом!» Клубнику в разгар января таскал — где нашел, не признавался, — отшучивался — военная тайна. Так постепенно я успокоилась. Или смирилась. Выбора-то особо не было. Родных у меня нет, а Васины… Об этом лучше не думать. Один единственный раз, когда я видела Ивана в гневе, — был день приезда свекрови и свекра. Они меня и при жизни сына не любили, а после…

            — Уж сидит, живот наглаживает! Денюшки получила и довольная! — злой змеёй шипела мать Васи.

            Как? Как у такой змеи мог родиться такой прекрасный сын?

            Свёкор не показывал головы из-под её каблука.

            Это что тут? Что, опять слёзы льёшь?

            Иван не сразу заметил гостей. Но такую мадам трудно не заметить, все мои закидоны показались ему цветочками по сравнению с её окриком:

            — О! И полюбовник явился! Быстро ты, Иван, переметнулся!

            Ни стыда, ни совести!

            — Вон пошли! — как Иван тащил за волосы нерадивую родственницу, я вспоминать не хочу.

            — Не смей из-за них реветь! И не слушай никого!

            Я не слушала, но ситуация меня, конечно, напрягала.

            — Иван, может, найдешь себе кого-нибудь! — в очередной раз запела я знакомую песню.

            Он только поморщился, как от зубной боли.

            — Глупости не говори!

            И снова каждый день забота, походы в магазин, прогулки, покупки, посещение врача. Помню его первую улыбку на УЗИ, когда услышали стук сердца, и искренние слезы радости, когда сказали пол, и мы хором, не сговариваясь заранее, произнесли имя — Василиса.

            В первый день весны наша принцесса появилась на свет. Папина красавица. В ушах стоял Васин голос, а его дочь заливалась громким голоском. Голубые небесные глаза папы и мои светлые волосы. Ивана распирало от гордости и счастья. Я твердила себе, что эксплуатировать его неправильно, но Василиса быстро стала центром нашей вселенной, где уже не было понятий — «правильно — неправильно». Было нужно и хорошо. Для моей дочери было хорошо расти с примером сильного мужчины рядом, пусть не отца, но самого верного и искреннего друга.

            — Это ты её избаловал!

            — Как скажешь!

            — А чего это вы, спелись уже? Что натворили?

            — Ничего! — и смотрят же одинаково честными глазами, не подкопаешься!

            — Так! Суп ели? А кашу?

            — Фу, каша!

            — Так! Иван! Я кому доверила накормить дочь!

            — А что сразу Иван! Мне в части каши хватает, не могу я её больше видеть, не то что есть! А Василиса как раз в школе изучает Носова и Драгунского, ну вот…

            — Так! Я понимаю, каша на улице?

            — Да!

            Старательно вытираю у дочери шоколадные усы. Два ребенка! Точно, у меня два ребенка — одной семь только исполнилось, а второй… как говорится, мне бы ребеночка из детского дома взять. Ага, мальчика лет 25. С каждым годом все тяжелей было не поддаваться природному магнетизму Ивана. А как его любит дочь! Не оторвёшь клещами! Я уже устала твердить себе о правильности и неправильности поступков. Я-то не железная. Я-то хочу счастья. Простого женского счастья. Ну кому мы хуже сделаем?

            — Иван, останешься сегодня?

            Простой кивок головы говорит вместо тысячи слов. Нам давно уже слова не нужны. Но все же.

            — Я в тебя влюбился еще тогда, на перроне. Так Ваське завидовал, аж самому сейчас вспомнить стыдно.

            Шепчет слова и целует робко, боясь, что оттолкну, не приму. Он же мне как родной уже. И сегодня станет ещё ближе.

            — Ну, здравствуй, Василий, — кутаюсь в тёплую шаль, чтобы не простыть, мне никак нельзя болеть при второй беременности.

            — Мама, там дядя какой-то на нас смотрит, позвать Ивана? Вижу вдалеке чуть сгорбленную фигуру.

            — Здравствуйте, вы служили с моим мужем?

            — Нет, Мария, я его отец. Прости меня, девочка.

            Я с трудом узнаю в лохматом старике своего бывшего свёкра.

            — Жену вот схоронил и хожу к ним с Васей почти каждый день.

            — Василиса, иди, не бойся, обними дедушку.

            Свёкор плачет, уткнувшись в маленькое тельце.

            — Пойдёмте домой.

            Иван провожает нас до машины, и мы все вместе едем в новый, только отремонтированный дом. Где хватит места мне, Ивану, Василисе, будущим детям и самым теплым воспоминаниям о прекрасном муже и удивительном человеке, подарившем мне семью и любовь. Берегите близких! Верьте в любовь!