Длинная дорога к морю

Предисловие

У читателей среднего и старшего поколения нет-нет да всплывут в памяти воспоминания из детства. Вечер, вокзал, купе. Ночь под мерный стук колес, плывущие по стене вагона огни вокзалов и полустанков, утро, южнорусские мазанки под соломенными крышами за окном, Симферополь, встречающий сухим зноем. Поиски такси, серпантины дорог, перевал — и вдруг, как чудесное видение, перед глазами распахивается необъятная сверкающая синева моря, солёный густой воздух врывается в лёгкие и кружит голову. И на мгновение чувствуешь себя летящей в бесконечном просторе птицей. У кого не ёкнуло радостно сердце от такого волшебства? Крым всегда открывался приезжим как сказка, как древняя легенда, которую готов слушать и слушать, помня каждое её слово, но всё равно ожидая продолжения с замиранием сердца. Кто не жалел бедную Медведицу-гору, пытавшуюся выпить море, кто не помнит павших моряков, и на дне морском останавливавших врага. Крым — край-легенда.

Веками и тысячелетиями приходили сюда и уходили отсюда народы. В Тавриде блистала красотой и умом Ифигения, искал пророчеств Улисс. Расцветал и умирал в упадке Херсонес, сменяясь Скифским царством со своим Неаполем — Симферополем. Грозные скифские воины несли смерть далеко за пределы Крыма, но и они пали под ударами войск Митридата. Царя, который приучил себя не бояться ядов и, проиграв римлянам войну, не перенеся измены, благодарно принял смерть от меча своего друга. Так и плавились здесь в большом котле войн готы, хазары, римляне, генуэзцы. Жили, умирали, давали свои загадочные названия городам, озёрам, скалам и водопадам. Жили в пещерах монахи, бежавшие из Византии. А потом пришёл Батый, и Крым надолго захватила Орда, трансформировавшаяся в Крымское ханство, которое перешло под контроль Турции. А в это время на севере крепла Россия, которая после долгих кровопролитных войн утвердилась в Крыму. Новые времена рождали новых героев — Кутузов, Нахимов, матрос Кошка… И новые легенды. Кровавым Молохом пронеслась революция, тоже рождая и своих героев, и свои легенды.

Когда мальчишки и девчонки в 1960–1970 годах, сидя у пионерского костра в Артеке, слушали легенды о Крыме, те давние времена представлялись сказочными и ушедшими навсегда. Крым, казалось, навечно пришёл в гавань мира, спокойствия и безмятежной курортной жизни. Здесь, как сложилось за последние сто лет, собирались творческие люди, поэты, писатели, художники. Здесь на склонах Коктебельских гор открывали дорогу в небо ещё юные Туполев, Королёв, Арцеулов. Полуостров летом был пересыщен знаменитостями. Сидя на пляже Нового Света и наблюдая, как снимают фильм «Молчание доктора Ивенса», можно было и не догадаться, что рядом с тобой сидит Василий Аксёнов и пишет свой знаменитый роман «Остров Крым». Можно было смотреть с тарханкутских скал за съёмками «Пиратов ХХ века», слушая рассказы родителей об Ихтиандре. А вернувшись в промозглую осеннюю Москву, с нетерпением ждать, когда по телевизору покажут что-нибудь «про море и паруса», и мечтать о красивейшем из городов — Севастополе, въезд в который простым смертным был закрыт, что ещё сильнее подогревало желание хоть когда-нибудь, хоть одним глазком взглянуть на корабли и бастионы… И взахлёб читать всё, что попадётся в библиотеке о великом городе — от Станюковича и Толстого до Крапивина и Черкашина. А потом до хрипоты спорить с друзьями: какому из городов присуще больше всего севастопольских черт — Зурбагану, Лиссу, Гель-Гью, и что случилось бы с русской литературой, если бы создателю этих городов всё-таки удалось перелезть через стену и бежать из севастопольской тюрьмы…

Новые времена приносят новые вызовы.

И тем не менее мы будем вновь и вновь приезжать в Крым, будет радостно биться сердце, когда первый раз вдали на горизонте сверкнёт полоска моря. И опять и опять будем сидеть ночью на берегу, смотреть на закат, ожидая зелёного луча, находить на ночном небе знакомые созвездия, болтать с друзьями, читать стихи и петь песни под гитару. В небо будет уходить дым только от костра, и густое крымское вино будет согревать кровь.

И будем вспоминать юность и детство.

Крым — место особое. Мы любим его за людей, историю, легенды и сказки, карму и прану, за душу, за память. За детский восторг, за вкус первого поцелуя, за объятия волн, за дальний свет маяка, за хранящие мрачные тайны курганы, за гордую белизну бастионов и равелинов, за древние городские стены — стражи Времени, застывшие среди пожухлой травы… И если любить Крым именно так, безвозмездно и страстно, как любит его автор книги и как любят пишущие эти строки — он полюбит и вас. Он древний, мудрый и добрый.

Любите ли вы Крым, как любим его мы? Прочтите эту книгу — и поймёте!

Дмитрий Байкалов, журналист,

редактор, критик.

Сергей Слюсаренко,

писатель, физик

Драконы — живы. Они внутри нас…

«Если человеку выпадет случай наблюдать нечто чрезвычайное: извержение огнедышащей горы, погубившей цветущие селения, восстание крестьян против всесильного владыки или вторжение в земли родины невиданного и необузданного народа — видевший всё это должен поведать бумаге. А если не обучен он искусству нанизывать концом тростинки слова повести, то ему следует рассказать свои воспоминания опытному писцу, чтобы тот начертал сказанное на прочных листах в назидание внукам и правнукам» (В. Ян. «Чингисхан»).

Жители седой Киммерии за два с половиной тысячелетия много чего повидали. Нашлись и писцы… Потому и дошли до нас сказки и легенды Мёртвого города.

Ворон по кличке Дельфин

Ворон любил море, просил называть его товарищем Дельфином — никак не иначе, но в шторм летать над волнами не решался — бакланы, чайки и почему-то стрижи тихо презирали сухопутную птицу.

Они одни только и презирали — другие обитатели Карадага и прибрежной зоны знали и ценили хитромудрость и опытность ворона. Время от времени вызывали на укромную лесную поляну, чтобы прикоснуться к кладезю его бесценных знаний…

На этот раз прилетели: скворцы Армен и Гоги, утка-поганка Чомга, сова Неясыть, дрозд Рябинник, прибежали Барсук, Косуля, Белка, приползли безногий Желтопузик и крымский Геккон. Всех интересовало — правда ли, что здесь, в Карадаге, совсем недавно жил знаменитый Карадагский змей?

И ворон, водрузив на нос очки и открыв тяжеленную старинную книгу, начал рассказ.

Так-так — ка-а-а-р-р! Собрались самые любопытствующие, что ли, и, возможно, самые что ни есть толковые… На это раз о Змеях поговорим.

Кар-р-радагский змей, спрашиваете? Ка-а-р-р, ка-а-р-р! Жил и живёт пока, не сомневайтесь. Один его соплеменник на Меганоме (мыс на запад от Карадага в сторону Судака. — Примеч. авт.) до сей поры обретается, другой — в Двуякорной бухте. Змей, скажу я вам, живёт кто сто, а кто и двести лет — что с ним станется? Но почему-то Карадагский змей в наших краях лет двадцать как не появлялся; где пребывает, неизвестно — разве что многоумный Максимилиан мог бы прояснить ситуацию, но он — хоть болтать куда как горазд — о нашем местном достославном змее хранит почему-то самое упорное молчание.

Кар-р-кар-р-адагский змей происходит от древнего рода драконов. А вы, Жетопузик и Геккоша, неча возмущаться — вы тоже очень даже древние. Как все ящерицы и змеи — или рептильдии по-научному, — а ещё — черепахи, вараны и крокодилоиды…

Но с дре-е-евним драконом… — не-е-ет, никому из вас не сравниться. Во-первых, он преогромным был, а из пасти его дыхание зловонное разносилось — плотное, подобно густому дыму, поднимающемуся при пожаре (здесь и далее при описании драконов использовались некоторые материалы лекций А. Н. Квашенко «Драконоведение», см. сайт Малого мехмата МГУ, биологический лекторий. — Примеч. авт.).

Древний дракон казался весьма-таки грозным.

Казался… Но на самом деле это скорее иллюзией было, лукавым обманом зрения, потому что тяжеловесный, неуместно габаритный змей получился у создателя не особенно удачно и в жизни оказался довольно неловким и крайне неповоротливым. А для выживания в дикой природе тех давних лет, да и сейчас тоже, нужно уметь догонять — чтобы охотиться, или наоборот — убегать, чтоб защищаться. Вот поэтому одни драконы стали водными и до сих в море плавают, а другие — крыльями обзавелись, воздушными мешками для наполнения их метаном, — и освоили пятый, воздушный так сказать океан.

Когда-то очень давно на земле жили ну очень большие дивные завры — называли их дивно-заврами. А потом пришла столетняя зима, и дивно-завры сгинули. А крокодилоиды, черепахи, ящерицы и змеи научились жить не только на суше, но и в воде, потому и сохранились до сих пор. Также и драконы — всех спасло море, в котором всегда можно было найти какое-никакое пропитание.

Но дракон ведь не всё время в воде пребывал, или в воздухе, например…

А если дикий зверь или гроза природы человек, например, застанут его на суше — что, пиши пропало? Вот потому дракону и нужно было найти новый способ охоты — такой, чтобы не преследовать добычу, — а ещё и способ защитить себя, чтоб без боёв и сражений. И дракон изыскал такой способ: просто надо заставить жертву или противника замереть в страхе от его гипнотического взгляда. Обычные змеи — такие как гадюка, например, — тоже умеют заворожить жертву или нежданного посетителя, но их гипнотических сил хватит разве что на маленькую мышку или лягушку. Улитку, например, и гипнотизировать не надо — она и так не убежит. А дракону неважен размер того, кого он гипнотизирует. Вот и получается: драконы, даже совсем молоденькие, очень опасны, хотя растут и взрослеют весьма медленно. В общем, драконам приписывают всякое разное: тонкий ум, безграничную хитрость, огромную силу и тот самый гипнотический взгляд, накладывающий якобы «драконье заклятие». Не могу объяснить, что это за заклятие такое, но, видимо, куда как страшное…

Драконы — как летающие, так и плавающие очень большие огнедышащие р-реп… р-рептильдии, покрытые крепчайшей чешуёй. Враждуют с людьми, мудры и коварны, искусны в магии, похищают девушек, любят сокровища, собирают золото в пещерах. Джон Рональд Руэл Толкин (английский писатель и филолог, автор книги «Властелин колец». — Примеч. авт.) из Оранжевой (Ка-а-р-р, ка-а-р-р!) Республики, ссылаясь на средневекового автора Фому из Кантимпре, писал: «Дракон, несомненно, самое большое из сухопутных животных. Ядом не обладает, на голове — гребешок, пасть в сравнении с телом крошечная, при дыхании высовывает язык и раскрывает рот, но зубами не убивает. Просто укус его наносит любому существу ужасающий вред, поскольку дракон питается ядовитыми тварями (что-то не верится — где у нас в Крыму водятся эти самые ядовитые твари?). А как ударит кого хвостом — непременно убьёт, и даже огромное тело слона не защитит того от подобной участи. Взгляд дракона непереносим для людей и животных — некоторые умирают, едва встретившись с ним глазами».

До нас, друзья, дошло немало легенд о сражениях драконов с героями. Но ведь дракон встречался и с обычными селянами, совсем не героями. Вот представьте себе: дракон — сильное коварное существо, владеющее магией, гипнозом, неведомым особым знанием да ещё и таинственным заклятием, а против него — простой отузский крестьянин… И каждый раз, как встречались они, смекалистый селянин природной своей хитростью неизменно побеждал столь премудрого дракона… Простой крестьянин-недотёпа — а уж мы-то с вами, тёртые карадагские пройдохи, всяко обкрутим этого огромного тупицу меж двух пальцев, в крайнем случае: убежим или улетим… Нет, други, дракон — поверьте мне, существо весьма наивное и недалёкое. А уж нам, воистину премудрым вóронам, оно по всем статьям уступает — Ка-а-р-р, ка-а-р-р, тысячу раз ка-а-р-р, чёрт побери!

Ну что ещё вам рассказать? Да, вот что… Драконы эти постоянно мучаются отрыжкой — извините, совсем неблагородной! Пережёвывать пищу большинство рептилий — как, впрочем, и птиц — не умеет: конструкция глотки не позволяет им (и нам тоже) ничего такого. А драконы едят помногу — не то, что мы с вами. Вот и приходится им глотать камушки (гастролиты), которые, двигаясь в желудке, перемалывают пищу, словно жернова в мельнице.

Среди камушков наших предгорий и гор встречаются обломки золотистого пирита. Спросите рыбаков-греков, что означает слово пирос — они ответят: «огонь»… А всё потому, что при ударе по такому камню вылетает целый сноп искр — Ка-а-р-р!

В книге написано, что пирит — это железный халкедон, названный по имени одной из греческих колоний. Так вот, камень этот, попадая в желудок змея, выделяет ядовитый сероводород, да так много — будто в брюхе змея находится целый склад тухлых яиц, бр-р-р!!! И представьте себе: газы, образующиеся внутри дракона, — не только противные, но, оказывается, ещё и горючие! А если кусок пирита случайно застрянет между зубами нижней челюсти? Дракон, рыгая, распахивает пасть, камень с силой бороздит по зубам верхней челюсти — из горла чудовища вырывается струя пламени, страшное дело! Но у наших, крымских, змеев огонь из пасти давно уже не наблюдался — не знаю уж, в чём там дело, но их огненного дыхания можно не бояться, потому что его, наверное, уже и нет.

И теперь нам с вами понятно, откуда у дракона золото в пещере? Это р-р-результат — Ка-а-ар, ка-а-ар! — тр-р-рагического недор-р-разумения! Пирит, как видите, просто необходим драконам для выживания, а встречается хоть и часто, но не на каждом же шагу. Драконы начинают запасать у себя дома этот необходимый для жизни материал. Белки — орешки, скворцы — рябину, а драконы — халкедон. У пирита есть бытовое название «золото дураков»: этот блестящий, золотого цвета тяжёлый камень с первого взгляда трудно отличить от золота. А так как жили драконы долго, то со временем в пещерах накапливались внушительные блестящие помойки. Вот теперь и представьте себе: местный пастух или странствующий воин укрылся от непогоды в горной пещере, пока хозяина нет дома. Что он видит? Слитки золота, разбросанные по полу…

Как змей выглядит? Ка-а-р-р!

Голова — средних размеров, шея длинная, ноги — короткие, с когтями, небольшие бёдра и длинный-предлинный хвост. Скелет дракона тонок и лёгок, своими движениями змей напоминает очень большую змею: может скручиваться и перекручиваться, и без труда поворачиваться во все стороны.

Наши крымские драконы живут в море или на болоте, у них нет крыльев, что, однако, не мешает им летать и подниматься в облака. Как так? — спросите… Самым обычным мистическим образом, потому что драконы — мистические существа!

В книге написано: все мы — живущие на земле звери и птицы — были когда-то дивно-заврами, а потом драконами… И до сих пор не можем забыть об этом. Многое в нашем поведении подчиняется воспоминаниям о той реликтовой эпохе, хотя замечаем мы это крайне редко.

Помните: драконы — живы. Они внутри нас…

Ирга

Она проснулась с восходом солнца. Первая учебная неделя сентября завершилась — сегодня воскресенье, впервые за полтора месяца ей захотелось выйти на свет божий из опостылевших стен школы-интерната.

Папа Яник, верно, добрался уже до самых высоких Синих гор, у подножья которых клубятся робкие тучки, а вершины пробивают чёрное небо с огромными, словно яблоки, звёздами и любуются своим идеальным отражением в зеркале безбрежного океана, не имеющего ни начала, ни конца. В краю Синих гор его встретят кипарисы, оберегающие покой вечных душ, — не чета нашим крымским: с непроницаемой кроной до десяти метров в обхвате, упирающиеся в облака нерушимой тёмно-зелёной колонной. В том мире нездешней тишины и безмятежности его ждёт мама Люся — им там никто и ничто уже не угрожает. Сможет ли девочка забыть о счастливой прежней жизни с папой и мамой? Прошлого нет, остались одни воспоминания, а что есть? Есть лишь то, что сегодня. Детство заканчивается — пора становиться взрослой и сильной.

Сама собой в голове прозвучала незнакомая строфа: Нас утро встречает прохладой, нас ветром встречает река… Откуда она взялась? Может, мама пела? — не вспомнить теперь… Песенка-то хорошая, но что означают для девочки её слова? Рассвет едва брезжит, из окна веет прохладой — это верно. А река? Отузку, что делит надвое Нижние Отузы, журчит, пробегая неподалеку от Дома дружбы с дельфинами, а потом тихо вливается в море у западного подножья Карадага (тюрк. Чёрная гора), трудно назвать рекой. Может ли застенчивый ручеек встретить кого-то ветром? Встретить… Но он ведь не всегда был скромным и ручным. Говорят, когда-то давно, ещё в начале века, дожди переполнили таинственное болото Юланчика (тюрк. Гнездо змей), где по преданию пестуют своих гадских деток карадагские ящеры, мутная жижа бешеной волной рванулась в сторону моря, превратила речку в бурный поток, грязью и водой смыла Нижние Отузы. Поселок пришлось отстраивать заново.

И то правда: Отузка, с виду тихая, да прозрачная, многое повидала на своём пути, у неё собственные секреты, о которых обычному человеку лучше бы не знать.

В мире столько тайн и загадок! Тайны бывают страшными и тяжёлыми, от них держись подальше: чёрные секреты проникают в человека, делают своим пленником и губят в конце концов — чего не скажешь о хороших тайнах! Добрые, хорошие тайны плохим людям не даются, открываются только светлым. У доброй тайны особая аура — она согревает, освещает, придаёт новый смысл всему сущему.

У мамы с папой тоже, наверное, была своя тайна: какая — неизвестно, ушли из жизни, а дочери не открыли. Папа с мамой — самые хорошие, у них и тайна должна быть доброй, но почему они иногда бывали такими грустными? Спросит девочка, что их беспокоит? Да нет, отвечают, всё в порядке, тебе показалось, дочка. Может, у каждого из них была своя отдельная и очень непростая тайна? Теперь уже об этом не узнаешь.

С хорошими тайнами всё гораздо проще. Папе Янику, например, открыты были заветные и самые добрые знания: Чёрная гора, её птицы и звери, а также морской народ, обитатели прибрежных вод, — все любили отца, директора Дома дружбы с дельфинами и карадагской Научной станции, и нередко делились с ним секретами. А мама, например, умела слушать пение ветра, понимала трели и язык птиц. Папа тоже, наверное, понимал. Оба научили этому дочку Иру. Да-да, в тетрадях и школьных журналах интерната так и записано: Ирина Босая, но в семье её Иргой звали. «Почему Ирга́?» — спрашивала она родителей. «Куст “ирги” растёт, где хочет, никто ему не указ. Ирга — красивая, свободная, сильная и гибкая, — объясняла мама Люся, — ни ветра, ни дождей не боится. А как расцветёт по весне, весь народ собирается на красоту её да нежность яблоневую смотреть. Вот такой и ты растёшь, дочка — придёт время, все узнают силу и красоту нашей девочки! А мы и сейчас уже знаем». «Интересно, чего такого красивого они во мне нашли? Лицо скуластое, глаза водянистые, волосы: ни чёрные, ни белые, а ещё и прямые — словно солома потемневшая… И какая же я сильная, если каждый мальчишка из Нижних Отузов запросто может меня поколотить?» — подумала девочка, но ничего не ответила маме. Имя Ирга́ ей понравилось, не нравилось только ударение — вот все и согласились называть её И́ргой.

Девочка больше месяца провела в Старом Крыму, лежала на кровати в комнате школы-интерната, укрывшись с головой старым шерстяным одеялом, — не плакала, не читала, мыслей — ноль: вообще не хотелось думать. Выходила поесть, привести себя в порядок — старалась никого не видеть, ни с кем не говорить. Это было несложно, потому что до первого сентября ученики школы не возвращались с каникул, учителя заглядывали редко — золотое время отпусков. В интернате постоянно жила одинокая баба Маруся, завхоз школы, а по утрам заходила завстоловой, милая улыбчивая толстушка, — занималась, как она говорила, подготовкой блока питания к учебному году. Обе знали, что Ирга осталась одна, деться ей некуда, жалели её и следили, чтобы девочка была хотя бы накормлена.

По два раза на дню на общий телефон в корпусе звонил ей милый смешной дядюшка Соля; прибегала баба Маруся, трясла за плечо: «Иди, внучка, поговори, опять Соломон Самойлович звонит!» — «А что я скажу ему?» — «Скажи, что здорова, не беспокойтесь, дядя Соля, всё в порядке. Поговори с ним, девочка… Он так переживает за тебя, пожалей его, он старенький совсем, как бы чего не стряслось с ним». Ирга вздыхала, поднималась, причёсывалась у зеркала, надевала наглаженную ковбойку, шорты, носочки с сандаликами, подходила к телефону в полном порядке — будто дядя Соля мог увидеть её — и говорила строгим голосом: «Алё!» В трубке слышался сбивчивый голос Соломона Самойловича Крыма, заместителя её папы Яника по Научной станции и Дому дружбы с дельфинами. Он расспрашивал Иргу, как наша девочка себя чувствует, что ест, не надо ли подвезти что из еды или одежды? А потом, чуть не плача, говорил, что лучше бы ему приехать и забрать дочь Якова Александровича домой, а он уж сделает так, чтобы у неё всё было. Папочка Яник сейчас смотрит на них из-за облаков и ругает непутёвого старика Моню, который не сумел позаботиться о его единственной дочке. «Папа не ругает вас, — рассудительно отвечала Ирга. — Он знает, что вы меня любите. Я вас тоже люблю, дядя Соля. Просто хочу побыть одна. Папа сейчас в пути, пройдёт сорок дней, он доберётся до Синих гор, его там встретит мама Люся, вот тогда я смогу поехать домой».

Она решила сесть на автобус, идущий через Щебетовку — какое чудное название! — до Нижних Отузов. Захотелось вернуться в их тёплый семейный дом. Когда Ирга была совсем маленькой, они жили в Ленинграде, а потом у мамы Люси от сырого климата северной столицы начался туберкулёз, и папа уговорил её переехать в Крым — он ведь сам до войны почти всё детство жил со своей матушкой в Симферополе, а там сухой климат — очень полезный для лёгочных больных.

Возможно, была и другая причина: папа сказал однажды, что в Ленинграде за ними по пятам всё время кралась какая-то страшная тайна — Ирга так и не поняла, что это, — такая вот невидимая чёрная пустота, которая однажды ночью, когда все будут спать, тихо придёт в дом, чтобы забрать и проглотить маму Люсю, а вместе с ней — папу Яника и доченьку их тоже. Папа назвал её Чёрным воронком (машина-легенда «чёрный воронок» — символ красного террора, много лет ассоциируется у жителей России с мрачными застенками ОГПУ-НКВД. — Примеч. авт.). Ирга не могла понять, как обычный чёрный воронок — даже не ворон, а воронок! — может забрать, а ещё и проглотить взрослого человека? Но спросить не решилась.

Вот они все вместе и уехали в Симферополь, чтобы чёрная пустота потеряла их след и навсегда забыла.

Жить им в Крыму поначалу было негде — зато здесь некого бояться! Папа натянул брезентовый тент — так они провели какое-то время: совсем по-походному — в чистом поле; хорошо, что дождей в Симферополе летом почти не бывает. К счастью, длилось это недолго — вскоре папе предложили стать директором Научной станции и выделили под жильё небольшое строение в Нижних Отузах на высоком холме, неподалёку от подножья Карадага. Со временем папа расширил изначально скромное сооружение, облицевал стены розовым ракушечником (морским камнем органического происхождения — дешёвый крымский строительный материал. — Примеч. авт.), пристроил итальянский дворик (небольшой садик возле дома, окруженный стеной или подстриженной живой изгородью. — Примеч. авт.) и башенку по просьбе Ирги для её спальни. Получилось просто великолепно! Из своих двенадцати лет Ирга почти десять прожила в этом чудном, уютном доме. Со временем рядом появился и Дом дружбы с дельфинами, его тоже папа построил — чтобы изучать дельфинов и оберегать их от рыбаков и охотников. Всё бы хорошо, только мама часто болела, а этой весной её и вообще не стало. Уход Люси вконец подкосил могучего статного папу Яника, настоящего богатыря, — ещё и седины почти не было в волосах его светлой львиной гривы, — к середине лета он уже почти не вставал, а однажды сказал: «Прости, доча, мне, видать, пора вслед за Люсенькой собираться… Береги тайны Чёрной горы. А о тебе дядя Соля позаботится», — уснул и больше не проснулся. Так Ирга осталась одна.

Автобуса на Щебетовку долго не было, но подошёл потрёпанный пазик (сленг — небольшой советский автобус производства Павловского автозавода — ПАЗ. — Примеч. авт.), идущий до Посёлка голубых холмов, расположенного у восточного подножья Карадага. Ирга решила поехать сначала туда, погулять по берегу моря, а к вечеру вернуться домой: через перевал Карадага это будет четыре-пять километров. Заодно посетит свои любимые места, встретится с дядей Солей. Дома переночует, а завтра на автобусе рано утром вернётся на занятия в Старый Крым.

Старенький пазик, напоминавший пухлый валенок, скрипел на ходу, позвякивал, трясся, но вёл себя весьма раскованно — весело бежал по корявым крымским просёлкам и холмам, не умеряя бег на ямах и ухабах. Ирга села у открытого окна, положив локоть на опущенную вниз раму. Вновь сама по себе возникла та самая же утренняя песня. Вначале невнятно: ребята нас встретят… тата-та… А дальше совсем отчётливо: и ты улыбнешься друзьям, с которыми труд и забота. И встречный, и жизнь пополам. Причём здесь труд? Ирга не понимает… Придёт время, она ещё узнает из каких миров прилетела эта песня («Песня о встречном» написана композитором Дмитрием Шостаковичем на слова Бориса Корнилова к фильму «Встречный» в 1931 г. — Примеч. авт.). Но И встречный, и жизнь пополам ей понравилось: «Как у папы с мамой!»

Перед ней расстилались необъятные Голубые холмы, раскинувшиеся на пространстве от Старого Крыма до тяжёлого массива Карадага, а вдалеке за ними голубело странно-светлое утреннее море.

К бегущему автобусу почти у самой руки Ирги пристроились шустрые птахи, то отставая, то чуть обгоняя: знакомые ей хулиганистые скворцы Армен и Гоги с вызовом поглядывали на Иргу и во всю мочь своих певчих глоток орали песню Юза Алешковского (русский прозаик, поэт и сценарист, автор-исполнитель песен. — Примеч. авт.): Гляжу на небо просветлённым взором… Песня показалась Ирге неприличной (в «Советской пасхальной» есть такие строки: «Я на троих с утра сообразил». — Примеч. авт.) — кыш, кыш отсюда, шпана! Но скворцы и сами уже выдохлись — им нелегко было долго держаться рядом с быстробегущим автобусом, вот и отстали.

Ирга выросла настоящей приморской девчонкой — любила море: плавала, ныряла, прыгала в воду с высоких скал, ходила на лодке под парусом и на вёслах — всему научил её выросший когда-то в Крыму папа Яник. Горы тоже любила, но меньше. И теперь ей нестерпимо хотелось поскорее нырнуть в солёную воду и плыть, плыть, плыть, разрезая плечами тёплые говорливые волны.

Раньше она часто купалась на пляже Посёлка голубых холмов. Наигравшись с волнами, любила отдохнуть на большом деревянном настиле, укрытом от яростного южного солнца необъятным навесом. На общественном пляже можно встретить известных людей из Дома творчества, заходивших иногда побыть с народом, — советских небожителей: Андрея Вознесенского, Евгения Евтушенко, красавицу Беллу Ахмадулину. Что говорить — девчонке интересно было поглазеть на знаменитых поэтов, многие стихи которых она не раз слышала от мамы Люси и знала наизусть. Ирга мечтала попасть на территорию Дома творчества, где за забором, в тенистых зарослях тамариска и кипарисов, прятался прославленный дом Максимилиана; ей хотелось познакомиться и с женой поэта Марией Степановной (имеются в виду поэт Максимилиан Волошин и его последняя жена Мария Степановна Заболоцкая. — Примеч. авт.). Куда там: ворота Дома творчества были на замке для обыкновенных людей.

Впрочем, она не особо огорчалась из-за подобной ерунды. Да, конечно, все эти многочисленные физики и лирики (устойчивое выражение 1960-х годов. После того, как в 1959 г. в «Литературной газете» впервые было напечатано стихотворение Бориса Слуцкого «Физики и лирики» со строчками «Что-то физики в почёте, что-то лирики в загоне», в советской печати развернулась дискуссия, кто «более нужен», — физики или лирики. Сошлись на том, что и те и другие. — Примеч. авт.), что были допущены к священному порогу дома певца Голубых холмов и представлены его вдове, могли посмотреть и даже потрогать вещи и мебель Максимилиана. Зато у Ирги была возможность сколько угодно говорить с самим поэтом. Они дружат с Максимилианом, он не раз читал ей собственные стихи, но передать привет кому-то из своих друзей или Марии Степановне, например, никогда не просил. Даже предупредил: если Ирга не убережёт секрет их встреч, никогда уже не увидит — ни самого поэта, ни его новых друзей. Потому что это большая тайна. Раньше папа Яник и мама Люся тоже знали, где прячется Максимилиан, а теперь это только её, Иргина, тайна.

Нет, сейчас ей не хотелось на публичный пляж, не хотелось никого видеть, тем более — не дай бог — разговаривать!

Вышла на автовокзале, надела рюкзачок и направила летящие шаги на восток — прочь от Карадага, от суетливой жизни вечно куда-то спешащих, на редкость бестолковых отдыхающих — разве они могут услышать тяжёлое дыхание могучего Карадага, разве им понять чуть слышный шёпот парящих в прозрачном воздухе Голубых холмов? Курортная жизнь посёлка в те далекие 60-е прошлого века обращалась вокруг нескольких рассадников особой генерации советской культуры в сфере обслуживания: рынка, почты, двух гастрономов, столовых Волна и Левада — с потёртыми пластиковыми столами и подносами, обтёрханным дешёвым фаянсом и алюминиевыми ложками и вилками, вершины сервиса ресторана Кара-Даг, турбазы. Ни одна из этих точек притяжения и коловращения обычных приезжих из центральной России не вызвала её интереса; Ирга миновала пансионат и Дом творчества писателей, оставила позади жалкие постройки посёлка и взяла курс на цепочку выжженных солнцем рыжих холмов Кучук-Янышара (татар. Малый Янычар).

На самой вершине этой небольшой холмистой гряды расположилась могила Максимилиана. Нет, нет — она держит путь к дальним бухтам, и подниматься на самый верх ей ни к чему. Пройдя с километр, Ирга остановилась, чтобы осмотреться. Страна Голубых холмов, изрезанный бухтами и мысами берег — всё как на ладони, дальше — необъятная линия горизонта, а справа вдали видны тёмные кряжи Карадага. Хорошо очерченные скалы, обрывающиеся — она знала это — к Сердоликовой бухте, очерчивают линию человеческого профиля: «И на скале, замкнувшей зыбь залива, судьбой и ветрами изваян профиль мой» (М. Волошин. «Коктебель»). Скалы когда-то обрушились, чтобы увековечить профиль Максимилиана — поэта и певца Карадага. Ирга помахала рукой: «Привет, Максимилиан, выкупаюсь и сразу к тебе — сегодня непременно увидимся!»

Внизу — чистая дуга Мёртвой бухты, ограниченной с востока играющими на солнце глинистыми обрывами мыса Хамелеон, похожего на доисторическое чудовище, расположившегося погреться на морской отмели. Мыс известен древним мореплавателям: изображения его можно найти на портоланах, итальянских морских картах ХIV–XV веков, описания есть и в старых российских лоциях. Ирга подумала, что Хамелеон был, наверное, и во времена изворотливого и хитрого Одиссея, проплывавшего мимо этих берегов в поисках подводного жерла Карадагского вулкана, — легенда уверяет, что ему, в конце концов, удалось спуститься в Аид и встретиться с умершим прорицателем Тиресием, который предрёк мореплавателю успешное возвращение домой, в Итаку. Говорят, и сейчас под водой у обрыва Чёрной горы есть глубокие пещеры.

Однажды, отправившись на фофане (по словарю Владимира Даля простак, простофиля. Распространённый в XX веке тип лёгкой на ходу вёсельной и парусной деревянной лодки длиной до 4,5 метров с клинкерной обшивкой на часто поставленных шпангоутах. — Примеч. авт.) из своих Нижних Отузов в Посёлок голубых холмов вдоль величественной стены отвесно падающего в море Карадага, Ирга решила завернуть в расщелину Ревущего грота. Грот обычно угрожающе ревёт во время шторма. Но в тот день погода стояла тихая, грот не пытался напугать хрупкого гребца на одинокой лодочке — лишь задумчиво порыкивал в такт приливной волны. Рык возникал в глубине горы где-то метрах в семидесяти. Может, здесь когда-то и был вход в подземное царство, а что сейчас?

Расщелина сужалась, далеко продвинуться внутрь горы лодке не удалось. Ирга, рисковая девчонка, решила продолжить путь вплавь. Когда за поворотом расщелины освещенные ворота грота исчезли из вида и стало темно и холодно, она вспомнила, что по слухам в одном из подводных гротов жил когда-то таинственный Карадагский змей — вдруг там мог остаться кто-то из его гадёнышей? Отвага её мгновенно улетучилась, и смелая пловчиха заспешила обратно к спасительному фофану.

Сейчас, глядя на Мёртвую бухту, Ирга подумала, что правильно тогда решила поскорее выбраться из таинственного грота — Карадагского змея давно не видели в этих краях, но кто знает, когда ему захочется вернуться?

Почему бухту называют Мёртвой?

Море здесь действительно выглядит мёртвым — даже при самом сильном ветре вода, словно заговорённая, остаётся ровной и неподвижной: Хамелеон и другие скалистые мысы неплохо защищают бухту. Песок белый — холмы и берега напоминают пустыню. Земли для жизни человеческой неудобны: почти нет растительности, лишь редкие кустарники и одинокие деревья. Неудобье, видать, здесь и для зверей с гадами: изредка встречаются замученные бескормицей змеи и грызуны, забегают случайные гости: зайцы и лисы, залетают хищные птицы — всё! Но главное: в жаркую погоду на дне бухты начинают цвести и гнить водоросли, распространяя неприятный запах сероводорода.

Пляжи на берегу напоминают выжженные солнцем территории Мёртвого моря или пустоши Прикаспия. Потому-то их использовали в качестве декорации при съёмках советских киношедевров: «Дон Кихот» и «Белое солнца пустыни».

Сюда обычно приезжают поклонники эзотерики и медитативных практик (эзотерика — тайные знания, недоступные непосвящённым, несведущим в мистических учениях. Медиативные практики — упражнения, используемые в составе религиозных опытов и/или оздоровительной действий с целью достижения особого психического состояния. — Примеч. авт.), умеющие по достоинству оценить необычный лунный пейзаж берегов и мистическую омертвелость моря. Когда приходит восточный ветер, акватория бухты, отгороженная от ветра величественным мысом, предстаёт взорам посетителей нерукотворного театра идеальной зеркальной поверхностью. У наблюдателей сего природного действа создаётся странное ощущение, будто они оказались в нереальном пространстве — не на земле, а где-то на иной планете или в параллельной реальности, в которой законы физики и времени уже не действуют. Говорят, что малоподвижный воздух над водой в жару может вызывать оптические эффекты, непривычные для человеческого восприятия. Описать, что же именно в этом пейзаже не так, почему-то ни у кого не получается, но Ирга не раз почувствовала на себе воздействие особого магнетизма Мёртвой бухты.

Внизу по берегу гуляло несколько задумчивых нудистов и любителей лечебного кила (крымская бентонитовая глина; от тур. Kil — кеффекилит, мыльный камень, мыльная глина. — Примеч. авт.). Глина в Мёртвой бухте образована вулканическим пеплом и богата целебными минералами: кто-то мажется ей тут же, другие увозят домой.

* * *

Мёртвая бухта — зловещее название, история — возможно, тоже. Татары именуют её Енышари — похоже на янычары, не правда ли?

Папа Яник рассказывал Ирге, что когда-то давно жители Отузов — старинное название теперешней Щебетовки — жили в страхе от нападений некого чудовища, обитавшего в камышах Юланчика.

Это было в XV веке. Нападало оно и на жителей древнего поселения, расположенного на холме Тепсень на месте нынешнего Посёлка Голубых холмов. А может, к тому времени посёлка того уже и не было — все разбежались или были убиты ужасным Карадагским змеем — так звали этого жестокого зверя. В общем, папа сказал, что судьба жителей городища на Тепсене неизвестна. Остались от древнего поселения лишь камни старинной пристани и осколки глиняных амфор, разбросанные по дну Гравийной бухты у восточного подножья Карадага на глубине от четырёх до шести метров.

Ирга любила понырять в тех местах — было интересно находить и вытаскивать из песка разбитые амфоры. Если горлышко амфоры оставалось целым, а дно — разбитым, можно было подуть в горловину как в пионерский горн: получался довольно громкий трубный звук. На этот звук приплывал к ней какой-нибудь знакомый дельфин, с которым можно поплавать и пообниматься.

Сейчас в море некого бояться — ни дельфинам, ни людям. Хотя, говорят, лет двадцать назад Карадагский змей ещё бесчинствовал в этих местах. Старики считают, что змея тогда удалось немного воспитать и даже чуть одомашнить: на людей он давно не нападал, на дельфинов — крайне редко, но похулиганить любил, потому что зверь этот одарён был немалой мистической силой и вытворял временами чёрт-те что. Интересно, где он теперь, — папа говорил: змей не умер, прячется где-то, а может, его прячут? Ирга подумала, что змей, наверное, совсем не страшный — хорошо бы ей встретиться с ним и поговорить…

Но тогда, в XV веке, жить в этих местах было очень даже опасно. Трудно представить себе, но факт остаётся фактом: сорокатысячная татарская армия была не в силах решить проблему карадагского чудовища! Это и понятно: что делать коннице в болотах Юланчика? А без коня татарин, как известно, не воин…

По требованию муллы, татарского священника, взывающего к Аллаху Всемогущему, а также местных беев, терпящих ужасные убытки, крымский хан обратился за помощью к турецкому султану. Того весьма впечатлили происходящие события, потому что жертв на тот момент оказалось предостаточно, а между тем султан турецкий был в родственных отношениях с крымским ханом — как не порадеть родному человечку! Случай беспрецедентный в истории мира, чтобы правитель одной из крупнейших и сильнейших в мире империй, каковой несомненно являлась в то время Оттоманская Порта, настолько был озабочен происходящим в соседней стране.

Султан отправляет из Стамбула в Крым отряд из пятисот отборных воинов-янычар, а это, между прочим, спецназ средневековья! Эти пятьсот стоили пяти тысяч воинов! Документально подтверждено, что отряд отборных турецких солдат Мехмеда Второго, одного из самых известных и могущественных султанов Османской империи, высадился в бухте на крымском побережье в 1475 году. В общем, эти янычары ценились весьма высоко, и просто так султан их не отправил бы за море. Интересно, кто бы решился вводить в заблуждение турецкого султана? В Турции за минимальную провинность казнили самых высоких сановников, невзирая на их особые заслуги перед султаном.

Дальше начинается легенда. А что такое легенда? — то ли правда, то ли неправда… Не знающие страха отборные турецкие воины столкнулись на берегу с неким природным ужасом — не то морским змеем, не то наземным чудищем, именуемым почему-то «Хамелеон». Результат схватки согласно преданию: «В общем, все умерли». Гавань, ставшая могилой многих, получила не самое приятное название, а Хамелеон превратился в одну из её границ, застыв в камне у береговой линии.

Есть и другая версия событий того времени. Экспедиция прибыла в Крым и расположилась в Отузах, затем отправилась в Юланчик прочёсывать болота и камыши. Где, как повествует хроника событий, и прятался, периодически нападая на людей и скот, чудовищный ящер. Змея-ящера нашли, завязалась битва между монстром и янычарами, которые не щадили собственных жизней… Зверя убили, притащили в Отузы. Покрытое чешуёй тело змея с короткими когтистыми лапами достигало более десяти метров в длину, а голова с гривой и огромными клыками больше походила на собачью, чем на змеиную.

Со всей округи потянулся народ посмотреть на невиданное чудовище. Янычары показательно отрубили змею голову на центральной площади села… И, о-о ужас! Из головы выползли десятки детёнышей чудовища: они, как оказалось, умели летать! Детёныши чудища поднялись роем и улетели, скрывшись в камышах Юланчика. Трудно представить себе более кошмарное видение… Потомки того змея, видимо, живы по сей день…

В 1921 году феодосийская газета писала о том, что в районе Карадага объявился огромный змей, на поимку которого отправили роту бравых красноармейцев. Их поиски с целью непременно растрибуналить контрреволюционно настроенного гада успехом, увы, не увенчались. Максимилиан послал вырезку из газеты в Москву, своему другу Михаилу Булгакову. Считается, что этот курьёзный эпизод подвиг впечатлительного Булгакова на создание повести «Роковые яйца», в которой говорится, правда, о совсем других гадах. Почему курьёзный? Папа Яник, например, совсем так не считал.

Продолжение следует