Этот сон нужно записать быстро, не вдаваясь в подробности. Опираясь только на глаголы, никаких эпитетов и украшательств, только в глаголах - правда.

Ей было лет тридцать. Это я понял уже потом. А сейчас вечером в метро на «Римской» мне было абсолютно наплевать, сколько ей лет, баба она или мужик. Я ехал откуда-то куда-то, ехал злой. Почему я был злым - я уже не помню, значит повод был действительно веский.

Она зашла в вагон и встала у надписи «Не прислоняться». Это надпись не была видна, потому что я закрыл её своим телом в дутом пуховике. Она, не видя меня, стоящего справа, если смотреть со стороны входящего, встала на мое место, ничуть меня при этом не потревожив. Она просто вошла в меня. Злого, прислонённого к стенке вагона. Вошла и не заметила этого. Первое время, где-то две минуты, я и сам ничего не мог понять, я подумал, что девушка двоится в моей воспалённой голове, я бранил её, материл про себя, что ты тут встала, ведь есть свободные места, и рядом место тоже не занято, разуй глаза. Но девушка продолжала стоять внутри меня. Или это я был внутри неё.

Получается, я стал невидимый? Получается, меня больше не существует? Я тень? Когда это произошло? Неужели я упал на рельсы, меня переехал поезд, и всё? Но ведь этого не было. Я хотел жить, сегодняшний день точно, прожить его до последней минуты, утонув в своей одинокой злости.

Пока я рассуждал, она собралась выходить. Не найдя ответов на свои вопросы, я прикрепился к ней, обхватив ее тонкую шею. Так коалы прикрепляются к деревьям. Мы вышли и пошли по направлению к эскалатору. Она не испытывала ни малейшего неудобства, неся меня на себе. Забытое чувство из детства, когда мама брала тебя на руки и говорила, что, может быть, уже хватит ездить на ручках, вот ты какой уже тяжёлый.

Мы поднимались вверх по эскалатору. Я не знал, на какой станции мы выходим, потому что всё время смотрел ей в затылок и был уверен, что она-то точно знает, где нам выйти. Я доверял ей полностью и даже закрыл глаза.

Когда же я их открыл, я понял, что нахожусь в детском саду. Шкафчики с клубничками, апельсинками, вишенками. Да, это садик. На маленьком стульчике сидит девочка, а мама — она натягивает на её ножки валенки. Я только сейчас внимательно рассмотрел её лицо. Помните «Даму с горностаем», так вот — что-то из этого. У девочки и у мамы — одно лицо, как две капли.

— Хочешь сама, давай - сказала мама дочке и стала ждать, когда та, наконец, натянет на свою ножку правый валенок. Левый уже был на своём месте. А девочка пыталась раскрутить валенок как волчок. Терпение мамы иссякало.

— Лена, я прошу тебя. У меня был тяжёлый день. Мне тяжело…

Девочка её не слушала. Поняв, что валенок не будет крутиться, она решила забросить его на верх шкафчиков.

— Мне тяжело… - повторялось у меня в голове. Что ж ты, дурак, держишься за неё, отпусти же ты её наконец. Важно сказать, что ни мать, ни дочка не замечали меня. Видимо, я и правда исчез. Так же, как исчезла моя злость. Родилась без причины и удались так же легко и незаметно.

Я освободил её от себя и поймал валенок, летевший мне в лицо. Все это произошло одномоментно. Я держал валенок в руках. Девочка заметила это и начала страшно кричать: «Мама! Мама!» и показывать пальцем на меня. Испугавшись детского крика, что может быть мучительнее этого, я выпустил валенок из рук до того момента, как мать успела повернуться в мою сторону. Тот начал крутиться как волчок по полу и раскрутился так, что сам каким-то образом наделся на ногу девочки.

— Вот и умница - мама погладила девочку по голове. Потом они быстро надели курточку, шапочку, перчатки, попрощались с воспитательницей, которая так и не появилась. Девочка погрустнела. Ей надоело баловаться, или это страх перед висящим в воздухе валенком опустошил её. На её личике не было никаких эмоций. Впрочем, как и на лице её мамы.

Мы вышли втроём из детского садика. На улице резко стемнело, выпал ровный слой снега. Я окончательно убедился в том, что меня нет, увидев на снегу только две пары следов. Я думал даже всё бросить, остановиться где-нибудь, отделиться от них и ждать, пока снег не засыпет меня. А видит ли меня снег? Но не стал этого делать, потому что почувствовал, что замерзаю. Значит, жив. Или это просто кровь моя стала настолько холодной?

Я всё же проводил маму и дочку до дома. Я привык всех всегда провожать. Мы дошли до подъезда. Она сказала девочке — «только быстро, три минуты и всё». Девочка побежала к качелям на детской площадке. И мы остались с ней наедине. Она достала айкос, закурила, высматривая, чтобы дочка не дай бог не увидела, затягивалась суетно и неправдоподобно. Дама без горностая, но с айкосом. Странное зрелище. Не оторваться.

Мне захотелось сказать ей пару слов, не знаю каких, просто захотел что-то произнести, чтобы невидимое стало видимым.

Я зачем-то спросил ее: «Есть закурить?».

Она ничего не ответила.

Я помахал у неё перед глазами рукой.

Она не моргнула глазом.

Тогда мне ничего не оставалось делать, как взять её за руки и начать раскручивать как волчок. Что удивительно, у нас получилось. И мне показалось, что не я, а она уже раскручивает меня. У меня закружилась голова. У неё тоже. Мы упали на снег. Я оказался сверху. Теперь я вошёл в неё, как она в меня. Так же незаметно и легко.

— Мама, мама! - девочка подбежала к нам и стала метаться. Она подумала, что мама умерла и тут же заплакала.

— Не плачь…- сказала мама. — Всё хорошо.

— Тебе тяжело? Мама, тебе тяжело? — и девочка упала на колени и стала бить маму кулачками. Попало и мне. Я осторожно притянул девочку к себе. К нам. Девочка затихла, ее дыхание выровнялось, сердце перестало колотиться. Она оказалась внутри нас, внутри мамы, внутри меня.

Сколько мы так лежали, Бог его знает.

Я смотрел в затылок: то ли в мамин, то ли в дочкин, а потом медленно закрыл глаза. Снег падал и ничего не видел.