Сегодня оторвали хвост. Увы. Едва спаслась от лапы неумелой. Увы, охотнику… Но больше головы потери не бывает. Значит, дело теперь за малым: ждать. Сомкнув уста, оберегать процесс от лишних жалоб. Болезни роста всякого хвоста мучительны, но не смертельны. Жало однажды потерявшая пчела пусть гибнет, но живёт в проклятьях жертвы! А я давно когда-то поняла всю глупость героических сюжетов. Я затаюсь и снова отращу неядовитый и приятный глазу привычный хвост. И хищника прощу. Но жаль, что хвост короче с каждым разом…
Холодный ветер рвёт полотнище…
Холодный ветер рвёт полотнище,
Что за ночь выткано костром…
В воде листва гниёт беспомощно
И пахнет пряно и остро —
Как пахнет дом, где расставание,
К себе созвавшее гостей,
Неизмеримо расстоянием
И ожиданьем новостей…
Вот мы: себе казались с вечера,
Как саламандрам из костра,
Неопалимыми и вечными! —
И погорельцами с утра
Своим внезапным обнищанием
Ошеломлённые — стоим
И дышим запахом прощания,
И истлеваем вместе с ним…
Куда я…
Куда я иду?
Кого я найду?
Нужна? Не нужна?
Какого рожна!
Налаженный быт —
согрет ты и сыт
Рукою чужой,
Чужою душой…
Стоять ли, бежать?
Другого ль держать?
С тобой говорить
Иль просто — курить…
Заплакать? Уснуть?
Обдумать свой путь —
Вернуться назад
В нерадостный сад,
В неласковый дом,
В удушливый дым…
Ведь в доме твоём
Нам больно вдвоём
И стыдно одним…
Про жизнь и про меня
Некстати ждать от труса смелости,
От пробующего — умелости,
От слов горячечных — уместности.
Веселья — от святой воды!
А я вот жду от жизни праздника!
А повод? Да какая разница!
Она ж, проклятая, лишь дразнится!
И лишь доводит до беды.
Комки разбиты и раскрошены,
Но что за зёрна в землю брошены?
Я как принцесса на горошине —
От нетерпенья не живу,
А только жду от жизни праздника!
А повод? Да какая разница!!
Она ж, проклятая, лишь дразнится.
Мне и во сне, и наяву
Под небом серым крыши серые.
Вокруг всё грешники усердные
К самим себе немилосердные…
В кармане мелочью звеня,
Я жду и жду от жизни праздника!
А повод? Да какая разница!!!
Она ж, проклятая, лишь дразнится
И ждёт чего-то от меня.
Провинция
…Зимой — тем более! — столице не чета
Провинция! Ты здесь по тротуарам
Нечищеным не разбежишься, паром
Пыхтя, как паровоз и ни черта
Не успевая толком сделать. Даром
И здесь не достаётся ни хрена —
Но ценности чуть превосходят цены,
А посмотреть на жанровые сцены
Бесплатно можно прямо из окна,
Чуть отодвинув саженец драцены,
Сменивший фикус в кадке. Пять минут
Привычно добавляя на дорогу,
Поглядывай — куда поставить ногу…
Часы и здесь случается, что врут,
Но время терпеливее, ей-богу!
Завтра выпадет снег
Этот северо-северо-западный ветер горчит, как полынь.
И тасует колоду опавшей листвы, и гадает, и врёт…
Всё, что тайно, запретно, что куплено из-под полы —
Это просто Стокгольмский синдром, это скоро пройдёт.
Этот пасмурный день вдохновенен и слеп, как античный певец,
Так же грезит великими битвами, так же бормочет слова…
Узнаёт нас на ощупь, как будто и мы под конец —
наконец-то причалили — порознь — к своим островам.
Этот северо-северо-западный ветер не дружит с умом,
И кудели тумана прядёт в дождевую холодную нить…
И исплачется день, и очистится небо само.
На минуту прозреет — увидеть и всё изменить.
И простить белизну забытья парусам непросохших простынь.
И прочесть неразборчивость почерка писем на стёклах во сне…
Иероглифом изморозь ляжет и смысл его будет простым:
Ночью выпадет снег.
Гадание на кофейной гуще
…мне остаётся, сидя в уголке,
Эспрессо доцедить до самой гущи.
Дознаться у неё: какой отпущен
Мне срок и рок какой? На языке
Кофейных иероглифов штришок
Любой имеет смысл и назначенье.
Какое сладострастное мученье —
Читать судьбу! Кофейный порошок,
Осев на дно в процессе пития
Из горьковатой, бесполезной грязи,
Вступив с судьбой в магические связи,
Пророчествует ныне! Как же я
Цепляюсь за фантазии свои,
Надеюсь, верую, а посему и верю,
Что там, за нарисованною дверью,
Страна ненарисованной любви.
Театр теней
Положив под язык немоты леденец валидольный,
ненадолго еще задержусь у порога… И скоро,
пожимая плечами, опять залюбуюсь невольно,
обаянием пьесы и тем, как играют актёры.
Как изящно-уродливо тени танцуют. И двое
из теней прорастают, бездумно, как дикие лозы —
исхлестать и изнежить… И сердце взорвётся от воя,
и внутри пустота захохочет беззвучно сквозь слёзы…
Что слова? Как цветные штрихи в полотне гобелена,
повторимы и неповторимы, щедры и убоги…
Эти двое теней — беглецы из постылого плена —
сумасшедшие, мудрые и беспощадные боги…
Но холодные руки озноба ныряют под свитер.
Им никто не указ, им не нужно моё приглашенье.
Злая стая ворон, состоящая в траурной свите,
налетит… Похорон не отменит ничьё воскрешенье.
Чем мы заняты? Жизнью и смертью. И стоит ли браться
описать, будто летопись, смысл совершённого жеста —
появленья весёлого, лёгкого, пьяного братства,
и влечения в чёрно-багровых оттенках инцеста…
Это так одинаково, так ни на что не похоже,
это как одеяло, сокрытое в пододеяльник…
Осязаемость слов до скольжения ткани по коже —
как движение душ от намерений и до деяний.
Как мгновенный порыв сквозняка от окна до порога,
разрезает гортань коридора — спасти от удушья —
Из томленья, из страха, из сладкого плена порока —
я люблю тебя — вырвется и захлебнётся. Не слушай.
Потому что уменье не слышать важнее, нужнее, чем — слышать,
Милосердней прощенья и дружественней соучастья…
Дай мне шанс незаметно оплакать, и всё-таки выжить,
Воспринять эту мертворождённость как горькое счастье.
Не смотри, как пишу тебе письма, и тут же стираю,
и пытаюсь себя растворить в остывающей ванне,
как ломаются ногти, когда вместе с кожей сдираю
всю полынную горечь бесплотных твоих целований,
как меня разорвут ошалевшие кони печали,
разделяя обратно миры мои — горний и дольний…
Я исчезну с рассветом, уйду, пожимая плечами,
Положив под язык немоты леденец валидольный.
Август
Август. Яблоки зреют, как мысли. Особенно ночью.
Половины едины пока, неделимы пока.
Но глаза уже любят одно из них более прочих,
И принять его спелую тяжесть готова рука.
Август. Зелен ещё виноград, но уже между листьев
Всё весомее сок, всё темнее, всё пристальней взгляд —
Будто это и вправду глаза созревающих истин
Искушают заранее, трогают, манят, сулят.
Август. Звёзды готовы. А наши желанья готовы?
Знаешь, нашим желаньям, как собранным зёрнам в горсти,
Страшен август, как смерть и судьба, как молчанье и слово…
Не проспи звездопад. И чему-нибудь дай прорасти.
Я знала один ветер
…я знала один ветер,
который качал ветви,
который срывал листья
и тропы скрывал лисьи…
он знал о людской печали,
и тучи доил ночами,
и тех, кто желал обмана
поил молоком тумана…
он гнёзда ломал дерзко,
он плакал почти по-детски,
он крылья сминал и правил,
и прав был, не зная правил…
он волны дарил морю,
он счастье мешал с горем…
он просто иссяк устало…
и жизнь каменеть стала…
Постепенно
Переспело глаза по тебе не спят…
Время спятило и никого не лечит,
А стремится за тенью твоею, вспять,
Потому что из тени исчезнуть легче —
Постепенно. Ступенями степеней
Отчужденья, слоями коросты будней
Отпадаешь, а мне — оплатить по цене
Целиковой толики твоих словоблудий.
Милосердней ли смерти моя тоска —
Щемным плачем щенячьим в углу соседнем?
Непородистый хвост отрубать по кускам —
Неужели ты думаешь — милосердней?
Так признайся, какая тебе корысть
В этих щепках в житейском потоке пенном —
Ото всех, разбитых тобой, корыт
Милосердно и тщательно — постепенно?
Самый печальный блюз
Я устала так, что уже не боюсь.
Ничего не боюсь.
Я качусь,
Наконец-то, в одну из житейских луз,
Докачусь — упаду без чувств.
Спой мне самый печальный на свете блюз,
Самый-самый печальный на свете блюз —
Я заслу-ша-юсь…
Я устала так, что спускаю шлюз,
Я забыла, как пишется плюс.
Я ко днищу судьбы — прикипевший моллюск,
А у моря всё горше вкус…
Спой мне самый печальный на свете блюз,
Самый-самый печальный на свете блюз —
Я заслу-ша-юсь…
Я заслушаюсь, я до краёв нальюсь,
Я пойду, наконец, ко дну…
Спой мне самый печальный на свете блюз,
Поднимая его волну!
СПОЙ МНЕ САМЫЙ ПЕЧАЛЬНЫЙ НА СВЕТЕ БЛЮЗ!
Я за ним поднимусь! А когда очнусь —
Подарю тебе раковину!
Не люблю тебя, осень
Не люблю тебя, осень. Я зябну, грущу и болею,
Потому что ты всюду и кажется, что навсегда.
Каждый раз, проходя по безлюдной кленовой аллее,
Я тебя не люблю. А навстречу идут холода.
Мёрзнут клёны мои — неразумные, бедные братья.
Тянут руки к огню и пока не боятся огня.
Как мне их уберечь? Сколько листьев смогу подобрать я —
И сама, будто лист. Подберёт ли хоть кто-то меня?
Не люблю тебя, осень! Мне кажется, я пропадаю,
Растворяюсь в тоске и от этого страха бегу
По опавшей листве, а она, мне к ногам припадая,
Умоляет о чём-то, а я ничего не могу.
Уборка
Я, кажется, опять больна немного
Сезонным убыванием тепла.
Жизнь не ушла, но стала хромонога,
И зла на все на свете зеркала,
Которым хромота её подсудна,
Осуждена и приговорена
К выздоровленью и мытью посуды,
К разбору времени на времена,
На сыгранные партии настольной
Игры судьбы — крушить и починять…
…а кухня в доме вымыта настолько,
Что можно жизнь с начала начинать.
Опечатки
…а времени и вовсе не осталось —
Исправить опечатки в слове «страсть».
И я — открыткой — попадаю в «старость»,
Впервые удивлённо видя связь
Казалось бы настолько не похожих,
Далёких друг от друга адресов.
Так полдень с полночью — почти одно и то же.
Почти — для нас. И то же — для часов.
Страх
Страх занял место в уголке
И держит зеркальце в руке.
Он ловит в зеркальце мой взгляд
И возвращает мне назад:
В глаза — смертельную тоску,
Ладонь — приросшую к виску,
Отчаянье и немоту,
Совсем не свойственные рту.
Я не смеюсь, я не пою —
Сама себя не узнаю,
Лишь знаю то, что этот страх —
Мой первый настоящий враг
В ряду лжецов и подлецов…
Он зря открыл своё лицо.
Сентябрь
Я не куплюсь на твой кураж,
Сентябрь, горластый зазывала
На ярмарке! Я так устала
От сутолоки распродаж,
Где, уступая пятачок,
Клянутся, что себе в убыток!
Очередей, сезонных скидок
Жужжит и мечется волчок.
Обрывки музыки, цветы,
Наряды, овощи, арбузы —
Предметы радостной обузы,
Причины гнусной дурноты.
Я просто выдохлась. Пуста.
Ни сил. Ни цели. Ни азарта.
Но, может, завтра, может, завтра
Всё встанет на свои места?
И я помчусь как все, как все
Роиться в ярмарочном гаме,
Где циферблатными кругами
Кромсает вечность карусель.
Похолодание
Похолодание.
Похолодание.
Люди сутулятся.
Ёжатся здания
Стенами всеми
И даже простенками
Как неврастеники.
Зябнут растения.
Мёрзнут в кафе
Опустевшие столики,
Стулья и стойки.
С какой-то символикой
Щёлкают флаги
У клубного входа,
Полные влаги
И холода.
Мода
Вновь уступает
Желанью согреться
Свитером, сном,
Горячительным средством,
Просто соседством
Волнующей внешности.
Похолодание —
Повод для нежности.
Все улыбаются
Ты улыбаешься. Я улыбаюсь.
Так почему-то фотографу надо:
Чтоб обязательно — выгнутый парус.
И непременно — гудели канаты.
Чтобы, икринками впаяны в паюс,
Все улыбались и были в обнимку.
Ты улыбаешься. Я улыбаюсь.
Все улыбаются на фотоснимках.
Вспышка и выдох, и сломаны ясли.
Пленники фото — дебильная триба —
Мы расплываемся все — восвояси.
Мы не икринки. Мы взрослые рыбы.
Разные судьбы… Случайные связи,
Запечатлённые снимками-снами,
Не пересматривай — как бы не сглазить
Будущей памяти бывшего с нами.
Повидло
Что тебе рассказать? Всё — тоска…
Вот сегодня готовлю повидло.
Режу яблоки. Судя по виду —
Некондиция и мелюзга.
Нечем даже тебя угостить —
Неказиста и жалка до боли
Горка ржавых, обветренных долек
В исполинской посудной горсти.
Только запах… Нет — яблочный дух!
Ободряет: не даром, не даром!
Спой тихонько со мной «Туман яром…»,
Да гони надоедливых мух —
И заспорится дело у нас.
Сахарком и ванилькой с корицей
Все присыплется, перетомится
В драгоценный янтарный запас.
А когда опустеют сады,
Будут нам пироги да наука:
Жизнь, по сути, вкуснейшая штука,
Состоящая из ерунды.
