Не обойти воспоминаний о манком озере лесном. Леса в окрестностях Йошкар-Олы. А озеро — Большой Мартын. Теперь уж в тех краях леса заметно поредели. И так же поредел лесной орешник. Вокруг же озера Большой Мартын — таблички: «Природный заповедник. Болото…» Ну что ж, болота тоже надо сохранять, не рушить равновесие в природе. Но в годы моего отрочества, теперь такие давние, места те выглядели вовсе по-иному.

В те времена в волшебном озере лесном Большой Мартын вода была прозрачна так, что в глубине на дне песчинка каждая отчётливо видна. От города и от реки Кокшаги то озеро в лесу лежало довольно далеко. Ну, это если бы идти пешком.

Но если на машине… то даже по лесному бездорожью добраться можно было за часок. Хотя компании ребячьи наши предпочитали к озеру ходить весёлым резвым скоком, на своих двоих. Да и откуда взять бы нам тогда машины? Хотя, бывало, что в грузовик грузились взрослые и дети… И как-то раз… Ну что ж. Пусть будет случай тот прологом ко всему дальнейшему рассказу…

Вместо пролога

Вот как-то раз, в очередной субботний вечер, служебный грузовик привёз на берег озера большущую компанию — семь или восемь семей работников строительного треста. С детьми. С припасами. И с удочками. С лукошками — кому вдруг вздумается двинуть по грибы.

Проживши в красоте лесной, с костром, с ухою и анекдотами и песней у костра субботний вечер, и ночку переспав, люд отдыхающий наутро воскресенья стал приводить себя в порядок. Отец мой вздумал бриться. Аж с фронтовой поры он был таким: чем были несноснее вокруг условия и обстановка, тем непременнее ему хотелось быть чисто выбритым… ну, словом комильфо.

Как прежде я рассказывал, в одном, укрытом лесной прогалиною месте, над водою протянулась большая ветка дерева. Отец, взобравшись на неё, к воде нагнулся, воду зачерпнул и, щёки оросив и их намылив любимым помазком, наощупь начал бриться.

Эх, вряд ли вам понять удастся, какие это были чувства… вот так, в лесу, у озера, под розовеющим поутру небом, вдыхая ночные ароматы леса и всё ещё невыветрившийся запах костра и сваренной на нём ухи, и запечённой в тлеющих углях картошки, обёрнутой листами лесной малины… покачиваясь на вибрирующей ветке и наблюдая сквозь водяное отражение своё песчинку каждую на дне и по-над дном скользящих рыбок и их тени… взять, да и побриться! Невообразимый кайф.

И тут отец застыл. Леворучь от него нагая наяда в воды озера неспешно заходила. Понятно, то была одна из нас, решившая, что утреннее омовенье голышом она в укромной бухте может совершить без глаз чужих.

Отца она не видела. А он спервоначалу от неожиданности был сильно потрясён и впечатлён. И тут под ним устойчивость утратил мир.

А это ещё один из нас, понявший, куда и почему направилась по берегу та, к которой его тянуло сердце… хотя и он, да и она, повязаны уж были узами семей своих… короче, решивши тайно подглядеть купанье, как старцы библейские то сделали с Сусанной, этот дядя загляделся на голую красотку. Отца он тоже почему-то не заметил! И тут ему снесло соображенье. Его неудержимо повлекло к той даме. Он нырнул под ветку. Но воздуха набрал он мало. И вынырнул под веткою как раз, её спиною приподняв — чтобы глотнуть немного кислорода.

Тряхнуло ветку! Ух! И с плеском, в сопровождении своих же матерков, мой батя, каков он был — намыленный и недобритый, да с полотенцем, с зеркальцем и с бритвенными причиндалами, в глубины вод озёрных с ветки бултыхнулся.

Голая красотка исчезла вмиг, не пискнув. Исчез и неудачник-ухажёр.

А батя мой не раз, не два, не три нырял, чтоб из прозрачных вод достать со дна любимый свой янтарный помазок, да и станочек бритвенный. Потом ему моя пеняла мама, что все давно собрались у костра на завтрак, а он не накупается никак!

Откуда знаю я про этот случай? Так видел всё! Сидел в засаде я в развилке старой и толстой орешины за спинами участников эксцесса. Я с вечера увидел там гнездо в дупле. И выследить хотел, кто там живёт. Что вы хотите — мне было восемь лет! Поутру раньше всех поднялся я и спрятался под деревом. Но хвост гадюки в малиннике увидел и забрался я на орешину повыше.

Вот тут они явились — отец побриться, дама — голышом купаться, а ухажёр на это поглядеть. Ну, может, и добиться тут же, на берегу, любви от дамы сердца. Но, впрочем, про любовь тогда я ничего не понимал. А осознал другое я тогда: не выдать бы присутствие своё! Ведь взрослые не любят свидетелей своих проказ. И неудач. Особенно, когда свидетель — малолетка…

Но минуло всего лишь лет пять-шесть, и я уж начал понимать или предчувствовать, предощущать иное. Мальчишки и девчонки тринадцати-четырнадцати лет, вступали мы на тот рубеж, где превращенья начинаются — в мужчин и женщин, покуда юных и неискушенных.

…То было так давно! Давным-давно. На озере лесном Большой Мартын, в окрестностях Йошкар-Олы…

1.

Однажды близкая подруга… не моя!.. изображала из себя русалку.

Ещё бы! Ночь. Над нами небеса, усеянные звёздной пылью… Луна ползёт средь звёзд и туч, приглядывая за ночной лесною жизнью. Ну, и за нами тоже нужен глаз да глаз — настали летние каникулы, и мы почти все ночи лета за городом, то у реки, а то в лесу прожили.

Ну вот. Как и в другие ночи, мы всей компанией под ясною луною сидели у костра.

Среди осоки, на берегу лесного озера была песчаная проплешина. Над нею и над тёмною водой тянулась ветка дерева. Быть может, та, с которой лет эдак шесть назад, нежданно для себя, капризною судьбой был сброшен недобритый мой отец.

Подруга одного из нас разделась догола и улеглась спиною на песок в сиянии луны. А близкий друг подруги влез на ветку, чтоб сверху попытаться запечатлеть ту дивную картину на сверхчувствительную фотоплёнку.

Подругу вовсе не пугала нагота. Ей захотелось голою предстать пред миром. Её томило что-то. Подруга выгибалась на песке и так и сяк, как будто томная русалка.

А нас томило странное предчувствие или желание. Ну, что-то вот такое. Мы смущались. Но было любопытно. Подруги наши вдруг заглядывали в лица нам, в глазные впадины, где наши взоры укрыты были тенями ночными. Потом подруги устремляли взгляды на серебром очерченное на песке девчоночье нагое тело. Подругам тоже вроде бы хотелось. Однако не решались на такое.

Летели искры от костра и смешивались в небесах со звёздным роем. У нас и у подружек наших в зрачках и звёзды, и те искры отраженьем множились, то притухая, то разгораясь снова — как отблески таинственных желаний, манящих, новых, незнакомых нам. Пугающих. Но столь дразнящих. Признаться нам самим себе в них было жутковато так же, как и сладко. Отдаться им почти хотелось. Но осторожность и пугливость покуда брали верх.

Подругин друг, на ветке укрепясь, навёл свой фотоаппарат.

И тут подруге на живот запрыгнула огромная лягушка…

О боже… этот визг подруги той и посейчас гремит-свербит в моих ушах!

А сколько с той поры минуло лет… Десятилетий!

И содрогнулось дерево от крика.

И друг подругин вместе с аппаратом, сорвавшись с ветки, канул вглубь воды.

А к небесам, вдогонку визгу, вознёсся, как струя фонтана, столб искор водяных — серебряные ожерелья брызг.

То было под Йошкар-Олой на берегу лесного озера Большой Мартын.

А нам всем было около четырнадцати лет…

2.

И снова лес. И озеро лесное. И средь поляны мы вновь зажгли костёр. Ещё не вечер. Золотое солнце лучи раскинуло на весь земной простор!

Один из нас решил нам показать, как запускает он воздушных змеев.

Перед девчонками хотел пофигурять; не ведал он, что вместо змея полетает.

И вот он растянул на всю длину верёвку — повод, а змея мне сурово в руки сунул и сказал: «Держи! Бежи за мной, а как почуешь в змее силу взлететь, так отпускай…» И с этими словами по краю леса он побежал что было сил, навстречу ветру. И вот уж змей «ложится на крыло», а воздух стал ему опорой прочной, а я, как велено, тотчас же змея отпустил. И он понёсся вверх. А наши скептические взоры зажглись восторгом.

А как сияли глаза наших девчонок! Я до сих пор, спустя десятилетья, не позабуду той жгучей ревности, какую эти взгляды девчонок наших пробудили в нас…

Но что-то к вечеру сместилось в атмосфере. И нисходящий и восходящий потоки воздуха перемешались. Короткий, но могучий ветровой порыв ударил под дых летучему змеюке. И поднял, подхватил, понёс его через поляну на кромку леса, за окоём озёрный.

Приятель наш вцепился мёртвой хваткой в верёвку-поводок. А змей воздушный приятеля вдруг поднял над берегом озёрным и понёс, словно стервятник славную добычу…

Недолго продолжался нежданный тот полёт. С разгону Змей Горыныч вломился в чащу сосен. И в кронах их застрял и молча там повис.

А парня-змеелётчика вперёд снесла инерция полёта, но иссякнув, объятия разжала, отпустив его на волю и отдав во власть земного тяготенья. Так, не успев отведать небесной жизни, приятель наш, как Фаэтон хвастливый или Икар Дедалов, низвергся в бездну вод.

Красиво и ловко приятель наш нырнул! Как будто рыбка. В ковбойском своём прикиде, в обуви и в шляпе-«стетсон» (в тот год в провинции опять крутили «Великолепную семёрку»). Круги пошли по озеру лесному. В их центре колыхались на волнах лишь веточка сосны, отбитая от кроны, да шляпа-«стетсон».

Девчонки завопили, завизжали. Мы ж, парни, в озеро полезли, чтобы достать из глубины и вырвать из объятий Водяного его добычу — нашего героя.

Но тут пучину он покинул сам и вынырнул. По правде, дрянной был у него характер. Заносчивый и склочный, ну всё такое. Однако девчонки млели и таскались за ним хвостами. Нас, остальных парней, такое угнетало. Но не бить же морду приятелю?! Тем более что руки у него росли откуда надо. И выдумкой богат он был на редкость. Но вот характер, нрав… Пожалуй, Водяному они по вкусу не пришлись, и парня он отправил обрат в мир земной. И вот он вынырну, пилот-змеегонятель.

Девчонки снова заорали.

Но вслед за этим Горыныч Змей последним яростным порывом ветра был вырван из сосновых обниманок, и грянул вниз, и острым своим клювом он нашего дружбана долбанул в макушку, которую уже не защищала шляпа-«стетсон».

Змеюка подлая! Едва не утопила кумира наших всех девчонок!

Мы, парни, поняли в тот миг, что мы отомщены. И ревность наша враз иссякла.

Уже пятнадцатый нам шёл тогда годок.

А дело было на берегу лесного озера Большой Мартын, в окрестностях Йошкар-Олы…

3.

И вновь воспоминанья уносят меня к озеру Большой Мартын.

А нам уже, мальчишкам и девчонкам — «единодворцам» и одноклассникам, — лет по пятнадцать. Или около того. А в этом возрасте иные уже не в меру быстро созревают. Гормоны их шибают во все причинные места и сносят неокрепшие мозги.

И снова было лето. И ночи лунные. А как сияли звёзды — в упор в глаза нам, из глубины бездонного ночного неба… Порой леса гудели под напором вдруг налетавших летних смерчей. (Торнадо им прозванье в нездешних странах на заокеанском континенте.) Опять собрались мы к лесному озеру Большой Мартын на приозёрные поляны на наши ночёвки колдовские у костра.

Лягушки пели так, что тремоло пульсирующих трелей мы услыхали, едва лишь отошли от городских окраин. И в сумерках, в их синеве, сгущающейся быстро, почти что наугад мы находили узор тропинок посреди кустов. А лягушачье пенье нам было словно радиомаяк.

Пока костёр мы разжигали, один из нас, как помните, фотограф, и его подруга, разоблачаясь быстро на ходу, пошли проверить за кустами любимую поляну. Все мы знали: они там под Луной и звёздным светом опять «позагорают» голышом. Ну нравилось им это! Глядеть на наготу друг друга, невольно-вольно уступая искушенью. И будто бы случайно друг к другу осторожно прикасаясь; и содрогаясь лёгкой дрожью и от самих прикосновений, но ещё больше — от этих осторожных робких ласк предощущенья. Ни-ни! Ни боже мой! Уверить смею — ничего иного. До поцелуев даже не дошло. Или девчонки не смогли поймать — не раз они подглядывать брались. Но им не повезло застукать.

Ну вот. Приятель и его подруга, бликуя в лунном свете нежной голизной, исчезли за кустами. А нам осталось лишь похихикивать смущённо и скабрезно подмигивать друг дружке, да слышать голоса.

«Крем от загара взял?» — она его спросила.

«Конечно!» — он ответил ей.

Над лесом и над озером во всём подлунном мире повисла тишина. И даже все лягушки в недоуменье смолкли. Крем от загара? Ночью?! Чтоб лунным, что ли, не обжечься холодным светом?! Вообще-то объясненье есть простое: ведь нужен повод, чтобы юная подруга, облитая, как серебром, луны лучами, легла в траве перед тобой нагая и захотела… и разрешила… позволила твоим рукам её касаться и с осторожной жадностью скользить по телу. Ну, вот он, крем. Им надобно помазать шею, плечи, спину у подруги, и далее, не пропуская ничего.

Конечно, и нам, мальчишкам, хотелось подглядеть. Но мы стеснялись при девчонках. Девчонки же стеснялись меньше нас. А самая отпетая из них через кусты взглянула на полянку и сообщила: «В руку крем набрал. Во, во! Повёл ладонью от шеи по спине туда, где…» Закончить комментарий ей не удалось.

Раздался дикий и протяжный вопль подруги! В нём слышались и вой сирены, и стон израненной пантеры, и рёв тигрицы, оскорблённой в лучших чувствах. И все лягушки замолкли разом в потрясенье и в ужасе попрыгали в свои озёрные подводные жилища.

Какою едкой мазью приятель наш мазнул свою подругу?! Не скипидаром же! Каким же надо быть не в меру увлечённым страстью дурнем! Иль чтоб мозги совсем уж покривились, гормонам сдавшись, их горячечному буйству. Но всё равно! Пусть даже в спешке сборов, пусть в сладком предвкушении запретных удовольствий, но чтобы так, не глядя, крем для загара перепутать с какой-то едкой мазью…

Наивны были мы тогда ещё, не зная, как перекашивает чувства и мозги в угаре первого, неудержимого влеченья к другому полу! Но в ту минуту нам было не до размышлений.

Как был, весь голый, приятель наш вкруг озера помчался, снося в потёмках в своём неудержимом бегстве всё, что росло вдоль берегов озёрных. За ним его подруга, и тоже голышом, неслась, вопя и потрясая, словно дубиной иль копьём, огромной веткой, вырванной из чащи.

Мы кинулись ловить их и спасать приятеля от ярости его подруги. Девчонки наши, поймав подругу, пытались вырвать из цепких рук её дубину. Мы, парни, из кустов шиповника колючих приятеля добыли и увели от глаз его подруги, мщением пылавшей.

Конечно, так хотелось местами поменяться нам: девчонки бы гонялись за голым парнем, а мы б, мальчишки, ловили бы и утешали голую подругу. Но, повторяю, были мы тогда ещё скромны. А может, сгоряча мы не сообразили, как надо правильно распределить заданья.

Потом девчонки подругу нашу от скипидара отмывали, плескаясь вместе с нею в озере лесном. А парни, то есть мы, из кожи нашего приятеля тащили все те колючки и занозы, которыми его украсил лес. Хотя, понятно, что приятеля хотелось бы отдать девчонкам, а его подругу купать и отмывать самим, ещё неловкими ладонями неопытных мальчишек. Но, повторяю снова: мы тогда ещё наивны были и в чём-то самом сокровенном — стыдливы и даже целомудренны не в меру.

…А было это летними ночами, всё вкруг того же чудесного лесного озера Большой Мартын, недалеко от города Йошкар-Олы.

Тогда отстукало уж нам кому четырнадцать, кому — и все пятнадцать.

И были мы на переломе возраста, судьбы и чувств, и в предвкушенье уж скорой зрелой жизни, хотя и неосознанном покуда…

________

На этом я пока остановлюсь. Когда же память, как в воды озера, в глубины лет нырнёт и случаи иные мне напомнит, то, может быть, продолжу.

Май 2017 г. — осень — зима 2021 г.