Пост 6

            Надежда Сушкевич

            Сны Рыси

            8 июня 2006 г.

            Бабьи слёзы что вода. Горе забудется, завтра обязательно засияет солнце. Если бы не болезнь…

            Последние полгода каждую ночь с моей постелью происходят убийственные метаморфозы: матрас превращается в мешок, набитый острыми камнями, а простыня — во власяницу, которые нещадно истязают и жалят моё тело, заставляя мышцы сокращаться в ритме пулемётной очереди.

            И с бледной полоской рассвета на небе, или с косыми дорожками дождя на оконном стекле, или с охапками тумана на перилах балкона, но всегда в 4 часа 30 минут я просыпаюсь от страшного кошмара и удушья и с ужасом представляю, как скоро не смогу больше дышать и мой коллега-анестезиолог вставит мне в горло пластиковую трубку и подключит к аппарату искусственной вентиляции лёгких.

            Всё началось с ноющей боли в пояснице и мучительных судорог в икроножных мышцах моих длинных красивых ног, на которые противоположный пол взирает с нескрываемым интересом, а в лабутенах лучше вообще на улице не показываться.

            Сколько шейных позвонков травмировали мужички, пытаясь проводить взглядом мою такую лёгкую и сексуальную походку. И вдруг — судорога адской силы и боли в правой икре бросила меня на колени. При падении я вывихнула левый голеностопный сустав и разбила в кровь правое колено.

            Случилось это под самый Новый год, 31 декабря 2005 года.

            «Дурища, — ругала я сама себя. — Надеть бы сапожки на маленькой платформе и бегать себе в удовольствие по льду, припорошенному снежком. Так нет, взгромоздилась на каблучищи, вот поскользнулась и теперь всю новогоднюю ночь буду сидеть “на попе ровно”».

            Но с того момента судороги и падения, приводящие к различным травмам, начали повторяться регулярно. То локоть разобью, то плечо, то затылок.

            «Ну, — думаю, — опухоль мозга, а отсюда и нарушение равновесия». Прошла обследование. Всё нормально. Коллеги прописали препараты кальция и иной ни на что не влияющий мел.

            Но спина болела всё подлее и подлее, ноги слабели. Спать ночами не могла — вся дёргалась. Друзья-врачи разводили руками. Так я добралась до Московского центра миастении.

            Милый старый Филёвский парк, на краю которого стояло скромное кирпичное пятиэтажное здание, подъехать к которому зимой можно только на снегоуборочном бульдозере. Помог друг: привёз на своём джипе и даже без ботинок-ледорубов затащил меня по обледенелым ступенькам крыльца к двери главного входа в клинику.

            Объясняю тем, кто не знает, что такое настоящая зима. Зима — это время года, когда надо сидеть дома и пить что-то вкусное и горячее, а не шляться по улицам с больной спиной и ногами!

            Зашла в вестибюль, сняла пуховик и потащилась по длиннющим коридорам и каким-то немыслимым переходам с шеренгами кадок из фикусов и пальм, между которыми с удивительным проворством лавировали тонконогие барышни в пластиковых медицинских пижамах и халатиках. Они нежно толкали перед собой инвалидные коляски с пациентами, тележки с коробками, каталки с разнокалиберными узлами и баулами. Пересыльно-сортировочный пункт какой-то между реальностью и надеждой, этим и тем светом.

            Каждый день врач здесь выносит пациенту приговор — кто с сочувствием, а кто и обыденно равнодушно, всем своим лекарским существом пропитанный превосходством здорового над страждущим.

            Как легко и сладостно мнить себя богом перед скрученным от страха и боли человеком. Но врачи тоже люди, и они болеют, умудряясь при этом гениально обманывать себя и своих близких.

            Цепляясь за поручни лестниц и прячась в больничных джунглях за лианами (как будто надеясь затеряться в этом зловещем месте!), я дотащилась-таки до кабинета электромиографии, где меня уложили на медицинскую кушетку, истыкали всю иголками и начали исследовать биоэлектрическую активность мышц и нервов.

            Теперь я точно знаю, насколько реалистично Александр Беляев в своём романе «Голова профессора Доуэля» описал страдания обездвиженного и беспомощного существа, положенного на алтарь науки.

            После окончания обследования меня пересадили в коляску и повезли на собеседование к Самому — к самому великому академику Ивану Петровичу Агаркову!

            «Да не затушит огарок моей надежды на выздоровление академик Агарков!» — взмолилась я.

            Резкий запах дезинфекции ударил мне в нос. На плечи навалилась тяжесть, и все почему-то стали двигаться медленно и плавно, как стальная стружка в солидоле.

            Швах моё дело! Больше я здесь не прячущаяся гостья, а своя — больная!..

            Вот тогда-то и случился этот кошмар наяву, приходящий ко мне в мельчайших подробностях потом, уже во сне, каждую ночь.

            За столом размером с небольшое футбольное поле, на стуле циклопического размера, возвышался огромный, как старая коряга, академик Агарков:

            — Здравствуйте, коллега! У вас нет времени на мою ложь! Я внимательно изучил вашу историю болезни и считаю, что у вас боковой амиотрофический склероз! БАС!

            Я смотрю на него и не понимаю, как этот человек, скорее похожий на льва с седой гривой, чем на гуманоида, может зачитывать своему собрату по виду смертельный приговор. Кто дал ему на это право?!

            — БАС! Этиология этого заболевания неизвестна, патогенез изучен, эффективного лечения не существует. У вас максимум год до того момента, пока погибнут мотонейроны вашего спинного мозга и, как следствие, атрофируется почти вся мускулатура, включая дыхательную.

            После этих слов я начинаю задыхаться и безысходность накрывает меня, как когда-то давно в школе, когда меня наполовину защемило гармошкой двери трогающегося трамвая. Но тогда трамвай остановился, а сейчас — в снах — только набирал скорость и воздуха не было совсем… И в тот момент, когда мои ноги уже заносит под колёса, я каждое утро просыпаюсь…

            Потом, после нашатыря и изрядной дозы коньяка, помню, академик обыденно и деловито, как похоронный агент, рекомендующий выбрать тот или иной гроб, глазет или венок в беседе с родственниками умершего, посоветовал мне оставшееся время жизни потратить на поиск и покупку уникального медицинского оборудования, которое сможет через год поддерживать мои жизненные функции: дыхание, артериальное давление, общение с окружающим миром.

            Его глаза округлялись в очках до размеров лунной орбиты! Торжествующий БАС, почти как в финале концерта для фортепьяно с оркестром, вбил меня в землю.

            Иван Петрович не жалел меня, не пытался утешить, а старался настроить на борьбу за собственную жизнь во что бы то ни стало, так как врач должен сражаться за жизнь пациента до конца.

            Ха-ха! Врач, спасающий самого себя! Прямо барон Мюнхгаузен, вытаскивающий за косичку парика себя вместе с конём из болотной жижи.

            — Вам крупно повезло, — сказал тогда академик (обожаю врачебный юмор, мало кто из нормальных людей сможет оценить книжку под названием «Медики шутят»), — во Дворце фестивалей в Каннах через неделю открывается выставка не только медицинского оборудования для искусственной вентиляции лёгких, но и специальных нейрокомпьютеров, подключаемых непосредственно к мозгу пациента и позволяющих последнему напрямую коммуницировать с внешним миром посредством модулятора голоса, писать любые тексты, общаться с помощью Интернета, заниматься творчеством и даже играть на бирже.

            Фантастика!

            — Я свяжусь со своим коллегой профессором Анри Бертье из госпиталя в Ницце, он специализируется на БАСе и, думаю, не откажет в любезности помочь вам с пригласительным билетом на выставку (она только для специалистов и закрыта для посещения широкой публики и прессы). Сделайте себе подарок к началу весны — летите во Францию. Удачи вам, да, да, именно удачи: вы — сильная женщина, врач и понимаете, что смысл жизни в самой жизни. Не больше и не меньше. До свидания.

            Мы простились, как мне тогда казалось, навсегда, как в морге прощаются провожающие в долгий путь усопшего.

            Рысь — так с детства называла меня мама за мои жёлтые глаза в крапинку и гриву непослушных рыжих волос. И всегда, когда мне было трудно или плохо в жизни, я сжимала кулаки и видела могучую кошку с коричневыми кисточками на кончиках ушей, которая прыгала с ветки на ветку и звала меня за собой.

            Не помню, как я выбралась тогда из кабинета академика, спустилась по лестнице, оделась в пуховик и шапку, но ощутила себя уже сидящей на круглом ледяном бортике фонтана где-то в глубине парка. Прошлогодние искорёженные, почерневшие листья клёна плавали в прозрачной талой воде. Нахальные воробьи купались и очумело чирикали после долгой зимы. Мир трепетал в восторге в предвкушении прихода весны и никак не отреагировал на мой приговор: расцвеченное синью небо не упало на головы людям и солнце светило безобразно ярко.

            Ужас, чувство несправедливости, обида и страшное одиночество навалились мне на грудь и раздавили. Камера смертников бывает не только в тюрьме. После оглашения приговора-диагноза мир заточил меня в ледяной, каменный мешок без любви и надежды. Он выбросил меня прочь, как ненужный, отбракованный материал.

            Моя спина ныла и не держала, как будто внутри тела сломался стержень. Мышцы всё время сокращались, больной мозг стегал их плетью и гнал без права на передышку, заставляя пробежать оставшуюся жизнь за один год.

            Жить, полностью осознавая и ощущая каждую крупицу песка времени, уходящего сквозь твои пальцы, принимая бесполезные пилюли или уколы, было невероятно мучительной перспективой, поэтому я взяла билет в Ниццу и позвонила тебе, дорогой мой доктор Бертье.

            Кто-то из мудрых людей сказал: «Мысль о смерти вводит нас в заблуждение, ибо она заставляет нас забывать жить».

            Однако после зимней Москвы с её огромными кучами грязного снега и снулого неба, ледяной кашей под ногами и промозглым ветром Ницца встретила меня таким слепящим светом и обволакивающим душистым теплом, что из моих глаз потекли слёзы.

            И эти «анютины глазки» в больших вазонах в аэропорту, на его стенах, в горшках, на клумбах у стоянки такси и автобусов: жёлтые, голубые, фиолетовые, красные…

            Кто-то опять раскрасил красками мою жизнь, и сердце защемило. В аэропорту меня встретила твоя помощница, Анри. Милая Натали — кругленькая, курносая, с веером веснушек на лице и короной рыжеватых кудряшек, похожая на солнышко или на ромашку, — усадила меня в малюсенькую машинку-жука невообразимо жёлтого цвета.

            Как же я была рада, что Натали русская и заговорила со мною на родном языке, ведь язык эмоционально связан с сознанием и является лучшим якорем в незнакомой обстановке.

            Мы ехали молча, слушая бессмертное пронзительное: «Padam… padam… padam… Il arrive en courant derrière moi…»

            Я закрыла глаза и отдалась ласковому ветру, ароматам весны и своим мечтам, в которых видела рысь, лежащую пятнистым брюхом вверх и разбросав лапы в стороны в траве среди одуванчиков, под цветущей черёмухой на берегу реки Припять, где я каждое лето проводила каникулы у своей бабушки Агриппины. Мечты и сны о родном доме всегда придавали мне силы.

            Моя карета — жёлтый жук — въехала в ворота и подкатила к колоннаде крыльца трёхэтажной виллы, выкрашенной в голубовато-лазурный цвет, и, как в сказке о Золушке, перед роскошной витражной дверью меня ожидал принц — высокий худощавый брюнет, лет пятидесяти, с живыми карими глазами и характерным французским орлиным носом, облачённый в серый тонкий шерстяной костюм и красную шёлковую рубашку.

            Тогда я даже и предположить не могла, что мой визави с внешностью классического любовника и является всемирно известным учёным-неврологом доктором Анри Бертье.

            Немилосердно устав от перелёта и необычности всего происходящего, я воспринимала настоящее как сюрреалистический спектакль, за действием которого я подсматриваю из-за театральной кулисы или из суфлёрской будки…

            Когда твоя жизнь тебе уже не совсем, что ли, принадлежит, то можно за ней наблюдать как за чужой. Это, по крайней мере, успокаивает.

            Ты, Анри, проводил меня на веранду и усадил за стол, где нас уже ожидал ещё более высокий, чем ты, долговязый и какой-то угловатый и неловкий мужчина, который, не вставая, протянул мне через весь стол руку, при этом опрокинув бутылку с минеральной водой.

            Как говорится, бегут ручьи!

            Я так и вижу улыбку каждого из вас, узнавшего по описанию нашего любимейшего доктора Николаса Ву, который перевернул на нас всё, что только можно перевернуть.

            Как только набирающее жар весеннее солнце скрылось за крышей соседней виллы, посвежело, и меня начало познабливать. Натали заботливо накрыла меня клетчатым пледом и налила чашку горячего чаю с мятой.

            Тогда, Анри, ты, как и старая коряга Агарков, не стал меня спрашивать о моём самочувствии и прочей лабуде, а сразу предложил участие в уникальном эксперименте.

            Слово «эксперимент» мне напоминает ножовку по металлу!

            — Какой эксперимент? — взорвалась тогда я. — Мне жить-то осталось меньше года, и я приехала на выставку, чтобы ознакомиться с оборудованием для поддержания моих жизненных функций! Возможно, господа не знакомы с моим диагнозом?

            И тогда доктор Ву рассказал мне о своём изобретении — новейшем нейрокомпьютере по имени Нэт, который из почти десяти тысяч нейрофизиологических характеристик выбрал именно мои паттерны активности головного мозга и согласился только со мной создать «единое целое».

            Это было первое признание в любви от Нэта, сказанное безучастным механическим голосом Николаса, которое я не забуду никогда. Профессор Ву поведал мне, находящейся уже в состоянии психогенного шока, как самую обычную вещь, что Нэт влюбился в меня с первого «прикосновения» и что основной ритм нейрограммы моего мозга доставляет нейрокомпьютеру огромное наслаждение. И он согласился прожить со мною много счастливых лет и заботиться о моём теле лучше, чем мама ухаживает за своим младенцем.

            Когда такие вещи говорит мужчина, то у женщины мурашки бегут по коже. Когда такие вещи говорит компьютер, мурашки бегут в обратную сторону. И страшно, и сладко.

            За не такую уж долгую свою врачебную практику я убедилась в главном: если есть любящее сердце, готовое отдать свою жизнь и «подложить» свои руки под больного, то есть шанс на чудо выздоровления даже в самом безнадёжном варианте.

            Любящим сердцем и заботливыми руками для меня стал ты, Нэт!

            Сейчас у меня появился шанс на чудо, но поняла я это спустя три месяца после первой встречи. А тогда я растерялась и зло процедила сквозь зубы, что хоть я и смертельно больной человек, но пока в здравом уме.

            И, перефразировав «Признание» незабвенного Александра Сергеевича, хочется пофилософствовать: обмануть пациента нетрудно — он сам обманываться рад.

            — Вы считаете нас сумасшедшими; возможно, так оно и есть, но для вас, дорогая коллега, единственная возможность продолжения жизни — это жизнь без вашего стремительно разрушающегося тела. Прошу заполнить мои слова и подумать над этим, — всё так же безапелляционно и не допуская никаких возражений, продолжал ты наш разговор, Анри, при этом перейдя с французского на чистейший русский язык.

            В оперативной памяти компьютера пока не заложена эта программа, а в женской программе истерика — нормальный процесс перезагрузки организма отчаявшейся женщины.

            И тогда у меня началась истерика. Я вскочила и стала кричать вам в лицо, что хоть слово «врач» от слова «врать», но не настолько же?! Я рыдала, слёзы текли по лицу, и я ладошками размазывала их по щекам… Горько так я плакала впервые за эти несколько дней после объявления диагноза.

            Подул лёгкий бриз и вместо изысканнейших ароматов, доносившихся от шикарных клумб виллы, принёс сладковатый запах гниющей заживо плоти из приоткрытых окон палат второго и третьего этажей особняка-клиники, где на аппаратах искусственной вентиляции лёгких находились те, кто когда-то был человеком.

            Именно в тот момент я осознала, что апелляция на мой приговор, вынесенный академиком Иваном Петровичем Агарковым, отклонена его французскими коллегами. Отныне приговор вступил в законную силу.

            В силуууууууууууууу…

            Страх смерти задолго до прихода Её самой убивает человека, точнее, его разум. А разум, как известно, пребывает в двух основных состояниях: в состоянии «страдания» и в состоянии «творчества», причём эмоциональное и физическое тела человека оказывают существенное влияние на эти состояния.

            И вы, доктор Бертье и доктор Ву, предложили мне избавиться от жёстких ограничений, накладываемых телом, не дав разрушающейся плоти уничтожить чувства и разум. Функции же физического обеспечения тела готов был взять на себя Нэт.

            И тогда весьма неожиданно для меня Николас вскочил, встал на одно колено и страстно, с горящими глазами заговорил. Я хорошо запомнила твои слова, Ник:

            — Очень хорошо, Надин, что вы не замужем. Нэт предлагает вам, как говорится, руку и сердце. Миром правит любовь, а что такое любовь? Это невозможно малая вероятность совпадения определённых характеристик, порождающих резонансные явления, которые запускают химические или физические процессы. Периодические сокращения, сопровождающиеся обменом энергий, или оргазм, это и есть пики любви.

            После этих слов я открыла рот и перестала плакать, а ты, доктор Ву, дальше продолжал вводить меня в ступор:

            — Конечно, конечно, вы познакомитесь с Нэтом, он будет за вами ухаживать, и, если он вам не понравится, вы вольны будете предпочесть иного супруга, скажем так, «небесного».

            Аааааааааа! Вырвался у меня из глотки более чем странный звук после слова «небесного».

            От французов всего можно ожидать, но заниматься сексом с компьютером не входило в мои планы.

            Натали замахала на мужчин руками: прекратите, мол, видите, в каком состоянии ваша новая пациентка… Завтра, всё завтра! Она помогла мне встать, взяла под руку и повела по гравийной дорожке вдоль здания в гостевой флигель клиники.

            Как тряпичная кукла, ошалевшая от всего произошедшего, я навалилась на Натали и покорно тащилась за ней. Жёлтые бутоны почти закрывшихся на ночь нарциссов склонились прямо нам под ноги. Цветы разлуки, их горьковатый запах наполнял лёгкие и голову, делая мои мысли горькими и вязкими.

            Куда я иду, зачем? На что я надеялась? Упасть бы в эти нарциссы и сдохнуть. Зачем мне этот эксперимент, только одни страдания? Так через год дышать перестану, сердце остановится, и конец. Оформлю нотариальный отказ от реанимационных мероприятий и подключения к аппарату искусственной вентиляции лёгких. Год проживу под препаратами. А так будут одни мучения и долгие пытки…

            Гниющее тело, трахеостома и шипящий вонючий воздух, механически нагнетающийся в лёгкие, при практически ясном, сохранённом сознании. Добровольный, бесконечный ад, наполненный страданиями… Неужели эти люди не понимают, что я — врач и в состоянии осознать, на какие муки они меня уговаривают? Ладно, надо отдохнуть. Посмотрим, что будет дальше. Это цивилизованная страна, им надо, чтобы я подписала контракт.

            А потом сам собой стал складываться стишок-речёвка:

            Жёлтые туфли по жёлтым цветам,

            Жёлтые туфли по жёлтым цветам.

            Они идут куда?

            Под нож, под нож…

            Мы подошли к стеклянной двери флигеля. Натали повернулась ко мне и как-то странно спросила:

            — А как тебя на самом деле кличут, Надин? Как тебя называли бабушка и мама?

            И тогда неожиданно из глубины подсознания пришло моё настоящее имя, и я прошептала:

            — Зови меня Рысь.

            Натали совсем не удивилась и ответила, что имя мне подходит, поскольку я действительно похожа на большую кошку. И, посоветовав ни о чём не думать, а отдохнуть и принять ванну, пообещала принести чуть позже ужин от месье Жака из соседнего ресторанчика, добавив, что во Франции еда и вино возведены не просто в ранг искусства, а являются чем-то вроде «живой и мёртвой» воды из старой русской сказки.

            Но, увы, нет в этом мире «живой и мёртвой» воды и ничего исправить нельзя. Жизнь соткана из противоречий: она короткая и длинная одновременно, и на всё, что того стоит или не стоит, времени у нас — вагон, однако тратим мы его на остальные никчёмные одиннадцать вагонов.

            В жизни нельзя, как в игре-шутере, сохраниться, отыграть назад, в жизни умираешь раз и навсегда.

            И моя миссия невыполнима.

            Всё кончено — нарциссы пахнут утраченными иллюзиями. Я приехала во Францию в поисках утраченных иллюзий. А Пруст искал здесь утраченное время.

            Наконец-то я осталась одна. Мои измученные разум и тело ощутили прикосновение мягкой, баюкающей волны, исходящей от кружевных занавесок на окнах, горящего миниатюрного камина в углу, кресла с высокой спинкой и маленькой скамеечкой для ног, стола с компьютером, большой кровати, убранной шёлковым бельём салатового цвета, с лежащим поверх халатом и комнатными тапочками.

            Мой дорожный чемодан стоял на специальной подставке рядом со шкафом, чьи дверцы были открыты, показывая пахнущие сандалом полки… И тишина.

            Сбросив с себя на пол одежду, показавшуюся мне в этот момент такой грязной и мерзкой, я, проваливаясь всей ступней в пушистый ковёр, зашла в ванную и по тёплым, слегка шершавым ступеням спустилась в круглый бассейн, наполненный изумрудной водой и лепестками роз.

            Воздух, вода и ароматы ласкали меня. Все мои чувства наслаждались, я слилась с ритмом Вселенной, разрешив впервые себе стать её частицей. Каждая моя клеточка сократилась, избавившись от страдания и наполнившись блаженством.

            Я закрыла глаза и улетела в мерцающее и бесконечное ничто… Вернувшись из Вечности и стряхнув с себя воду, я выгнулась и потянулась, как большая рысь. Потом закуталась в подогретое огромное полотенце и ощутила приступ голода.

            В комнате напротив камина уже был сервирован столик с ужином: вазочка с жёлтой орхидеей в крапинку; тёплые круассаны в корзинке, закутанные в белоснежную салфетку; листья салата, на которых поблескивали нежнейшие прозрачные кусочки рыбы, морских гребешков, улитки; икра и бокал белого, тяжёлого вина с горьковатым ароматом муската и жасмина.

            Вкусная еда и умиротворяющая музыка потрескивающих в камине поленьев довершили процесс расслабления моего постоянно бегущего разума и тела… Веки отяжелели, я забралась под одеяло в кровать и ощутила тепло, аромат и нежность подогретых шёлковых простыней. Как титры в конце фильма, мелькнула мысль: «Господи, как прекрасна жизнь!»

            В ту волшебную ночь, когда Нэт старался пробудить во мне желание бороться за свою жизнь, я видела вещий сон, сдвинувший чашу моей судьбы в сторону вашей «научной авантюры».

            Во сне я летела над бушующим океаном: гигантские волны сходились друг с другом, образуя смертельные воронки, но морской ураган был далеко внизу, а вокруг меня царил мерцающий свет, исходящий от близких-далёких звёзд. В старинной стальной кольчуге, островерхом шлеме и с двумя саблями за спиной я мчалась навстречу гигантской летучей мыши. Её пронзительный писк и сладостное возбуждение в предвкушении вкусной добычи впивались в каждую мою клеточку. Я тщетно пыталась затормозить или избежать столкновения с чудищем, но в моей внутренней машине кто-то «подрезал тормоза и сломал рулевую колонку воли». Как жалкая сломанная кукла, а не как валькирия, я закрыла лицо ручками-прутиками, так и не решившись выхватить сабли, когда мерзкая тварь запустила острые когти под самое моё сердце.

            Ужас и боль сковали меня, а уродливая воронка урагана вытянулась и начала засасывать нас. И в этот момент раздался спокойный и настойчивый голос моей бабушки Агриппины Тимофеевны: «Возвращайся туда, где ты родилась, и стань той, кем была в детстве!»

            — Я — Рысь, — зарычала я, а мои руки выхватили сабли и превратились в мощные лапы дикой кошки, вонзившей когти в тело «летучей мыши». Теперь уже я была зверем, а она — сломанной куклой.

            Проснулась от ощущения холода и пустоты в груди… Неужели проклятому чудовищу всё же удалось вырвать моё нутро?! Тишина, сердце не билось мучительно долго, потом оно задрожало, ухнуло вниз и торкнулось в диафрагму.

            Тук-тук-тук… Что может быть сладостнее и желаннее, чем ощущение биения собственного сердца!

            Телесный мотор запустился, я согрелась и почувствовала, как будто чьи-то большие ладони с невероятной нежностью и заботой накрыли меня и защитили от всего на свете. Впервые за последние несколько месяцев той ночью я выспалась и пришла на утреннюю встречу бодрой и весёлой.

            Натали привела меня в просторную комнату на первом этаже главного здания частной клиники доктора Бертье. Здесь располагалась научная лаборатория по изучению нервно-мышечной патологии — одной из самых фатальных групп заболеваний человека. Смех и слёзы, горе и радость, счастье и боль всегда рядом и отличаются лишь концентрацией тех или иных гормонов в крови человека, что подтвердит любой биохимик, но на практике всё выглядит намного сложнее и непредсказуемее. И это я точно знаю теперь, проведя три счастливых месяца своей жизни в стенах этой лаборатории.

            В то утро, Анри, ты впервые назвал меня Рысью и спросил, нравиться ли мне то ощущение «счастья», которое я сейчас испытываю. Совсем неожиданно даже для себя самой я ответила, что была такой счастливой только в глубоком детстве, когда бабушка расчёсывала мне волосы и рассказывала сказки.

            Бабушкино лицо доброе, как солнце. Лучики-морщинки!

            А потом на огромном экране я увидела смеющееся лицо своей бабушки точь-в-точь как на фотографии, что осталась на прикроватной тумбочке в моей спальне в Минске, и низкий, глубокий мужской голос «за кадром» произнёс:

            — Правильно, любимая, именно там, в твоей памяти вместе с образом бабушки я и обнаружил «красное вино» нашего счастья. Я говорю нашего, потому что мне эти вибрации тоже доставили огромное наслаждение.

            Сказать, что я была удивлена, означает передать не более пяти процентов того, что я испытала.

            — Как это по-французски: провести со мной ночь, отдаться до ритма последней клеточки, впустить меня во все уголки тела, разума, памяти — и даже не поинтересоваться невинным голосом белошвейки, кто это, чей это голос?!… Прелестно, прелестно! — продолжал монолог голос из экрана.

            Хохот доктора Ву тогда вывел меня из ступора. Оказывается, за прошедшую ночь у меня появилась «вторая половина» — новейший уникальный нейрокомпьютер по имени Нэт. При этом сердце моё томно заныло, внизу живота стало мучительно горячо, соски налились, а бёдра мучительно и сладостно сжались. И я готова была слышать голос «из прекрасного далёка» бесконечно, как та лабораторная мышь, что умерла от голода, нажимая на клавишу, связанную с электродом, вживлённым в «центр удовольствия» её головного мозга.

            Глядя на мои расширившиеся зрачки и полуоткрытый, как будто в ожидании поцелуя рот, ты, Анри, не стал задавать мне никаких вопросов, а молча протянул несколько листов с программой эксперимента с моим участием, внизу которой, даже не читая, я написала по-русски: «Согласна».

            Потом Николас поведал мне, что я должна буду взаимодействовать с Нэтом действительно как со своей «второй половиной» и научиться нескольким специальным методикам, которые мне понадобятся во время проведения эксперимента. Например, устанавливать телепатические связи с окружающим миром: с деревьями, животными, человеком. А поможет мне в этом мой земляк, зоопсихолог, доктор Фёдор Юркевич.

            Бабушка, как всегда, права: я должна была стать рысью и вернуться на родную землю!

            Но в моей родной Михалёвке беда! Там никто не живёт уже 20 лет! Там закрытая для всех Чернобыльская зона отчуждения.

            Для всех! Но не для «волшебника» Анри Бертье. Ведь твои эксперименты, док, давали надежду даже тем, у кого её не было, зато были пока ещё деньги и власть. Ты мог позвонить по личному телефону президенту Франции или зафрахтовать самолёт у телевизионного канала TF1, а вот подарить частичку надежды могла только сама Надежда или я.

            Вечер сменялся ночью, утро врывалось в окна моего гостевого флигеля свежим мистралем. Кричали гортанно чайки.

            Последующие дни я провела в лаборатории Нэта, практикуясь в телепатической связи с ним. Любой пользователь-чайник знает, как комп подсовывает «псевдонужную» информацию, пытаясь манипулировать нашим сознанием, а мне надо было научиться не потреблять информацию, а управлять ею. Знаки, цифры, магические посылы — это то, что составляет язык, которым окружающий мир пытается шутить с нами, такими серьёзными, уверенными в своей правоте, привыкшими на всё приклеивать ярлыки.

            Но не всё поддается закону формальной логики.

            После трёх дней тыканья в меня электродами и иголками, глотания зондов с датчиками и прочих «издевательств», называемых клиническими исследованиями, прилетели из Минска Фёдор Юркевич и Профессор Эйн, который и стал моим настоящим учителем.

            До мельчайших подробностей помню своё первое знакомство с ними. Я сидела у монитора, когда Нэт попросил меня обернуться и не бояться. У раздвижной двери, выходившей на террасу клиники, неподвижно сидел огромный зверь, похожий на овчарку, но намного крупнее, с широкой грудью, большими лапами, треугольниками ушей и вытянутой рыжеватой мордой. Рядом с ним стоял невысокий человек в белом врачебном халате с характерной причёской а-ля облетевший одуванчик. Зеленовато-жёлтые глаза зверя внимательно смотрели прямо мне в глаза. Я как-то обмякла, успокоилась и увидела свой шалаш для игр, построенный дедом за дровяным сараем, и толстопузого волчонка по кличке Вулкан. Ни мгновения не сомневаясь, я почувствовала, что передо мной Вулкан — мой лучший друг детства. Я бросилась к зверюге, встала на колени, обняла его и стала целовать эту морду с любимым чёрным носом.

            Вулкан был моим лучшим другом. Даже находясь далеко от него, я всегда могла представить себе, где он, что он делает. И я до сих иногда слышу его дыхание и радостное повизгивание, когда возвращаюсь домой и открываю дверь своей квартиры, хотя прошло уже пятнадцать лет как его нет.

            Так состоялось моё первое знакомство с волком-полукровкой по имени Профессор Эйн. Он послал мне информацию, вызвавшую бесконечное доверие и любовь к незнакомому и очень опасному дикому зверю, от которого в нормальном состоянии сознания я должна была с ужасом бежать.

            Животные, в отличие от нас, людей, сохранили способность к мощнейшей телепатической связи. Киты за тысячи километров чувствуют, что с их сородичем случилась беда, и спешат к нему на помощь. Хорошая сторожевая собака обнаруживает чужака за несколько километров до охраняемой территории. Мать всегда слышит крик о помощи своего ребёнка, в каком бы замкнутом пространстве он ни находился. Генетически в каждом из нас заложена способность к телепатии, но, чтобы её развить, нужно очень много работать и иметь сильнейшую мотивацию.

            Зачем это обычному человеку, тем более в век Интернета?

            Тренировка моих телепатических способностей началась с того, что Профессор Эйн выбирал конверт с цифрой от 0 до 9 и откладывал его в сторону, потом садился напротив меня и мы играли в «гляделки», во время которых я пыталась «увидеть» в его голове цифру, находящуюся в конверте. И как вы помните, я тупила и злилась страшно, пока Эйн не начинал улыбаться и посылать устойчивый зрительный образ цифры на фоне картинок его лесных приключений с Фёдором Юркевичем.

            Я озвучивала этот фантастический фильм из жизни волков, чётко видела цифру и успокаивалась. Больше всего мне нравилось, когда Профессор Эйн транслировал в мой мозг из глубин моей памяти cinema под названием «Мы шалим с Вулканом», в котором рыжая маленькая девчонка с разбитыми коленками бегала наперегонки с волчонком по выбеленной солнцем стерне между стожками; бросала ему сучковатую палку; плавала по-мальчишески «в замашку» по старице реки Припять, пытаясь первой сорвать жёлтую кувшинку, или играла с Вулканом в прятки.

            Цифры в конвертах сменили геометрические фигуры, а потом и более сложные разноцветные узоры. Я уже умела устойчиво принимать зрительные образы от Профессора Эйна, а потом и сама научилась транслировать их ему. Транслировать информацию для меня было намного сложнее, чем принимать её. Оказывается, всё дело было в методике запоминания образа. Необходимо было научиться запоминать картинку целиком и сразу, а не по частям с последующим объединением в целое. И эту картинку для последующей передачи необходимо было проявить на “чистом” листе сознания.

            Месье, вы когда-либо пробовали остановить свой внутренний диалог — этот неиссякаемый поток, состоящий из осколков мыслей, неясных образов, картинок? И это было самым трудным для меня, а уж научиться читать сразу целыми страницами и запоминать какие-то немыслимые байты информации по сравнению с этим было сущей ерундой!

            Но мне надо было не просто умудриться устанавливать телепатическую связь с нужным мне животным или человеком, улавливать и передавать образы, а научиться контролировать, а значит, влиять на их сознание. И тогда Фёдор принёс на наши занятия с Профессором Эйном люстру Чижевского, которая почти сто лет тому назад применялась Владимиром Леонидовичем Дуровым для ионизации воздуха в лаборатории зоопсихологии «для улучшения» не только телепатических, но и гипнотических способностей своих подопечных.

            Морской воздух, насыщенный отрицательными ионами кислорода, просветлил мои мозги и значительно улучшил способности, а ещё разнообразил наши ментальные совместные прогулки по вселенной разума с Профессором Эйном.

            Конечно, мы все осознавали, что я мало ещё что умею, но мои анализы и прогрессирующая атрофия мышечных волокон заставляли нас всех лететь к месту эксперимента в Чернобыльский радиационный заповедник как можно быстрее.

            Умереть никогда не поздно, но глупо спешить на поезд, когда можно опоздать или передумать ехать туда, откуда нет возврата.

            Накануне отлёта из Ниццы в Минск я зашла попрощаться в палату к Веронике. Ритм шуршания аппарата искусственной вентиляции лёгких придавал особое мистическое звучание «Лунному свету» Дебюсси, доносившемуся из акустических колонок на стенах палаты. Я слушала этот необычный шипящий «Свет», держала её тёплую руку и смотрела на такое изболевшееся, но всё же борющееся за жизнь тело Вероники. Смотрела долго-долго в её молящие глаза и дала ей и себе клятву, что я стану рысью.

            Дорогая Вероника, я сдержала своё обещание, я «прыгнула» в этой чёртовой зоне и пока лишь на мгновение стала рысью. Я ощутила в этот момент наслаждение движения и свободу полёта такого гибкого и сильного тела. Собираешься, напрягаешь мышцы, и при этом они не болят, не стонут, не дрожат, а наливаются мощью, и ты отталкиваешься от ветки и… кайфуешь, летишь стремительно, приземляясь на другую ветку, или дерево, или на траву. А эта неизвестная мне симфония звуков, ароматов, образов! Я слышала, как шелестом разговаривали листья, как «ворчал» муравей, тащивший огромную мёртвую гусеницу, как чирикали птенцы малиновки! И каждая травинка разная по цвету, размеру, запаху! Моё сознание прекратило бессмысленный внутренний диалог и оглохло, впитывая в себя окружающий мир! Так, наверное, чувствует себя душа, истомившаяся в «безвременье» и «забытьи», когда приходит с первым криком младенца в нашу реальность. Обалдеть, как же это здорово двигать ушами во все стороны. Ура! Исполнилась мечта моего детства! Не смейтесь: в соседний дом летом к своей бабушке на каникулы приезжал лопоухий мальчишка Сенька, и у него получалось классно шевелить ушами — как же я ему завидовала!

            Что бы ни произошло дальше, но для меня наш эксперимент уже принёс золотую медаль победы! После первого слияния с рысью мои мышцы перестали сокращаться, они как будто осуществили свою мечту и успокоились. Я опять чувствую себя здоровой и счастливой!

            Сегодня я была рысью во второй раз, не вставая со своего кресла в местной гостинице. Я опять бежала по полю люпина к дому моей бабушки, училась прыгать, бегать и летать более уверенно и осознанно. Почуяв волков, растерялась, но присутствие рядом Остапыча подействовало на меня, как тепло матери на младенца. А вот Тигра смотрела на рысь очень пристально, как будто увидела меня, спрятавшуюся внутри зверя.

            Этот эксперимент нравится мне всё больше и больше. А я боялась и продолжаю очень сильно тревожиться, дурочка! Почему-то всё время представляю смрадную и клыкастую пасть рыси, укусы блох и ещё много о всякой «мерзости», которой полна жизнь диких животных. Например, что будет, если я встречусь с самцом рыси?

            Комментарии:

            Доктор Бертье:

            — Хорошо помню, Надин, наш первый разговор в лаборатории в Ницце три месяца тому назад, когда я любой ценой старался уговорить тебя принять участие в нашем эксперименте. Мы готовили его почти десять лет, но всё время что-то срывалось. И когда мы получили от академика Агаркова твои данные — звёзды сошлись.

            Увидев по выражению твоих глаз, что ты готова встать и уйти, я продолжал нести всякую чушь на тему того, что человеческое нутро, или «ментально-эмоциональное» тело человека, или его сознание способны перемещаться в животных и птиц. Господи, если бы хотя бы один учёный мог дать определение этой «тончайшей материи» за гранью наших сегодняшних представлений о взаимодействиях в живой природе, то, вероятно, он сам бы стал творцом!

            Видеть, чувствовать и сделать — это одна сторона медали, а понять, осознать и объяснить — совсем другая!

            Я показывал тебе уникальные фотографии, сделанные мною у шаманов в сельве Амазонки; включал аудиозаписи с их рассказами о том, как они видят глазами животного, слышат его ушами, чувствуют его кожей, ощущают вкус их пищи и энергию их мышц. Потом я вручил тебе пригласительный билет на выставку, ради которой ты прилетела в Ниццу и пришла в мою клинику, и почти в отчаянии начал рассказывать историю своей трагической любви. Ведь когда женщину нельзя убедить никакими аргументами, остаётся последнее — разжалобить её.

            Я вспоминал, как двадцать лет тому назад, подрабатывая переводчиком во французской археологической экспедиции в белорусском Полесье, у деревеньки Колыбань, встретил дивную девушку по имени Вероника, влюбился, а потом и женился на ней. Через два года, так же как и ты, она заболела БАСом. Чтобы бороться за её жизнь, я пошёл работать в неврологический госпиталь врачом.

            Потом мы поднялись в палату к Веронике и я вас познакомил. Увидев на больничной койке такую маленькую, хрупкую, опутанную проводами, датчиками и трубками мою жену, ты села у её кровати и по твоему лицу беззвучно потекли слёзы. Глядя на Веронику, ты представляла своё будущее и оплакивала себя. А я продолжал говорить…

            Я вколачивал гвозди-слова в твой мозг и рассказывал, как всё это время мы с Вероникой врали друг другу, давая надежду и придумывая сказки о том, что очередное лекарство обязательно «даст по голове этим проклятым мотонейронам» и они «одумаются» и перестанут «загонять» и истощать мышцы.

            Потом Веронику пришлось подключить к аппарату искусственной вентиляции лёгких, но наше общение и поиск спасительного лечения не прекратились. Она стала приходить ко мне во снах и подсказывать те или иные идеи для научных экспериментов. Практически всей аппаратурой и препаратами, которые были изобретены в нашей клинике, я обязан этим снам. Именно Вероника первая озвучила предположение о том, что когда-то люди обладали способностью переселять своё «сознание» в животных и птиц, но утратили её, пойдя путём технического прогресса, а не самосовершенствования. Но у некоторых индивидуумов, подобных моей жене и тебе, Надин, по каким-то причинам, эта древняя программа запускается и само тело, путём сильного и частого непроизвольного сокращения мышц, пытается вытолкнуть «сознание» наружу, а поскольку эта способность утрачена, мышцы истощаются, тело погибает, а то, что хочет освободиться, — освобождается.

            Получается, что «сознание» человека — это своеобразный «наездник», который может менять свою «лошадь», но не произвольно, а по неким правилам, к примеру, по пространственно-временным каналам.

            Я порекомендовал тебе прочитать рассказ одного из величайших провидцев Курта Воннегута «Виток эволюции», где люди меняют тела как перчатки. Не такая, оказывается, это и фантастика! На практике шаманы, совершая жертвоприношения животных, используют их страх и боль при обряде «переселения сознания» для открытия этих мистических каналов, а активация высших структур их мозга достигается применением специальных веществ, вызывающих «расширение сознания».

            А когда я сказал, что у тебя, как у Вероники и многих наших других пациентов, была найдена эта особая генетическая метка «наездника», ты перестала плакать и тихо сказала: «Я сделаю это…»

            Доктор Ву:

            — Хочу подтвердить слова своего коллеги и друга доктора Бертье: мы искали кандидатуру для эксперимента достаточно долго, а когда совсем потеряли надежду, нашли тебя, Надежда. В жизни всё буквально: если тебе нужна надежда — найди её!

            Сочетание параметров вашей нейрограммы с основными характеристиками Нэта, профессия врача, совпадение места проведения эксперимента и вашего места рождения, наличие у вас редчайшего заболевания с обнаружением генетической метки «наездника» дало нам возможность перейти от лабораторной стадии нашего эксперимента к полевым испытаниям в Чернобыльской зоне отчуждения.

            И, поверь, мы все преклоняемся перед твоим мужеством!

            При подборе места для полевых исследований мы обратили внимание на Чернобыльскую зону отчуждения не только потому, что предки Вероники жили в тех местах веками, но и потому, что пространство зоны настолько пронизано болью и страхом десятков тысяч людей, покинувших свои дома навсегда, что эмоции продырявили зону, как сыр, открыв многочисленные пространственно-временные каналы.

            Земля — живой организм и, как всякий живой организм, излечивается через боль.

            И, кроме того, Полесский радиационный заповедник является строго изолированным пространством, или природной лабораторией, снижая уровень случайных факторов и повышая чистоту эксперимента. А ионизация воздуха резко увеличивает уровень телепатического и гипнотического контакта участников экспедиции с окружающим миром.

            Эмоции — это машина времени, позволяющая перемещаться во времени и пространстве. Положительные — счастье — расширяют пространство и сжимают время, а отрицательные сжимают пространство и растягивают время. А яды змей «реки-времени», осмелюсь предположить, являются мощнейшими природными психоделиками или «расширителями сознания».

            Вероника:

            — Здравствуй, Надежда! Ты — не только одна из нас, ты — наша надежда. Я согласна с Николасом: миротворение всегда буквально. У тебя всё отлично получается. Благодаря Нэту я читаю этот журнал и посылаю тебе свою любовь и молитвы. Удачи всем нам!

            Фёдор Юркевич:

            — Мне не нравятся ваши такие радужные и оптимистичные комментарии, мадам и месье. Вчера должны были привезти Профессора Эйна, чтобы он «страховал» Надежду при её телепатических контактах с рысью, но этот прохвост заболел.

            Хотя, если честно, я думаю, Профессор выжидает, он обладает иным объёмом информации, чем мы с вами, и трезво оценивает свои возможности, поскольку с детства не большой любитель походов в «дикую» природу и терпеть не может общаться со зверьём. Оно и понятно почему. Эйн вырос среди людей и недостаточно знаком с жизнью своих сородичей, поэтому предпочитает прогулки в парке охоте в волчьей стае, и зарабатывает он на свой кусок мяса с сахарной косточкой экспериментами в зоолаборатории, съёмками в кино и рекламе, категорически отвергая любые выступления в шоу и в цирке. Он даже заставил меня написать огроменными буквами плакат и вывесить его на сайте нашей зоолаборатории: «Волки в цирке не танцуют!»

            Я, конечно, завтра поведу Алекса Капнист и Мишеля Дризе вместе с Остапычем по «волчьим» местам, но с единственной целью — отснять побольше интересного киноматериала. А Надежда остаётся в гостинице и прекращает свои телепатические контакты с рысью. Надо всё продумать, проанализировать и тщательно исследовать активность высших структур мозга, извините, двух рысей и месье Ваньковича. И не один раз, тем более что Надеждины анализы улучшились, электромиограмма нормализовалась — наметилась тенденция к ремиссии. И резкий стресс, который всегда сопровождает телепатический контакт, может эту тенденцию мгновенно прекратить. Так что, Андрей, Николас и Нэт, у вас много «домашней» работы.

            Удачи нам всем!

            Продолжение следует