Было время — до Гутенберга, — когда книга являлась продуктом сугубо полифонического искусства: непосредственно автора — куда же без него, — мастера-писца, художника (как правило, миниатюриста) да плюс ещё специалиста по выделке бумаги, которая зачастую ещё даже и не из бумаги состояла. Позже книга стала разночинной, куда более доступной — потому что многократно подешевела, — и даже, слава богу, почти ширпотребной. Из неё ушла, говоря современным языком, эксклюзивность, рукодельность, зато пришла её массовость. Которая, опять же в скобках будет сказано, повлекла за собой и значительную, геометрически прогрессивную, почти поголовную грамотность народонаселения. В последние же, так называемые новейшие, времена под напором компьютерной грамотности-малограмотности, из-за которой несомненно страдает и наш первородный человеческий — вырождающийся или всё-таки перерождающийся? — язык, книга вновь становится эксклюзивной. Полифоничной, к чему её подвигает необходимость конкурировать со многими другими предметами культуры и искусства, зачастую куда более легкоусвояемыми, чем она. И в данном случае книга, как и автор, каким бы великим и классическим он ни был, кроме собственно читателя, его, читателя, природного или воспитанного, книгой же, воображения, берёт себе в соратники многих и многих соавторов. И первый среди них — это, конечно же, художник. Книжник — лично мне не нравится определение иллюстратор. Со-здатель. Без которого здание даже самой талантливой книги не бывает столь впечатляющим, как с ним.

Недавно побывал в едва ли не самом замечательном и многогранном книжном магазине Москвы — «Библио-Глобусе». И поразился двум вещам: количеству нулей на ценниках — просто сороконожки — и радужной яркости самих книг. Да, книжные магазины становятся сегодня почти картинными галереями — и не только по ценам. А читатели бумажной литературы — почти что коллекционерами.

Книга вновь становится продуктом полифонического искусства, в котором очень важную скрипку играет соратник-соперник (помните вознесенское: «Пошли мне, Господь, второго!..») — Художник.

И в этом плане сама наша современная отечественная книга, и даже современная книжная отрасль, понесла в 2021 году очень серьёзную утрату: умер Александр Васильевич Мелихов. Человек с исконно казачьей фамилией, чьи предки когда-то были сосланы из Оренбуржья аж в Бухару, прошедший путь от скромного мастера-дизелиста, до — просто Мастера, но с очень большой, даже заглавной буквы.

Талантливый выпускник Московского высшего художественного промышленного (Строгановского) училища уверенно вошёл в плеяду таких выдающихся художников книги, как Иван Билибин, Татьяна Маврина, Орест Верейский…

Александр Васильевич, которого я имел счастье знать лично и работать с ним, питал особую страсть к классике. Его манера открытого цвета и невероятной, растительной графичности, которую я для себя, совсем не по-научному, называю иконописной, суздальской, как ни странно — может быть, в связи с тем, что родился он, имея сугубо русские корни, в самом центре просвещения Азии, Бухаре, — одухотворяет, поднимает, к нашим глазам, и делает понятнее для нас два живительных потока мировой словесности: восточную и собственно российскую. Его иллюстрации к «Махабхарате», «Тысяче и одной ночи», стихам Омара Хайяма, приобретшие международную признательность, удивительным образом перекликаются с такими же яркими, почти языческими миниатюрами к толковому словарю В. И. Даля и особенно — к «Войне и Миру» Л. Н. Толстого.

К «Войне и Миру» Мелихова у меня очень личное отношение, потому что эти картины — не могу назвать их картинками — рождались практически на моих глазах. На протяжении многих месяцев художник приносил мне их одну за другой. Раскладывал на много чего видавшем редакторском столе, и мир Толстого возникал перед моим восхищённым взором во всём своём трагическом многообразии и многоцветии. Повторю: жизнь этому миру, в чём читатели «Форума» могут убедиться и сами, придаёт не только цвет, но и поразительная пластичность линий. И толстовский мир, как и толстовская война в немалой степени становятся для нас и мелиховскими — Миром и Войною художника, родившегося в самый трагический год войны, тоже Отечественной, но уже ещё более Великой.

У него было поразительное чувство истории. Чутьё. Основанное, правда, на многом знании: Мелихов даже не месяцы, а годы проводил в архивах и библиотеках, изучая, например, гражданские, партикулярные костюмы и военное обмундирование прошлых веков, особенно Екатерининской, Павловской и Александровской эпох. И как результат — его иллюстрации, его картины к той же толстовской эпопее, наряду со шкатулочной, почти лакированной яркостью и выразительностью, весьма достоверны. По ним вполне можно изучать историю русского костюма в целом. А внешняя достоверность придаёт дополнительную точность, историчность и содержанию иллюстраций. Что касается «Войны и Мира», то в цвете, как и фильм Фёдора Бондарчука, он тоже вышел, если не ошибаюсь, впервые за много лет.

И ещё, обратите внимание на лошадей, ведь в толстовские времена люди, особенно военные, были почти что кентаврами. И эти младшие братья человечества, в том числе и по разуму, занимают значительное место в творчестве художника. Причём я бы сказал, что это не просто изображения, а — портреты. Кони любовно выписаны Мелиховым не только с редкостной по сегодняшним временам анатомической точностью, но и с удивительной, женственной грацией. Ими любуешься, им сострадаешь как людям, когда видишь их в работах художника поверженными, искалеченными на полях былых сражений.

Александр Васильевич был очень авторитетным членом Союза художников СССР и России, лауреатом многих престижных творческих премий. Немало выставлялся в Москве, во многих других городах России, за рубежом. Я горжусь тем, что его работы толстовского и лермонтовского циклов, к которым имею некоторую причастность, экспонировались в городе Моффате в Шотландии и в Ясной Поляне. На исторической родине лермонтовских предков и в родовом гнезде Льва Николаевича Толстого.

Александр Васильевич Мелихов любил приходить в «Художественную литературу». И никогда не являлся сюда с пустыми руками. Старательно раскладывал хрустящие ватманские листы, ревниво следил за моей реакцией. А после, как истинный русский художник, неторопливо раскрывал свой походный саквояж с походным же и очень «художественным» скарбом. Среди которого всегда оказывалась неизменная бутылочка доброго коньяка.

…Сегодня мне придётся поднять рюмочку одному. Поминальную. Царствие небесное тебе, дорогой Александр Васильевич!