Санджар Янышев
Ода симметрии
Помнишь, я маятник пел, постигал?..
Время струиться — и время треножиться.
К этим матрёшкам, картам, стихам
ты уже, кажется, не относишься.
Тайные счетоводы земли
волос исчислили, голос измерили.
Из дирижаблевых недр извлекли
корень симметрии.
Мир равновесием сбит, укреплён,
словно плотина бобровым цветением.
Руки и ноги, как стержни времён,
равно от солнечного сплетения
удалены; и в количестве двух —
трон лицезрения, дёрн лицемерия.
Эта строфа, её буква и дух —
имя симметрии.
Что ж, и твой берег (прости и спаси!),
беличье, самочье в хвое и цинне,
власть бурых крапин в царстве росы —
тоже на попечение Цифре?..
Поздно. В мой разочарованный Сад
вышло бесформенное, бессмертное
небо — отверстое тысячью крат
эхо симметрии.
Владимир Буев
Гимн всему
Помнишь? Тебе всё казалось, я ел
Маятник (мол, всё жевал да жевал).
Я между тем этот маятник пел
Иль подпевал ему — мир постигал.
Корень ли это в лексеме «симметрия»
(Чтобы морфемным разбором утешиться),
Корня ль симметрия в тригонометрии —
Сущность не всякому глазу прорежется.
Буквы, слова — всё теперь неземное.
Строфами, цифрами в дупель упиться.
Но закулисье потом мировое
Эхом симметрий не даст насладиться.
То дирижабль прилетит, то из недр
Вырвется бобр, плотиной побитый.
То руки-ноги порубят, как кедры,
То вдруг появится мастер маститый.
Тот, кто по тронам и дёрнам искусник,
Пишущий код на раз-два виртуозник.
Цифра рулит — всем пророкам союзник.
Для виртуозника нужен колхозник.
Вот он, баланс, вот симметрия в жизни.
Если есть Сад, то и саду есть место.
Карты, стихи и матрёшки сюрпризны.
Небо и космос — и тут палимпсесты.
Санджар Янышев
Два утешения
Гори, моя листва. Бежи в тупик, строка.
Тебе, увы, не всё едино, чья рука.
Терпи, совсем не боль. И лучшая финаль:
Когда опять пуста, когда чиста скрижаль.
Ведь на худой конец — сколь ни были темны —
Вот этот тёмный лес, вот эту Книгу мы
В таком порядке честь сумеем — и хранить, —
Какой запечатлен на уголках страниц.
Ведь цифра нас ведёт логических загад —
Верней, чем эхолот. Смиренней, чем талант.
И нет у этих тел иных, чем эти, душ.
А ты всю жизнь был тем, к чему всю жизнь идёшь.
Владимир Буев
О счастье
Как было б хорошо, когда бы поутру
Пришла на ум строка, вдруг вылившись в строфу!
Но вот скрижал пустой (истории анналь).
Чем резче боль, тем чище и светлей печаль.
Страницам тёмных книг потребно отдавать
Заслуженную честь. Прелестниц убеждать
И офицеров — все страницы книг прочесть
(Страниц пусть даже по порядку там не счесть).
Уж если цифири́ть, то и нумеровать.
Ведь смысл в тебе такой, какой сумел впитать.
Проснулся поутру — строка легла в строфу.
Скрижал, анналь, финаль рядком стоят в шкафу.
Санджар Янышев
* * *
И я слежу во все свои глаза
твоих суставов плавную работу;
как, точно в бездну хрупкая лоза,
спускается луна по пищеводу.
Я этой кожи тайный землемер.
Твоих ручьев и клеток летописец.
И не прозрел ещё один Гомер,
чтоб этот Сад возведать и возвысить, —
«Я знаю, я»… А что такое я
сам, как не хромосома «форте — пьяно»,
в которой с детства наблюдает явь,
как «я» кристаллизуется неявно?
Во мне самом вот-вот возгонит кровь,
черты подправив, генная машина…
Но столь же неисповедима роль
хорька в мешке или в кармане шила.
Да, предков обозначится устав,
проступит дедов соль и бабок эхо…
Но ведь и прах почудится, воспряв,
иных каких-то псов и человеков.
Владимир Буев
* * *
Во все глаза гляжу, как ты во мрак
луну сглотнула — путь открылся млечный.
Я знал всегда и ныне знаю: тракт
прозрачен твой желудочно-кишечный.
Луна, как нитка фосфора, в лозу
вытягиваться будет очень долго.
Чтоб лучше видеть, ближе подползу
и землемерить буду взглядом волка.
Гомер как будто иль маркиз де Сад,
я опишу движенья все по тракту.
Ведь это — циркуляция монад,
самой души скольжение по факту.
Ты роешься теперь в моей кишке?
Ой, нет, в душе… И ты весь тракт мой видишь?
Хорька не смог я утаить в мешке?
Желудок шилом острым не насытишь?
Насквозь друг друга видим. Хромосомы
и гены в нас не предков, не людские.
А значит, не соседей. Тут симптомы
того, что из небесной мы стихии.
Санджар Янышев
* * *
но эта сложность вдруг, наверное
становится благоволением
к такому существу в ком энное
оказывается — последнее
к такому свету чьё создание
любому языку — обратное
как мы меняем состояние
из птичьего в листообразное
Владимир Буев
* * *
святая простота в конечности
знак бесконечность — просветление
порывы оказаться в вечности
похвальны как пустое рвение
перевернуть в парадоксальное
летать и ползать — всё единое
метаморфозы — то нормальное
из соколиного в ужиное1.
Примечание:
1 Аллюзия с «Песней о соколе» М. Горького.
Санджар Янышев
Цвета. Рыжий
Мне нужно выговориться — вот что.
По направленью к красному. Осени, октябрю.
Причём любому — в Ташкенте, Болдине, Вокше.
Ведь цвет важней, чем то, что я говорю.
Мне нет пути к пылающим мачтам, крышам
Лиссабона, кошенильной Флоренции, облакам
черепичной Праги — и днём не упиться рыжим,
не выжать с волос, не выстлать к твоим ногам.
Но есть (клянусь!) в тебе самой это чудо;
точнее, его предчувство — шиповник и склон
в разломах магмы. К примеру, внутри ночуя
у Вяза, не листьями дышишь — корой, как и он
сжимался тому лет… в детстве. И через кожу
гранатовый мозг сочится (или рассвет?).
Так вот, а теперь зажмурься сумняся ничтоже —
ты это дерево.
Внутри тебя этот цвет.
Владимир Буев
* * *
Кострами развиваясь красными,
пожухлая в осенний октябрь расцвела листва.
Связь цвета с городом — аллюзии бессвязные
на первый взгляд. А на второй — слова
звучат и пишутся лишь те, что лезут в выси
и к старине Европы, но лишь южной, где есть солнце.
Ну, в крайнем случае срединной (куда по визе).
В Европу прорублю всё равно оконце!
Там столько есть деревьев с цветом красного
(в Европе мне нет другой причины побывать).
Ещё там магма есть: Помпеи безопасные.
Здесь можно полежать и о свободе помечтать.
А, впрочем, Вокша, Москва и Ташкент
и даже Болдино сумеют покраснеть, когда
я лягу там под деревом любым: эксперимент
чтоб ты из древа вытекла цветом, а не вода.
Санджар Янышев
* * *
Мне бы лёгкости взять для восхода —
Не у бабочки и самолёта,
Не в листве выходного дня,
А в твоём основанье, Природа,
В тёмном царстве, где нет огня,
Где ни воздуха, ни меня…
Только тут и простор для веры —
Я хочу быть понятым верно —
Только тут и гнездится бог-
Экстраверт: между мной и прошлым,
Сном и памятью, меньшим — большим,
Кем угодно — самим собой.
Я хочу быть понятым. Точка.
На хрена мне другая боль?
Время есть во все стороны то, что
Разбегается из одной
Тьмы-потьмы. Вот на сём и встану,
Прикормив губам своим стаю
Новых звуков, листвы иной,
Точно вешенка, обрастая
Выраженьем икры земной…
Ни мечты, ни вины, ни скорби —
Лишь змея в запаянной колбе,
Как молчания перегной.
Владимир Буев
* * *
О, Природа, ты вакуум-Тартар,
Где нет воздуха, мрак где в стандарте.
Все титаны внутри тебя
Каждый день начинают с фальстарта,
С воем в медные двери долбя
И в детей своих матом лепя.
Этот Тартар — под царством Аида.
Кто попался, о том панихиду
Можно спеть. Помолившись, забыть,
Пусть там Боги живые, их много.
И все вместе есть я — эпилога
Нет во мне, как и нету пролога.
Больно всем. И титанам не меньше.
Больше! Боги они из древнейших.
И они, повторюсь, — это я.
Бездна мрака — как тень некролога.
Сон иль явь? День иль ночь? Безнадёга.
Боль лицо моё делает строгим.
Замолчать, перегнивши змеёй?
Запаяться ли в колбе со спиртом
(Вдруг получше там, чем под землёй)?
В декаданс ли пуститься по треку,
Что Серебряным прозван был веком?
…Иль над миром встать новой зарёй?
Санджар Янышев
Из «Прозрачных стихов»
* * *
Как много девушек и женщин —
лодыжек, щиколоток… Мне
однако же милее женьшень,
пророщенный в иной земле.
Его солёно-терпкий привкус
в маслёной ступке, как в трубе,
озвученный, толчётся. Прикус
на каждом звуке по себе
неровную оставил память;
а вера — тайная, как сглаз, —
чьих обладательниц слепая
ЛЮБОВЬ, пеленутая в газ,
сама себе мужей рождает
и умерших, в земле камлать,
на кладбище не провожает,
а дома остаётся ждать.
Владимир Буев
* * *
Женьшень растёт в России тоже,
но иностранка мне дороже.
Мне девушку подай с Китая,
с Тибета, только не с Алтая.
С Кореи можно, но не с края
Приморского. И не взирая
на край Хабаровский далёкий.
Да, вот такой я жутко строгий.
Пусть шаманизм и тенгрианство
в душе залили всё пространство,
но это так сиюминутно,
что завтра вспомню очень смутно.
Конец камланью: чаровни́ца,
как оказалось, только снится.
…Женьшень растёт в России тоже,
но китаянка мне дороже.
А в общем, бог с ней, с китаянкой
С вьетнамкой или с кореянкой.
Поев женьшеня, россиянкой
Я удовольствуюсь по пьянке.
Санджар Янышев
* * *
Мой слог, мой голос, воспалённый
язык — последний мой причал!
Родных наречий отлучённый,
внимаю собственным речам.
Тот свет, который населён был
мной, словно шорохом сквозняк, —
так будто выпавшая пломба,
теперь отделен от меня.
И боль, что медная кольчуга,
уже не давит сердце мне,
обвивши тело, словно чудо,
разлитое по всей земле.
И чем ты дальше, тем разменней
твои стихийные черты…
Но застрахована от тленья
душа, и в той же мере — ты.
…А нить, что связывала прежде
мой сон с пучком твоей зари,
теперь на чьей-нибудь одежде,
как волос в лампочке, горит.
Владимир Буев
* * *
Я перед зеркалом оратор:
рука — вперёд к грядущим снам.
Я Ленин, я и литератор —
внимаю собственным речам.
Язык мой мне не враг заклятый.
Язык в обоих смыслах слов.
Не вырвет супостат мохнатый
язык из двух рядов зубов.
Какая речь! Какие перья!1
Осанка какова! Носок!
Да не носок, что перед дверью,
а на лице, как и роток.
А что за голос! Просто диво!
Я речь толкаю — я рублю!
Вдруг море вздуется бурливо2,
чтоб поклониться королю.
О чём бишь я? Да я люблю же!
Не самого себя — тебя!
Ты зорька алая на суше,
я в море прыгнул, затупя.
Она молила и просила,
подстраховаться мне пришлось,
ведь ты меня всегда гасила,
я и пошёл слегка вразнос.
…Ты уличила. Героиня!
Я повинился, ты — душа!
Бессмертна всякая Богиня,
но мне не надо шалаша.
Примечания:
1 Аллюзия с басней Крылова «Ворона и лисица»: «Какие пёрушки! какой носок! И, верно, ангельский быть должен голосок!..»
2 Аллюзия с пушкинскими строками из «Сказки о царе Салтане…»: «Море вздуется бурливо, закипит, подымет вой, хлынет на берег пустой, разольётся в шумном беге…»
Санджар Янышев
Элегия Три
Мы встретились спустя девятнадцать лет, и позволь,
я скажу, о чём ты думала, глядя на меня.
Что нищета пожизненна, как группа крови.
Что, давай, как в юности, заменим любое слово на «потебня».
Что после Фриды не надо брить лобок, ни выщипывать брови.
Что хочется выдернуть из-под самодовольной задницы крашеный стул.
Что никто не гений, раз этот продул.
…Мы шли мимо торговцев ичигами и кавушами,
абрикосами и кремниями,
мячами и мечами…
Не помню, кто шёл впереди, — но вдруг, спустя девятнадцать лет,
это проявилось во сне.
Зачем? — стал думать: кто ты была и кто я?
Мы что-то покупали — шли к Петру Муслимовичу.
Я вёл тебя с ним как моим божеством знакомить.
А выяснилось: все эти годы он тебя помнил.
И помнил всё, что говорил нам тогда.
Много лишнего нам говорил, тебе говорил.
Откровенного, непостижимого говорил.
Ты не должна была это слышать, и приходить не должна была —
со мной, к нему.
Поэтому память ранена, всё ещё ранена, да.
Воспарить мешает, предначертанному — стать.
И вот я дал ему слово, что ты всё забыла — как только ушла.
Что тебя попросту не было, я сам почти в это верю…
Я снял с него груз: простить — значит забыть, сколь воды ни глубоки.
Простите оба, Петр Муслимович и ты.
Будьте счастливы, как память богомола, счастливы и легки.
Владимир Буев
Новое прозрение
Богачкой смотря на мой оскал, не видишь
души бриллиант моей. Тебя испугал мой нервный тик
и жалких рубищ карнавал. Но как насытишь
свою страсть к лингвистике? Как влезешь в филологический цветник?
Всё это сумеешь сделать без меня? Или снова обидишь?
Как бы снова не получился банальный пшик.
Я помню наши походы по пряным и сочным восточным рынкам.
А, впрочем, это были не рынки, а базары, но тоже пряные и сочные: восточные.
И на ум мне вдруг явилось откровение познакомить тебя с моим учителем
Который знал, чем отличается меч от мяча,
Который знал, что этимологически они так же связаны друг с другом, как кит и кот.
И я вас познакомил.
И потерял и учителя, и тебя: ты ушла от меня к нему и дистанцировалась,
А учителю стало стыдно, и он прервал со мной общение.
И выяснилось вдруг при случайной встрече, что все эти годы ты обо мне помнила.
Но помнила только потому, что с моим учителем вы быстро разбежались
в разные стороны.
Моё дыханье спёрло: не знаю, от радости, от прозрения или от подозрения.
И на приветливы твои слова, я вдруг остановился и смолчал.
И стал раздумывать, к чему же ты о Фриде выясняла,
Узрев вдруг бриллиант моей души.
Зачем вдруг так упорно пыталась узнать, где она живёт и точный адрес.
Ужели хочешь ты меня у Фриды увести иль Фриду у меня?
Я стал осознавать трагическую вероятность.
Санджар Янышев
Июль
Ни влагу, ни сквозняк
из спального квартала
день не принёс. Итак:
ТЕБЯ МНЕ НЕ ХВАТАЛО.
Затем пришла гроза
и тишину обстала.
Из зеркала креза
(тебя мне не хватало)
обрызгала чело
песком и целовала.
Но всё бы ничего —
тебя мне не хватало.
Ты рядом не спала,
ты родинки считала;
на том конце весла —
тебя мне не хватало —
ты, чтоб не расплескать,
как мёд меня черпала
до гальки, до песка…
Тебя мне не хватало.
…Потом, уткнувшись в брег,
ты юбкой подвязала
мой голос, этот бред
(тебя мне не хватало?)
и унесла туда,
где смерть переживала
тебя, меня — когда
тебя мне не хватало;
где взмыленный, как лук,
шашлычник из мангала
обугленный мой слух
поддел (мне не хватало
тебя!) витым ногтём.
И слышно во все стало
концы (перед дождём?):
Тебя. Мне. Не. Хватало.
Ты этот слух что стих
вдыхала и глодала;
я наконец постиг:
тебя — мне не хватало.
Ты жизнь мою, как сон
во сне, припоминала.
Мы спали в унисон.
Тебя — мне — не хватало.
И сколько бы, любя,
ты мной ни прорастала —
с тобой, в тебе, тебя
мне мало.
Владимир Буев
Начало и конец
Весь день готов стоять,
Чтоб ты меня узнала,
Начну с конца опять,
А, может быть, с начала.
Всю ночь готов лежать,
Чтоб только ты летала.
Начну с конца опять,
А, может быть, с начала.
Всё утро уверять
В любви могу, чтоб знала.
Начну с конца опять,
А, может быть, с начала.
Должна ты доверять,
Коль прыть мою познала.
Начну с конца опять,
А, может быть, с начала.
Люблю тебя, дай пять,
Смотри на дно бокала.
Начну с конца опять,
А, может быть, с начала.
Да перестань дрожать,
Коль счастье ты познала.
Начну с конца опять,
А, может быть, с начала.
Не хочешь выпивать?
Так, как конь, лакала!
Начну с конца опять,
А, может быть, и с начала.
К чему теперь молчать,
Уж если ты попала.
Начну с конца опять,
А, может быть, и с начала.
Не стоит хохотать.
С чего вдруг зарыдала?
Начну с конца опять,
А, может быть, и с начала.
Желаешь убежать
И зубы крепко сжала?
Начну с конца опять,
А, может быть, с начала.
Хочу тебя обнять,
Чтоб ты не тосковала.
Начну с конца опять,
А, может быть, с начала.
Не смей меня шпынять,
Мол, не того искала.
Начну с конца опять,
А, может быть, с начала.
Готов тебя признать
Кристальным идеалом.
Начну с конца опять,
А, может быть, с начала.
Дождёшься, как пить дать,
Счастливого финала,
Коль буду повторять,
С конца или с начала.
Рефреном пара строк,
Как банный лист, пристала.
С конца ещё разок?
А, может быть, с начала?
Начнём с конца урок!
…Начало проиграло.
Санджар Янышев
Стансы
Я там, где корчится, как спица
в руках у фокусника, время —
от тренья с памятью крошится,
что кремень.
Я там, где кислая, как попка
у муравья, алча от яда,
чья косточка — подобье робко-
го взгляда.
Я там, где воздух осязаем, —
чтоб в ухо влить погуще ртуть ей
и воском перевить глаза им,
как трутень.
Где ночь созвездьями богата,
и буратин, объятый жженьем,
подмигивает с выраженьем
кастрата.
Где, как ребёнок, себе вторишь
о неизбежном наказанье —
чтоб побеждённым быть в одно лишь
касанье.
Там, где снопы слепого ревня
река выносит к изголовью,
и занимаются деревья
любовью.
Где купол сшит листообразным,
и камень дышит ноздревато,
где всё изменой и соблазном
чревато.
Где в её солнечное устье
моё течение вольётся,
и пальцы в волосы запустит
мне солнце.
И с этих пор любая стая
преломит вспышку её молний,
любая вещь её устами
промолвит:
«Я часто сна лишала, реже
в чужую ночь свой сон вплетала…
Скажи, тебя я где-то прежде
видала?..
Тебя подслушала у сна я?..
(Так всё на правду не похоже!)
Я всюду запах твоей кожи
узнаю.
Бери. Не спрашивай, но требуй.
Моя душа твоею дышит.
Я отовсюду твоё небо
услышу».
Владимир Буев
Я Байрон… Из Прованса
Я сплю, а посему мне снится,
что время крошится, как булка.
Как известь или гипс крошится.
И гулко.
Я сплю, и надо мной витает
запретный плод чужого сада.
И попку трогать позволяет
в награду.
Я сплю, при этом обнимаю
весь кислород, всю атмосферу.
Я вижу, как на кол сажают
за веру.
Я грежу, как потоки ночи
куют из евнухов маньяков.
Их выход в парках не отсрочить
из мраков.
Я сплю, как в детстве, безмятежно,
забыв о том, что дети где-то
не могут даже съесть пельмешек.
Диета.
Я сплю, и вижу, как палатки,
что в граде стольном посносили,
устроить оргию в припадке
грозили.
Романтикой, любовью, сексом
(а не дают, так и насильем)
Наполнен сон мой. И в контексте
бессилья.
Я сплю, и снова мозг выносит
теченьем на простор Вселенной.
Тела небесные елозят
согбенно.
Во сне со мной хотят знакомства
большие стаи дев прелестных
Я каждой подарю потомство
Так честно.
Но вот одна вдруг говорит мне:
мол, это ты мне снишься, парень.
Но сон в моём струится ритме.
Бинарен?
Я грежу, хоть давно проснуться,
пора, ведь надо на работу.
Ещё поесть, ополоснуться
охота.
Я снова в сон ныряю, в грёзы.
И вновь прелестница со мною
ведёт беседы в симбиозе
с луною.
Санджар Янышев
«Кодир»
у входа в рай лежал один
не потревоженный веками
обыкновенный серый камень
известный именем кодир
а под него текла луна
но гасла не достигнув черни
сосредоточенной у дна
в подземном нежилом теченье
сюда являлся на покой
тот кто увидел море в капле
но в ужасе тушил огонь
узнав черты в недвижном камне
потом до солнечной возни
по профильной оплывшей кроме
формировался сон глазниц
и фосфором горели брови
и я в сопровожденье двух
подруг здесь мяту с ежевикой
губами рвал и местный дух
на вкус напоминал аджику
а ночью всполохом золы
я будоражил сон кодира
и пара трещин до зари
себе лица не находила
он был казался невесом
что смутный воздух под подолом
бесполый и недвижный сон
к утру оказывался полым
проснувшись как из-под воды
я различал в изгибах тени
в буграх и впадинах следы
внутриутробного растенья
а через год пришёл другой
и обхватив его руками
качнул но отозвался камень
консервной жестяной трухой
Владимир Буев
* * *
способным камень был к тому
чтоб отделять от плевел зёрна
всё делал в жизни по уму —
не дуб какой-нибудь позорный.
луну ночами обнимал
а днями флиртовал он с солнцем.
годами так баланс держал
ничуть не чувствуя эмоций
здесь путнику хотелось спать
сон разума рождал чудовищ
так местный дух хотел прогнать
людей подальше от сокровищ
к «кодиру» я явился сам
в сопровождении эскорта
(чтоб было радостно глазам
подруг я нанял для комфорта).
их было множество со мной
о двух скажу (чтоб без пощёчин)
иных на случай страховой
я в тайне сохраню до ночи
когда сокрыла ночь «кодир»
то разбрелись мои подруги
виновен сам — заснул батыр
ночные их спугнули звуки
кого же будоражил я
во сне своём рукой хватая?
конечно камень вопия:
«Подол твой каменный, родная!»
какой-то непонятный пол
то ль полый то ль совсем без пола
вокруг зола иль я так зол
…наутро пробудился голым
мошенницы раздев меня
и обобрав до самой нитки
то ль тленье дали от огня
а то ль растления в избытке
а если через год придёт
кто чувствует в себе уменье
то не растленье, а растенье
он вместо камня здесь найдёт
