Вот я сплету вам веночек простых, как полевые цветы, историй. Может, они о дружбе и любви. Может — о бойцах невидимого фронта. А может, о чём-то таком, что не сумеют передать словами даже матёрые бойцы незримых окопов. Например, о том, как чудесят человек и природа, когда ищут общий язык… Кое-что из этой обезьяньей эпопеи мне рассказали друзья. Что-то знал я и сам. Но сейчас, соединяя всё воедино, даже я с трудом верю, что это было так, а не иначе. И задним числом пытаюсь представить: поднимались ли волосы дыбом у нашей разведки и заокеанской? И разом или по очереди? Ну, гадать не берусь, но точно знаю: одним всё это казалось дурацким фарсом, иные пережили это как триллер-ужастик, а начальство, как водится в двусмысленных случаях, просто закрыло на всё глаза. Тут накатили перемены в нашей стране и во всём мире. А на смутное времечко многое списывается… Но, может, это история о том, что благодаря общению с животным, человек открывает в себе неописуемые глубины непознанного. Хотя, кто знает, какие были сделаны тайные выводы и как повлияло это на карьеру главных героев. Впрочем, они были в своём деле заслуженные и даровитые спецы; наверное, им прощалось много такого, чего не спустили бы менее важным штирлицам…
Открыть имена главных героев этой истории нельзя и по сию пору: они много лет служили во внешней разведке. И так хорошо ловили чужие тайны и охраняли наши, что дослужились до званий подполковников или даже полковников. В тире, поддерживая форму, они дырявили мишени на зависть коллегам и тренерам. Но применять в деле это своё умение им не доводилось никогда: в этом и состоит мастерство и профессионализм шпиона — не доводить события до эксцессов, особенно до пальбы. Если стволы обнажились — то в разведке это означает полный швах. Мои герои всегда умели обойтись без катастрофического шума. Потому, наверное, и стали полковниками. Или подполковниками — что тоже немало! От их любимого спортивного оружия, пистолета Марголина — имя главной героини событий: Марголька. Но сама история не о спортивной пальбе и не об экстремальном туризме за госсчёт, как с некоторой натяжкой можно бы назвать разведработу за рубежом. Пожалуй, эта история — ещё и о той игре и контригре, которую ведут меж собою бойцы невидимого фронта из разных разведконтор и разных стран, иногда даже сотрудничая «поверх барьеров» — идеологических и начальственных (на генеральских верхах или тайно-дипломатических, да и на низовом уровне исполнителей и резидентов). Порой оказываясь фигурками в игре начальства. Но и очень большие начальники — всего лишь пешки в игре Судьбы, Случая, обстоятельств… В этой игре не брезгуют сосульками из гречневой каши на люстрах, и тарелками, пущенными в голову денщика. Словом, приёмы и методы таковы, что не о всяком расскажешь. А расскажешь — не поверят. Так что пусть имена героев этих событий так и останутся в тайне — кроме имени героини: Марголька.
* * *
Чаще всего оба моих героя искали чужие тайны порознь, в разных странах, но жили вместе. В столице, в служебном доме старой постройки, с толстенными стенами, с удобствами, которые тогда и не снились даже иным именитым, заслуженным и высокопоставленным москвичам. Домина из четырёх корпусов с внутренним зелёным двором был набит тайнами под завязку; его сторожила ведомственная охрана. У моих героев была общая квартира на двоих — огромные комнаты и коридоры, высоченные потолки. Но гречневая каша долетала и до потолков, а когда она свисала сосульками с шикарных чешских люстр — это было нечто! На двоих был у них солдат-денщик. Ему-то чаще всех и доставалось тарелками по голове. Правда, и охране не приходилось дремать подолгу. Особенно беспокойно было в тот раз, когда в замках сейфов оказалась жвачка, а тут ещё эта юбочка… Конечно! Раз речь о мужиках, да ещё офицерах, да ещё о разведчиках, которые так подолгу живут без женской ласки, кроме той, что обретают нелегально, — то без юбки тут не обошлось. А вы как думали?
Шерше ля фам… И они её нашли. Не совсем настоящую женщину. Не человеческую. То была сообразительная, явно не без юмора и с актёрскими задатками очень хорошенькая самочка шимпанзе. Не то они купили её в какой-то стране, не то им её подарил кто-то: чтобы не жили бобылями. Даже в их двусмысленном ведомстве их долгая холостяцкая совместная жизнь вызывала пугливое недоумение: может, у них какая-то неправильная натуральность и что-то не то с ориентацией по сторонам света? Но тут всем на голову свалилась эта обезьяна. По зрелом размышлении приходится признать: этот подарок — явная диверсия со стороны чужой разведки. Или проверка на вшивость со стороны своих же. Что порой одно и то же… Ну, известно, как свои проверяют. Либо интрига сослуживцев-завистников, либо проверка от службы безопасности. Что почти всегда одно и то же: ведь такая проверка чаще всего и есть интрига завистников. Порой, правда, загадочные подарки подбрасывает начальство. Делая вид, что это разгулялась рука Судьбы. Ну, состязание начальников с Высшей силой и их заметно преувеличенное мнение о собственном значении для судеб мира тоже известны… Однако вернёмся к моим героям.
…Попав в ту квартиру, шимпанзетка по-хозяйски величаво оглядела свои новые владения, и денщик хмыкнул: «Прямо королева Марго!» Так её и назвали — только удлинили имя: Марголька.
Если вы думаете, что начался цирк, то вы ошибаетесь — это было круче.
* * *
С той поры в доме завелись специальные халаты серого цвета с завязками на спине. Перед едой оба моих героя и их денщик непременно надевали эти халаты. Если гость полковников садился обедать вместе с ними, то гостя тоже наряжали в халат — как в бронежилет. Без разговоров и объяснения причин.
Марголька обожала гречневую кашу. Ополовинив тарелку, она впадала в буйный восторг по-обезьяньи: лупила себя руками и ложкой по голове и по груди. А заодно тарабанила и по тарелке. Что-то принимали на себя стены и не успевшие пригнуться сотрапезники. Оставшаяся гречка летела шрапнелью до потолка и повисала на люстрах. Получались гречневые сосульки. Очень смешные.
Марголька ликовала. А когда гречневые висюльки срывались с люстры, ловила их ложкой или на язык. Как-то раз в такой праздничный миг пришёл посыльный адъютант от генерала. Как и все такие личности — жуткий модник.
Эти юные штабные франты такие обидчивые! Когда за ворот его шикарного мундирчика нырнула гречневая сосулька, он с перекошенным лицом испарился с места событий. Марголька огорчилась, не успев поймать сосульку в подставленную тарелку. Но ещё больше она удивилась тому, что обласканный гречкой гость сбежал, не сказав ни спасибо, ни до свиданья. А стиляга в погонах даже забыл о пакете, который должны были отдать полковники, и помчался плакаться начальнику — тот ждал его во дворе в служебном лимузине.
Генерал был из другого Управления; он решил, что это какие-то внутриведомственные интриги, и пришёл разбираться сам: с чего бы это пакет заменили на гречневую шрапнель? Какой тут кроется намёк? Генерал был облачён в хорошо пошитую генеральскую форму. И этот мундир не то что на свету, но даже в полумраке посылал во все стороны хорошо выделанные лучики и зайчики от погон, звёздочек, золотого шитья, наградных колодок и полированной обуви. Вообще-то Контора, где служили мои полковники или подполковники и тот генерал, не требовала каждый день являться на службу в военной униформе. Там по большей части все, даже само верхнее начальство, так и ходили — в гражданском. Но генералу, о коем речь, цивильное платье, видно, сильно обрыдло ещё в те годы, когда он совершал свои нелегальные подвиги в чужих странах, которые я называть не буду, ни страны, ни подвиги, — чтобы избежать международных дипломатических скандалов. Кое-кто в Конторе, причём в разных Управлениях и независимо друг от друга, высказывал догадку, что ещё в очень раннем детстве будущему генералу мечталось: он непременно станет маршалом. И виделось во сне и наяву, как он скачет туда-сюда по полям и лесам верхом на лошади, на танке или на ракете и сверкает на солнце саблей, бомбой, наганом, карабином, каской, ментиком, лампасами, сапогами, выпушками, петличками и шпорами… Короче, окончательно завязав, по указанию начальства, с нелегальными командировками за рубеж, он вернулся домой и обосновался в кабинетах Конторы. И полюбил являться в офицерской, а потом генеральской форме не только в парадных, представительских и праздничных случаях, но часто и по будням. Мундир он шил из добротного материала и у лучших портных. Чего уж говорить о его юном адъютантике-моднике… Ну так вот этому генералу на погон и свалилась последняя на том обеде гречневая сосулька.
Чисто по-женски Марголька испытывала ко всем людям в погонах материнские чувства. Это чувство и какая-то невероятная, право слово, чисто звериная интуиция (о которой я ещё не раз упомяну в этих обезьяньих историях) подсказали Маргольке, что и этот гость не очень доволен сюрпризом. Она ухватила левой рукой генерала за шею, ложкой подобрала с его погона гречку и засунула ему в рот. Он машинально сглотнул. Марголька удовлетворённо почмокала, покровительственно похлопала генерала по щекам, а потом утёрла генералу рот салфеткой — в семье она быстро освоила политес.
* * *
Была ли сорвана какая-то важная операция — не знаю, а врать не хочу.
Денщик, однако, высказался не по годам мудро: «…ежли сплетня про детские грёзы правда, так этому генералу вроде как повезло и не повезло со службой: с одной стороны, скрытные шашни и тайная власть, мечта!.. и работа за границей, почти туризм; а с другой стороны, хоть и военная служба, но мундирчик показывать нельзя и шашкой открыто не помашешь, всё прячь под цивильной одежкой… Я этому генералу почему-то даже сочувствую. Мне его, даже против воли, жалко. Только-только дорвался, наконец, до детской мечты, а её тут же оплевали гречкой. Такое не прощают. Э, отцы мои командиры родные, нам ещё ой как аукнется обезьянье метание гречки на генеральские погоны…»
Прозорливец как в лужу глядел. Начались разборки между двумя Управлениями, и шли они долго… Из-за этого друзья совсем поздно возвращались домой, и как-то раз осознали, что уже который день Марголька не встречает их у двери. Ей одной было скучно, и, видно, сообразительная шимпанзушка нашла себе развлечение. Но какое? И где?
Они вмиг осмотрели квартиру, скользя вдоль стен неслышными тенями — как в шпионских кинобоевиках. Никого! Тут до них дошло, что в туалете с чёткой периодичностью из бачка выбегает вода. Они переглянулись: Управления, вроде, помирились, но мало ли что… Они открыли дверь в туалетную комнату.
Спиной к двери на унитазе сидела Маргошка. Время от времени она дергала ручку сливного бачка, а потом, прикрыв глаза ладонью и нежно причмокивая, мечтательно вслушивалась в рокот и журчание убегающей воды.
* * *
При такой службе, как у наших героев, денщику приходилось частенько оставаться наедине с Марголькой в пустой квартире. В общем, они дружили, хотя Маргоша держала денщика за самого младшего в доме. Как-то раз друзья засиделись на работе за отчётом. Вдруг затрезвонил телефон — охрана дома умоляла, чтобы они срочно вернулись. А тут ещё и в натуре объявился с тем же требованием охранник-посыльный. Денщик попал в беду!
…Марголька любила метать что-нибудь в цель. Но ей нужен был для такой забавы соучастник и свидетель подвигов. Она скучала, если никто не принимал участия в игре. И вот однажды, приготовив всё для метальных упражнений, она придумала, как заманить в состязание денщика. Всё равно в разгар рабочего дня никого другого под руками не было! К тому же звериное чутьё подсказывало ей: вряд ли её старшие опекуны одобрят метательные опыты в родной квартире. И уж тем более не станут принимать в них участие — по крайней мере, в дебютной стадии… Открыв дверцу посудной горки в большой комнате, Марголька стала тихонько постукивать фужером о тарелку и душевно обрадовалась, когда, услышав подозрительный звон, из кухни немедленно явился денщик.
Он увидел, что двери большой общей «гостевой» комнаты и двери холла и прихожей открыты настежь, образуя анфиладу. Вот так же когда-то хитроумный Одиссей для состязания женихов выстраивал в одну линию кольца двенадцати секир. Но денщик не понял что к чему, пока не началась игра.
Шимпанзе наметила на стене в коридоре, ближе к полу, воображаемую точку, и, как только денщик закрыл её головой, метнула туда тарелку. Причём, сделала это так, чтобы денщик уловил взмах её руки и успел упасть на пол. Так и шло в бодром ритме: она метала, он пластался на полу. Пока он поднимал голову, она успевала выхватить из раскрытого шкафа или посудной горки тарелку, чашку, блюдце — но всё это метала в цель с удивительной точностью, попадая в стену как раз тогда, когда денщик падал на пол. Но то ли денщик поскользнулся, то ли Марголька в этот миг отвлеклась. Но она проглядела нарушение ритма — и посудный снаряд контузил денщика. Доигрались! Марголька молнией кинулась к солдату, подняла его голову, огладила взъерошенные волосы… Но когда он открыл глаза, нахлобучила ему пилотку, чмокнула в лоб и метнулась обратно к боезапасу.
Тут-то денщик и успел нажать кнопку вызова охраны…
* * *
Некоторое время обезьяна вела себя тихо. Чересчур тихо — не приставала к приятелям даже когда они были дома. Но они заметили, что телефон подолгу занят. У каждого в кабинете стоял свой аппарат, но они были спарены, и друзья поначалу думали, что линия занята кем-то из них. Знаете ли, вот так протянешь руку машинально руку и берёшь трубку — ведь надо же, наконец, позвонить!.. — и слышишь из трубки: ту-ту, ту-ту, ту-ту-у… занято. Вроде бы что-то очень долго занято. На подсознанке думалось: тьфу ж ты, ну ты, и опять совпало с коллегой-одноквартирником на спаренном аппарате. Но вот однажды гневное начальство прислало вестового: сколько можно болтать по телефону?!
Приятели вышли в коридор — и тут осознали, что оба они не у аппаратов. Интуиция повелела им заглянуть в кухню. Там, у третьего аппарата расположилась Марголька. Она прижала трубку к уху и медитировала, слушая гудок.
Тогда-то у многих и зародилось подозрение, что такая вот необыкновенная Маргошка подарена с умыслом: разрушить налаженную работу ведомства.
* * *
Денщик всерьёз занялся Марголькиным воспитанием. Как-то в выходной день, утром, он увёл обезьянку в ванную на урок. Тема: чистка зубов пастой перед зеркалом. Маргоша этот урок любила: он открывал безграничные возможности для художеств. Но едва она выдавила из тюбика пасту на щётку и повозила ею по оскаленным зубам, как звонок в прихожей отвлёк наставника. Денщик поправил на Маргошиной шее нагрудник-плевальник и пошёл ко входной двери.
Вообще-то пост номер один у денщика был при Маргошке, и зря он его оставил. Но что было делать! Это явилась комиссия от начальства: два майора или капитана из Управления наших героев, но почему-то рулил щёголь-адъютант из конкурирующего Управления; ну, тот, что не поблагодарил за гречневую сосульку на погоне. Дело в том, что где-то в чужих краях один из наших тайных агентов подался в перебежчики или его просто накрыли с поличным. А может, в верхах Конторы сменялось начальство и, передавая дела, наводило учётный марафет по всем сусекам. Заодно решили проверить, как сотрудники блюдут у себя дома секретный режим. Не хранят ли, по небрежности, под крышкой унитаза, или в пепельнице, или на телевизоре, на самом виду, тайные бумаги?
Судачили, что проверку придумал тот генерал, который, после приветствия гречкой, стал очень неравнодушен к моим героям. А вдруг они ручкались с накрывшимся агентом-перебежчиком? Или, того хуже, настроены против нового верхнего начальства?! Ну, в чём не уверен, о том трепаться не буду. Но уточню, что гостевой набег комиссий назначили на утречко выходного дня: чтобы вдарить наверняка и застукать всех на месте преступления.
Оба майора или капитана виновато поглядывали на хозяев. Неловко было проверять своих старших, уважаемых, товарищей. Денщик зыркнул в спину начальствующему адъютантику и пробурчал что-то вроде «… конечно, почему бы не прикрыть суетой начальства свои шкурные происки против конкурентов…». Проверяющие и хозяева откровенно оскалились в ухмылках. Но мелкий штабной щёголь, раздувшись от важности, не оценил сложность момента.
Зато упавшую на неё свободу оценила Марголька. Она набирала в рот воду и сквозь намазанные пастой зубы с силой выпускала белую струю в своё отражение в зеркале. Фейерверк белых брызг её не впечатлил. Она выдавила пасту на ладонь и шлёпнула сверху другой ладошкой. Получилось лучше! Она положила на ладонь тюбик и шлёпнула уже по нему. Полтюбика расплескалось по зеркалу. Просто праздник! Но теперь закрылось отражение. Маргоша завозила щёткой по залепившей зеркало пасте. Потом её взору подвернулись другие тюбики с пастами. Ясно, что служба в особом ведомстве, которое по любому поводу закидывает бредни в самые дальние заграницы, позволяла нашим приятелям иметь много такого, чего не было даже в наших магазинах, не то что в наших домах… И вот перед Маргошкой тюбики с цветными и даже трёхцветными пастами. Пиршество красок! Но только она разгулялась, как её отвлек голос денщика. Он угощал проверяющих чаем и как раз наливал чашку адъютанту, бубня вбок: «…кому не дано чувства справедливости, тем кажется, что справедливость заменяется распоряжениями начальства, которому виднее, и потому начальственные приказы снимают с тебя ответственность за любую подляну…»
Маргоша вышла из ванной к гостям во всей красе: с ног до макушки перемазанная пастой, с удавленным тюбиком в одном кулаке и зубной щёткой в другом. Среди всеобщего ступора она подошла к адъютантику, и они глянули друг другу в глаза. Позже денщик сетовал: «…я думал, она ему жмакнет пастой прямо в его бесстыжие зенки!» Но не все людские надежды и чаяния сбываются. И, по правде, это к лучшему… А денщик оглядел Маргольку и кинулся в ванную.
Увидев Маргошу, хозяева и гости покатились со смеху. Марголька ответно кланялась, скалилась и желала пожать гостям руки. И первому подала выбеленную пастой ладошку штабному щёголю. Адъютант, руливший проверкой, нервно спрятал руки за спину. Маргоша осуждающе почмокала: она узнала нервного гостя, который сбежал однажды, не прощаясь и не сказав спасибо за гречневое подарение. Адъютант оскалился в ответной, чуток истеричной улыбке. Зубы у штабного щёголя были что надо! Но Маргоша была настроена критично. Она выдавила остатки из тюбика на щётку и потянулась к зубам стиляги.
Денщик тем временем, осознав масштаб подвигов шимпанзушки в ванной, пришёл в себя, и в гостиную долетело: «…уя себе!!!»
Адъютант понял: это сигнал, пора спасаться. Он заспешил, сказав, что проверки домашних сейфов и личных портфелей — сплошь показуха. И предложил хозяевам и проверяльщикам подписать соответствующие акты без формализма и первым корябнул свою подпись в конце каждого экземпляра. Прилетевшее из ванной от денщика «…ою дивизию!!» подстегнуло модника, и он смылся, отказавшись выпить чаю на дорожку. Его поспешный уход без обнимансов на прощанье, как и давеча, не пришёлся Маргольке по душе.
Позже, отмывая Маргошу, денщик разочарованно вещал о тех, кто не любит животных, поскольку слишком верит в своё человечье величие. Опекуны держали обезьянку за все её четыре ладошки, а денщик пытался оттереть с её макушки засохшую пасту и вещал в том смысле, что «…смотреть в глаза зверю могут немногие, потому что из глаз зверя выпирает в открытую то, что у людей спрятано глубоко под душонкой, а люди такое о себе знать не хотят, особенно то, что людям непременно хочется око за око, а звери этой дурью не маются…».
Однако, хотя бы на время, мстительная вражда между двумя Управлениями, как опрометчиво показалось многим, вроде бы сошла на нет.
* * *
Теперь пора подробнее представить ещё одного персонажа женского пола в этой истории. В аналитической службе того управления, которым рулил обласканный гречкой генерал, появился свежеиспеёенный молодой специалист: вполне себе смазливая выпускница одного из институтов. Вопреки предубеждениям более старших и опытных коллег-мужчин, она оказалась весьма сообразительной. И, чтобы быстрее отшлифовать её мозги, генерал распорядился время от времени водить её к нашим героям — поучиться приватно настоящим приёмам аналитического мышления. Впервые в квартиру к нашим полковникам, или подполковникам, эту девицу привёл щёголь-адъютантик. Возможно, генерал, затаивший обиду, уже тогда прикидывал: чем и как можно в отместку насолить опекунам Маргольки и всей этой компании. И, направив к ним девицу в сопровождении щёголя, как бы на всякий случай приучал наших героев к тому, что девица и адъютантик будут у них появляться часто… Положив прихваченную с собой папку с какими-то бумагами на холодильник в прихожей, девица и адъютантик прошли в гостиную. Девица слушала подполковников и сияла глазищами. А щёголь взревновал. Но не давал воли чувствам. Однако денщик заметил его страдания и позже высказался по этому поводу так: «…небось, его генерал ему сказал: зелен ещё; да и не забудь по какой протекции ты у меня, а у меня ты, как у бога за пазухой; так что всё, даже женитьба, только по моей команде и после проверки: Контора такая!» Помолчав, денщик прозорливо добавил: «…и наверняка, пятками чую, генерал девицу припас для себя…» Интуиция и тут не подвела денщика, он верно прозрел будущее. Но об этом позже, в свой черёд, а пока надо рассказать о двух странных пропажах, случившихся в конце того визита. Восторженно прощаясь с хозяевами, девица вдруг обнаружила пропажу одной серёжки. Хозяева на миг задумались, переглянулись и оба враз схватились за боковины дивана. Эта мгновенная догадка говорит о том, что по своему огромному житейскому опыту различных критических ситуаций они хорошо знали, куда может подеваться серёжка после того, как её обладательница покинет диван. С лёгкостью они сдвинули тяжеленный предмет спальной мебели. Маргоша тут же сунулась в образовавшуюся у стены щель и радостно загугукала: в пыли блеснула искорка. Маргоша цапнула серёжку, озабоченно чмокая, отёрла её от пыли и вручила хозяйке.
Благодарная гостья не решилась чмокнуть хозяев, но поцеловала в лоб Маргольку. Вышли в прихожую, и Маргоша увидела в зеркале, что над бровями у неё алеет оттиск помады. Художественной натуре Маргоши, склонной к авангардным изыскам, это понравилось. Правда, девица сгоряча стёрла отпечаток. Но обезьянка потребовала восстановить утраченное и подставила лоб. Чмокнув Маргошу ещё раз, девица стала прощаться, и тут обнаружила, что нет папки с документами, которая вроде как была у неё в руках, когда она сюда пришла. Адъютантик предположил, что это, видимо, мираж памяти, и, скорее всего, папка всё это время оставалась в Конторе, в кабинете, и там они её найдут, если поспешат покинуть наших героев, тем более что вот-вот закончится рабочий день и кабинеты опечатают… Документы были не какие-нибудь важные и вовсе несекретные, но всё же — непорядок. Аккуратная девица расстроилась: такой прокол в начале карьеры!.. — и вместе с адъютантиком быстренько выбежала прочь.
А Марголька, отдавшись художественным восторгам, даже забыла проводить гостей. Она красовалась перед зеркалом, любуясь отпечатком чмока посреди лба, и вытягивала навстречу своему отражению губы трубочкой.
* * *
Опекуны Маргольки выхлопотали денщику повышение в чине за усердие по службе: сержантское звание и соответствующую прибавку к жалованью.
Новые лычки на погонах денщика решили отметить по-семейному. То есть всем двором закрытого жилого комплекса. Ну то есть перефотографироваться всем со всеми. Вот ведь странно: разведчикам и контрразведчикам, и даже техническим и штабным работникам Конторы тайных дел советуют не мельтешить лицом где не надо. Но даже у самых тайных нелегалов всегда найдутся «фотки на память». Целый альбом! Был такой и у моих героев. И денщик вклеивал туда ещё и фотографии из истории тайных служб разных стран. Маргоше нравилось листать этот альбом. Почему-то самой любимой её картинкой стало знаменитое фото Маты Хари в танцевальном «восточном наряде». Кому-то взбрело на ум нарядить Маргольку точно так же. Общими восторженными усилиями женской части жильцов и охраны собрали наряд. Не хватало лишь похожей шляпки. Да ведь она ещё должна была быть небольшой! И тут местный бомж-алкаш, брат кого-то из охранников и завсегдатай ближней пивнушки, приволок откуда-то не то чепчик, не то чалму. Не пойми что! Но очень похожее на то, что надо. И на ближнюю субботу, пока тепло, наметили съёмку и поздравительный гульбанс.
Обряжая Маргошку к съёмкам, денщик вразумлял её, чтобы на людях она вела себя прилично, ведь попала в очень достойную семью: «…твоих старших друзей и моих начальников все уважают по делу: когда они учат молодых, то не заносятся — как иные генералы, уж я не говорю о генеральских адъютантах; если придумывают операцию, то и других внимательно слушают; когда разбирают, что и как получилось, то не спешат с первыми пришедшими на ум выводами; а если всё полетело вверх тормашками, так не кидаются попусту упреками…»
Опекуны Маргоши вместе с друзьями готовили фототехнику в комнате рядом. И потому, думается, денщику хотелось, чтобы его благодарственные слова долетели до ушей его начальников. Согласитесь, такая маленькая слабость простительна денщику. Или кто-то не согласен? Тяжёлый нынче пошёл народ…
А вот Марголька, стоя на столе перед обряжавшим её денщиком, его слова оценила. Она обняла его рукой за шею и прижалась щекой к верхушке его головы. Другой рукой она крепко стиснула новое ожерелье, только что добавленное денщиком к прежним «восточным украшениям». Денщик вздохнул: «…э-э… до чего же любит женский пол всякие блискучие побрякушки!..»
Едва вышли во двор, сразу стало весело: из окон таращились любопытные, отовсюду сбегался народ и вокруг носились стаи кошек. Для разогрева шимпанзушка поймала за хвост по одному любопытному коту в каждую из четырёх рук. Котяры нервно, но осторожно взмявкивали. Своих хвостов, ясен пень, им было жаль; но зверь, поймавший их, был им дотоле неведом — не человек и не животное. Прежде они не видывали такого существа на своем дворовом газоне. Дипломатично мяукая и подмурлыкивая, они ненавязчиво проявили свой интерес и, вежливо выгибая спины и дружелюбно помахивая хвостами, они просто подошли познакомиться. И на тебе!.. Теперь они не знали, как себя вести в подобном случае. Маргошка полулежала на газоне, как на диване, в небрежной и ленивой позе султанши — но растерянно лупала глазами: все четыре руки заняты, ни встать, ни сесть, а отпускать котов тоже жалко.
Тут во двор вошёл известный нам адъютантик. Может, с поручением. Или на разведку: почему народ гуляет? Не то с иным умыслом…
Из подъезда с другой стороны вынесли фотопричиндалы мои герои. Реакция у них отменная: чтобы не упустить праздник общения обезьяны с котами, кто-то навскидку щёлкнул затвором. Вспышка испугала Маргольку, и та выпустила котячьи хвосты. Не разбирая дороги, коты рванули спасаться. Один из них наскочил на адъютанта, вскарабкался по его франтовскому мундирчику, как по дереву, на самый верх и уселся на фуражке. Не везло штабному щёголю в этом дворе! Он вцепился в фуражку, прижимая её к голове. Но и кот впился в фуражку когтями и, держась из последних сил на шатком кругляше, умолял судьбу о пощаде. Посадочный пятачок кренило туда и сюда, подкидывало, а затем куда-то понесло — адъютантик кинулся прочь, унося на себе в неизвестность, мимо онемевшей охраны, горестно вопящего кота.
Меж деревьев тем временем развесили простыню. Перед ней укрепили на штативе фотоаппарат. На фоне простыни воздвигли табурет, задрапировав восточным ковром. Сверху, отряхнув от пыли, водрузили Маргошку. Она, по какому-то наитию, приняла ту же позу, что Мата Хари на знаменитом снимке. Затаив дыхание — чтобы не сбить Маргошкин кураж, сделали несколько дублей.
Тут в родной двор ворвался кот, унесённый, как ветром, адъютантом, но им же и отвергнутый. Котяра совершенно ошалел от обиды, нанесённой внезапным похищением, и от счастья возвращения домой. Не различая пути, бросился он сперва на дерево, потом на простыню и уже с нею свалился на Маргольку.
Говорю же: было весело! Денщика поздравляли с лычками до самой ночи.
* * *
Марголька, после помадно-поцелуйного общения с аналитической девицей и чудесного спасения её серёжки из-под дивана, ещё долго изображала биндюжника, борца-тяжеловеса и Сизифа в одном лице. Она приваливалась, скажем, к холодильнику плечом и боком. Упиралась в него одной рукой за спиной, а другою над головой. Давила на холодильник коленом, лбом и двумя руками. Отступала и оглядывала железяку справа, слева и заглядывала в узкую щель между нею и стеною. Со второго или третьего раза то ли ей что-то померещилось там, в щели между стеной и холодильником, то ли она вправду углядела там что-то. Она вдруг несколько раз подпрыгнула на месте, как пружинка и, проорав что-то, уже не на шутку принялась играть в давилки-толкалки. После очередного безрезультатного подхода она поскребла макушку, легла на спину, задом почти вплотную к холодильнику, и упёрлась ногами в его белый бок, а руками — в пол у себя за головой. И ну давай пихать желязяку, одновременно отталкиваясь и от пола. Вот такой, с выгнутой в дугу спиной, с выпяченным пузом и восторженно улюлюкающей сквозь вытянутые губы и застукали Маргольку домочадцы. Они все разом вышли — её опекуны из кабинетов, а денщик из кухни — чтобы, наконец, выяснить: что за возню устроила шимпанзушка в малой прихожей?
Денщик с минуту наблюдал за Маргошей, потом опустился на карачки и глянул под холодильник. И тут же, сев на корточки, хлопнул себя по лбу и описал увиденное: «…ёна япона!» Маргоша вмиг оказалась рядом. Она приложила руку тыльной стороной ладони ко лбу денщика. Другой рукой она взяла его запястье. Потом мягко коснулась его лба губами и прижала ухо к его животу. Как после говорил денщик: «…прям докторица, только что не сказала: ша, больной, не рыпайся, пока не помер, а вот как ща ошприцую, уж тогда не жалуйтесь!..»
Теперь уж и мои герои враз хлопнули себя по лбу и почти в лад воскликнули: «Ну конечно!» Потом втроём с денщиком они навалились на холодильник и стали оттягивать его от стены. Марголька тут же влетела на холодильник и, подбадривая мужчин, гугукала и хлопала поочерёдно по стене и по заду. Затем она сунулась вперёд, чтобы сверху заглянуть в расширившуюся щель. Но под давлением пыхтящих, как паровой пресс, мужчин холодильник слегка наклонился. И Маргошка, вместе с салфеткой и плетёной вазой для фруктов, сверзилась на пол. Всё ж таки обезьяна, хотя и не кошка, но ловчее человека. Грохнулась она вполне благополучно. И теперь лежала на спине, прижимая к животу тремя руками вазу-плетёнку и пытаясь сдуть с физиономии салфетку. В четвёртую руку Марголька поймала апельсин и возмущённо сверкала сквозь салфетку глазами вслед разбегающимся во все стороны остальным фруктам.
Тут один из моих друзей удовлетворённо вытащил из-за холодильника завалившуюся туда папку давешней аналитической девицы, пропавшую при отходе её и сопровождавшего её адъютантика-щёголя. Остальные домочадцы облегчённо закивали головами. А Марголька побросала салфетку, плетёнку и фрукт и схватила одного из своих опекунов за руку, а другого за рукав. Ещё одной из двух оставшихся рук она придерживала за ремень денщика. Она поочерёдно прижималась щекой, лбом, ухом и даже макушкой к плечу то одного, то другого подполковника, или полковника, и не забывала время от времени оглядываться на денщика, почмокивая вытянутыми в его сторону губами.
Папку срочно вернули испереживавшейся девице. А Марголька с той поры устраивала всеобщий обниманс каждый раз, когда ей приходилось переживать сильное потрясение, после благополучного преодоления которого она стремилась поблагодарить домочадцев — горячо и всех разом. Позже денщик назвал это «стряхонутием стресса».
* * *
Когда прекрасная Марголька подросла, её обуял дух домовитости. Она ни на шаг не отставала от денщика во время уборки и показывала ему, где плохо вытерта пыль и недовыметен сор. Она следила, чтобы все вещи лежали строго на своих местах. Стоило кому-то из моих героев выпустить из рук карандаш или что-то подобное, как Маргоша подхватывала предмет и водружала в стаканчик для авторучек или в иное надлежащее место. Сколько раз возьмут вещь — столько раз она положит её на место, буквально выхватывая у тебя из-под носа.
Один из опекунов преданной и вдумчивой Маргольки решил показать ей, что вещь, выпущенная из рук, не всегда делается ненужной. Она может понадобиться через миг. Почиркав карандашом на глазах у внимательно наблюдающей обезьянки, один из двух моих героев стёр ластиком часть линий; снова почеркал на этом месте карандашом, опять стёр ластиком — и, сделав вид, что ластик ему пока не нужен, но расставаться с ним ещё рано, засунул его себе в рот и сжал губами. Марголька озадачилась. Но когда полковник опять что-то черканул, а потом подправил ластиком и положил его на стол, шимпанзушку осенило. Она зажала ластик губами и, довольная свалившимся на неё озарением и собственной сообразительностью, продолжила наблюдение за порядком.
Тут второй подполковник, пометив что-то в бумагах авторучкой, оглянулся в поисках чашки с чаем… но Марголька уже знала, что к чему! Как вы поняли, у неё был высокий уровень обучаемости. Не чета некоторым политикам и даже бойцам невидимого фронта… Она подскочила к подполковнику, или полковнику — чин тут не важен, и воткнула ластик ему между губ.
Тогда-то, верно, уже и в головах друзей мелькнуло подозрение, что эта дарёная обезьяна — на самом деле изощрённая вражеская провокация и диверсия.
Но к их чести, в чистоте чувств самой Марго они не сомневались никогда.
* * *
Порой уважительное внимание Маргольки к её опекунам и к денщику становилось чересчур тесным. Желая дружить и общаться, она стремилась научиться всему, что признавала важным в семье. Научившись, тут же показывала новые умения и ждала одобрения. Но надо же и делами заниматься! Я имею ввиду умелое участие полковников в тайных происках их Большой конторы против встречных тайных происков похожих Больших контор наших врагов и друзей. У денщика тоже хватало забот: уборка и всё такое прочее. Нравы Больших контор незримого фронта намекали на простое и эффектное решение: избавиться от Маргоши. Но мои герои обрывали такие подсказки сходу: Марголька глубоко запала им в души. А у денщика, который считал себя почти что старшим её братом и учителем в домоводстве и поварском искусстве, при одном намёке на расставание с шимпанзушкой начинало ломить затылок в том месте, куда её рука влепила тарелку, а на глазах выступали слёзы… Воззвали к коллегам из всех Управлений и резидентам и посольским атташе. И кто-то, кажется, адъютант-модник, вспомнил: в мире ещё сильна эпидемия «кубик Рубика».
Лет за десять до воцарения Маргольки венгерский инженер изобрёл безобидную математическую игрушку-головоломку: кубик из двадцати шести элементов шести цветов. Вращая их друг вокруг друга, надо было собрать в каждой из шести граней кубика элементы только одного цвета. Тьмы и тьмы людей вертели целыми днями этот кубик. Проходили мировые чемпионаты на скорость сборки. Даже резиденты на встречах с тайными агентами отвлекались на эту игрушку. Моря-леса-горы-пустыни-океаны, лютая стужа и лютая жара, слепящее солнце и тьма кромешная не стали помехой для движения этой мании. Всегда найдётся нечто, что объединит людей вопреки государственным границам, политическим режимам и национальным, религиозным и возрастным разницам. Согласитесь: даже если, вопреки несхожим обычаям, всех объединяет безумие — в этом видится проявление высшей справедливости. Или хотя бы некоторая надежда. Кое-кто из учёных задумался: если человека разумного сводит с ума кубик Рубика, то что будет, если подбросить его человекообразным обезьянам? Поскольку разведструктуры всех стран занимались ещё и изучением человеческого мозга, а также того, как можно на него влиять, то неудивительно, что однажды кубик Рубика оказался в ладошках Маргольки.
Обставлено это было по всем правилам незримых подтасовок. Зная, что девица из аналитической службы признательна Маргольке за папочку позади холодильника, стиляга-адъютантик намекнул ей: дескать, долг платежом красен. Однажды они вдвоём появились в подъезде моих героев. В их квартиру девица постучалась одна, получив из рук штабного модника новенький кубик Рубика. Не в силах унять мстительную ревность, адъютантик снизу, через два лестничных пролёта, напомнил девице: «Покажите мартыхе как вертеть кубик!..»
Что и было исполнено при любовно-честном вручении подарка Маргошке.
Она увлеклась вмиг и безнадёжно. Она вертела кубик днём и даже ночью, перебирая всеми четырьмя руками с бешеной скоростью мильоны комбинаций. Ночью она прятала его себе под матрасик. Порой она с мучительной задумчивостью смотрела на кубик, поднеся его к самым глазам и постукивая пальцами себя по макушке. Начальство полковников облегчённо вздохнуло, а полковники погрузились в работу. Денщик страдал: он видел, что Марголька почти не спит и совсем не ест. Пару раз она едва не запустила кубиком в стену. Она стала нервная, мрачная, и по всему было видно, что у неё вот-вот поломается то, чем думает голова. Примерно на третий день этих мучений, наконец, и наши герои заметили, что за обедом Марголька не ест гречневую кашу, не лупит ложкой по тарелке, а сидит нахохлившись, волосы — дыбом, сжав всеми четырьмя ладошками кубик, и жалобно и злобно глядит на него.
Тогда денщик решительно положил перед Марголькой на пол большой совок для мусора. Обезьянка вопросительно перевела на денщика страдальческий взор сильно помутневших глаз. Денщик осторожно высвободил кубик из марголькиных пальцев. Положил его в совок. Вздохнул… И со всей силы даванул его каблуком! У обезьянки глаза, уши, ноздри и даже волосы на макушке нацелились на раздавленный кубик. Денщик же топал и топал по обломкам каблуком. А потом ещё и долбанул по ним молотком. Марголька носилась вокруг, прыгала на стены и на мебель, на колени к изумлённым своим опекунам, застывала, подскакивала, хлопала себя по заду и по голове. Когда же под ударами молотка кубик превратился в пыль, она встала над его остатками и победно заверещала. А потом задрала юбочку и напустила лужу на останки кубика.
Вечером, перед сном, пришедшая в себя, умиротворённая Марголька сидела между полковниками, которые смотрели по телевизору новости или, может, футбол. Обезьянка держала каждого из опекунов за рукав и поочерёдно прикладывалась щекой или лбом к плечу того и другого. При этом одной из нижних рук она удерживала денщика за ремень. И то и дело оборачивалась к нему и вытягивала в его сторону губы трубочкой.
* * *
Тем временем в мире многое поменялось. И наша страна изменилась в очередной раз. Перед Большими конторами тайных игр у наших друзей и врагов, да и у нас тоже, встал вопрос: против кого теперь дружим? У кого теперь тащить секреты и кому продавать? И вообще, при новом политическом раскладе, что теперь считать секретами, кого ныне считать врагами и для чего измышлять новые происки? На всякий случай, пока чёткие очертания лиц друзей и врагов расплылись и ещё не обрели нового ясного рисунка в указаниях переменного начальства, все решили дружить со всеми. Хотя и не вытягивали губы трубочкой навстречу всяким и разным. Но всё же чаще дружески похлопывали по плечам и спинам бывших противников, нежели раздавали подзатыльники.
Разведчики разных стран поодиночке и делегациями стали наезжать в гости друг к другу, даже к бывшим противникам. Ну и к нам стало заносить подобных гостей. Как-то раз таких гостей, прямо перед их отъездом, к моим героям привёл генерал из чужого Управления — тот, которому вместе с его адъютантом-стилягой достались сосульки из гречки. Конечно, такой обмен опытом несколько напрягал и наших, и не наших мастеров тайн: они, особенно наши, были непривычны к такой открытости. Но разведчик всегда остаётся разведчиком, даже на дружбанской пьянке. И потому пытается вынести что-нибудь полезное даже из нежданного застолья. Так, гости узнали от наших героев, что водку можно лакировать пивом. Но особенно их восхитил сервис: когда денщик нёс к столу новое блюдо, ему помогала Марголька. Как заправский поварёнок, в белом колпаке-чепчике, она несла большую салфетку на локте одной руки, а в кулаке другой — чистые ножи и вилки, завёрнутые в маленькие салфетки.
В какой-то момент опыты по лакировке одного напитка другим принесли ожидаемый успех, и гости поняли, что пора уходить — иначе они могут опоздать на поезд. На прощание они похвастались своими чемоданами на колёсиках. Но самый шик был не в колёсиках, а в выдвижной короткой антенне: если чемодан оказывался где-то забытым и затерянным, то сигнал через антенну уходил на приёмник, и утеря легко отыскивалась. В те годы этот было круто!
Мои герои пошли провожать гостей во двор, к автомобилю. А Марголька и денщик вернулись в малую прихожую. И тут обнаружили, что у стены стоит тот самый чемодан с антенной. А у двери гостиной застыл — то ли выходя оттуда, то ли собираясь туда войти — модник-адъютант. Он увидел денщика и Маргольку, лицо его перекосилось; указав на чемодан, он заверещал: «Мина-а-а!!!»
Денщик, сунув руки в карманы, оглядел адъютантика. Потом, насвистывая, осмотрел мину. Маргошка всё повторила; но свистеть она не могла, а карманов у неё не было, и она сложила руки на голове. Денщик, пробормотав: «И где же у неё тут выключатель?» — со всех сторон ощупал находку и даже вздумал перевернуть её днищем вверх. «Отойди! Брось её!» — верещал адъютант, укрываясь за створкой двери. Но денщик продолжал придуриваться, делая вид, что у него тут судьбоносное дело и потому нельзя отлучаться. Почти попавшийся на горячем, заблудший гость должен быть под надзором: чтобы не мог устроить никакой пакости. Адъютантик же не решался уйти просто так — ему надо было себя чем-то занять. И он, против желания, подыгрывал денщику.
Марголька, теребя нижнюю губу, наблюдала за этим безобразием. Вопреки своему нраву она не ввязывалась в игру, ибо чувствовала: что-то тут не то. Но что? Услышав, что вернулись наши подполковники или полковники, она кинулась к ним и вцепилась в их ладони. Повиснув на их руках и раскачиваясь, как на качелях, она то выкидывала вперёд ноги, то бодала воздух лбом — как бы указывая, куда надо поспешить. Они и поспешили. И увидели, что адъютантик картинно пластается на полу, прикрыв голову планшетом, чтобы никто не видел его гаденькой ухмылки. А денщик лупцует находку ногами и орёт: «С-сука! Где у тебя тут взрыватель?! Отдай!» Повернувшись к нашим героям, он сообщил: «Вот, гости чемодан забыли. Как раз тот, с поисковым радиомаячком!»
Может, гости вправду в суете забыли саквояж с антенной. Может, всё же это был такой умысел — хоть на некоторое время внедрить в нашу Большую контору подслушивающий прибор. Может, это генерал из конкурирующего Управления подстроил: чтобы таким манером сунуть в дом полковников прослушку. Не зря же он так хитровански щурился при прощании, а потом враз помрачнел — когда чемодан доставили прямо к бамперу отъезжающего авто. И, прежде чем вернуть чемодан гостям, генерал, самолично впихивая его в багажник, что-то выдернул из бокового кармана. Возможно, чемодан был отвлекающей штучкой. Вряд ли случайно адъютантик затерялся в недрах квартиры наших героев, и кто ведает, что он собирался там спрятать или подкинуть по приказу своего генерала. Но чего не знаю, про то врать не хочу. Ведь денщик и бдительная Марголька отвлекли штабного щёголя от злоумышлений в самую критическую минуту.
Так или иначе, понаблюдав смену чувств на лицах генерала и его адъютанта и сделав должные выводы, наши герои вернулись домой и долго на все лады нахваливали Маргошку. Не думаю, что она чего-то уразумела. Но похвалы ей нравились, и она в ответ без конца лезла обниматься и целоваться. Потом всей семьёй, на всякий случай, учинили придирчивый осмотр квартире. И тут денщик обнаружил на ковре блестящий брелок. Всё ж таки сумел штабной модник забыть в панике вещицу. Да ещё такую соблазнительную! Денщик высказался в том духе, что «я простой сверхсрочник сержант, а этот стиляга штабной офицер, да ещё не из нашего Управления. Но по справедливости надо было бы настучать сапогами не по чужому сундуку, а по чьей-то закудрявленной башке…»
Как известно всем, а не только бойцам невидимого фронта, справедливость на этом свете приходится водворять вручную, самим. Потому находка-трофей была подарена Маргольке, и та прикрепила его на свой любимый чепчик. Она всеми способами до глубокой ночи привлекала внимание домочадцев к новому украшению чепчика. Сама любовалась на него — в зеркале и так, натурой. И, в конце концов, напялив эту красоту на голову, так и улеглась с нею спать.
* * *
Марголька ещё внимательнее стала приглядываться ко всему, что происходит в доме. Однажды она заметила, как перед приходом очередного посетителя приятели попрятали бумаги по сейфам в своих кабинетах. Потом она взяла на заметку, что, уходя из дому, они ещё и запирают сейфы и опечатывают их. А однажды, в отсутствие хозяев, в квартиру опекунов Маргольки явился модник-адъютантик: как бы по поручению своего генерала. Как бы с просьбой: не было ли распоряжений от полковников или подполковников их денщику, чтобы он передал какой-то пакет или, может, папку, адъютантику-порученцу. Увы, сокрушался адъютантик, сам же генерал задержал его разговорами, и вот ему не удалось застать хозяев дома. Но, может быть, денщик в курсе? При этом порученец с жадным любопытством поглядывал на приоткрытую дверь кабинета одного из полковников — в широкую щель была видна дверца сейфа и она, как магнитом, притягивала взгляд адъютантика.
Денщик встал спиной к приоткрытой двери. Маргоша встала рядом с воспитателем и взяла его за руку. Денщик сухо сообщил, что никаких поручений насчёт папок и пакетов ему не поступало и вообще в отсутствие хозяев не велено никого принимать. Маргошка, вслушиваясь в интонации денщиковой речи, морщила лоб и внимательно поглядывала то на гостя, то на денщика, а временами поворачивала голову назад и поглядывала в широкую дверную щель, в которую то и дело заглядывал порученец генерала.
Стараясь держаться подальше от четверорукой воспитанницы денщика, адъютантик вдруг скоротечно распрощался и исчез. «…почти что сбежал! — рассуждал чуть позже вслух денщик, расчёсывая чёлку Маргоши перед зеркалом. — А то неясно: понял, что ни фига ему тут не светит! Ясно же: его вракам никто не поверил, опоздал он, как же!.. нарочно подстерёг, когда наших с тобой отцов родимых командиров не будет дома, и явился поразнюхивать, есть ли возможность устроить какую-нить мерзкую каверзу по науськиванию его генерала…»
Вряд ли Марголька поняла денщиковы речи. Но впечатления последних дней — запирание бумаг в сейфы, их опечатывание, приход адъютантика и недоброжелательные речи денщика — наложились друг на друга, и что-то щёлкнуло в мозгу сообразительной и предприимчивой обезьянки.
…И вот однажды сигнал тревоги всполошил весь дом. Друзья ещё не вышли со двора и примчались к дверям квартиры одновременно с денщиком и толпой охранников. Марголька удивлённо таращилась со шкафа. Двери в кабинеты — настежь. Друзья кинулись к сейфам. Внешне всё было в порядке, но когда они сунули ключи в замки… Не тут-то было! Скважины замков были до отказа забиты пережеванной жвачкой. Марголька поставила на замки абсолютную защиту.
Сигнал тревоги верещал вовсю, суетились охранники. Маргоша ликовала: гостей — немеряно. На миг она смылась в спальню и вернулась в своём любимом чепчике и в роскошной юбочке и, вопя от восторга, танцевала на столе, вертя задом во все стороны. Наверное, танец живота она видела по телевизору.
* * *
Несмотря на эти невинные шкоды, опекуны Маргольки догадывались, что она стала для них ангелом-хранителем. Но не подозревали — до какой степени.
Их в те дни занимало, что коллеги в их отделе и в других Управлениях поглядывают на них хитро и вопросительно и двусмысленно улыбаются.
Незадолго перед тем Маргошка вдруг охладела к брелоку на чепчике. Во сне, как многие животные и даже люди, она что-то бормотала, сучила конечностями, и как-то сама себя разбудила. Она села и тут обнаружила, что чепчик с брелоком остался на подушке. Она увидела, что в полумраке брелок то и дело слегка светится. А схватив его, почувствовала, что он ещё временами и греется. Она отсела на другой конец матрасика, и оттуда, насупившись, враждебно блестела глазами в сторону брелока. Она чмокала и гукала, видимо, постепенно выясняя для себя, что такое поведение новой цацки ей совсем не нравится. Потом она отправилась в туалет и нацепила брелок колечком на рычажок от сливного бачка.
Утром полковники, или подполковники, покумекали с денщиком и решили: раз Марголька считает, что украшению место не на чепчике, а над унитазом — пусть так и останется. Денщик даже повязал на брелок узкую розовую ленточку — бантиком. Марголька вроде бы благосклонно отнеслась к этому дизайну. Но с той поры, прежде чем войти в туалет, она, по-обезьяньи упершись в пол костяшками пальцев на руках, некоторое время, слегка покачиваясь, внимательно изучала эту композицию из трёх предметов: брелока, ленточки и бачка. Но никогда не касалась ни брелока, ни ленточки.
Денщик, как всегда, вслух подвёл итог увиденному: «…чует правду!» Но в чём та правда, не знали до поры ни он, ни Марголька, ни её опекуны.
* * *
Эдак через день-другой мои полковники заметили, что сослуживцы из своего и чужих Управлений посматривают на них уже вовсе ошарашенно.
К слову, моясь под душем или обретаясь в сортире, один из наших героев обычно пел джаз, госпел и спиричуэлс, перемежая их русскими частушками. Но и тут он помнил, в каком заведении служит и какие укоризненные легенды могут из ничего, как грязь, возникать в коллективном разуме этой службы. В подсознании моего героя никогда не спал тайный голос, напоминавший: «Бди и берегись!» Словом, распевая в туалете, он, чтобы не заподозрили в критическом настрое, заменял в частушках русские слова английскими пословицами, а в английские тексты — чтобы не заподозрили в низкопоклонстве перед чужой культурой и даже религией — он через слово вставлял матюки.
Другой опекун Маргольки в туалете читал. Вслух. Сборники анекдотов. На голоса — как бы по ролям. Но никогда не смеялся, а только презрительно посвистывал. А чтобы никому не шибануло в голову упрекнуть его в презрении к нашей жизни, он свистел тем презрительнее, чем смешнее был анекдот.
Денщик в туалете не пел и не читал и даже не танцевал. Он наводил там марафет. И вечно ворчал: «…ведь матёрые, уважаемые офицеры, а в сральнике всегда все прибамбасы раскиданы!» Как помните, шимпанзушка тоже разнообразила светскую жизнь туалета. Восседая на унитазе, она млела, слушая пение убегающей воды. А с той поры, как на рычажке бачка завёлся пришлый брелок с бантиком, Марголька стала подпевать унитазному водопаду: ритмично гукала, гудела и постукивала пальцами по бачку. Но теперь, нажимая на рычажок, чтобы в очередной раз дать волю воде, она старалась не задеть брелок и бантик.
Видимо, где-то у кого-то наконец сдали нервы или лопнуло терпение на почве разочарования. Не берусь гадать, кто были эти кто-то и что они надеялись подслушать. Но как-то вдруг, ни с того ни с сего, модник-адъютант чужого генерала начал приставать к нашим героям с расспросами: не повезло ли им найти что-то не своё в квартире? А то он потерял одну штучку, но не упомнит — где?
Денщик отмёл все намёки: ничего, кроме бабской серёжки под диваном и несекретной папки из Конторы за холодильником, не обнаружено. А вскоре денщик смог внести ясность в общий сумбур: как-то он, не зажигая свет, вошёл в туалет. И заметил, наконец, слабо засветившийся отблеск на рычажке бачка.
Вечером, покуривая на балконе, мои герои с ленивой и бесстрастной деловитостью профессионалов обсуждали: что сделать с адъютантишком-стилягой? Подсыпать яду в авторучку? Сунуть гранату в портфель, а чеку соединить с кнопкой вызова на столе начальника? Натрясти в фуражку, в карманы и в ящики стола чихательного порошка? Подарить пиво со стреляющей крышкой? Или насыпать в сапоги толчёного стекла, перемешанного с дерьмом? Не то просто науськать на него асфальтоукаточный каток. Денщик, который тут же на балконе поливал цветы, предложил натравить на гада Маргольку: «Она ему враз открутит нос и уши! И выдавит зенки. Да ещё и на его модную фуражку плюнет!»
Короче, Маргольку взяли на руки и дали ей в руки брелок. Депутация дошла до ближайшей пивнушки, и там обезьянка лично вручила подарок главному местному бомжу-алкоголику. Денщик знал, что Маргоша уважает этого алкаша: из-за дарёной шапочки и потому, что на прогулках он нередко вручал ей банан.
С неделю после этого генерал из чужого Управления, уваженный когда-то гречневой сосулькой, ходил с мрачно-заносчивым и оскорбленным видом. А у его адъютантика глаза были красные и обиженно кривился рот.
* * *
Возможно, в тайных взаимоборствах-контактах разведслужб разных стран к тому времени царил уже полный беспорядок. Не знаю. Но было решено женить хоть кого-нибудь из двух героев. Может, так нужно было для какой-то важной операции. Может, начальство решило хоть таким способом убавить неразбериху в международных разведывательных делах. А может, самим холостякам захотелось перестроить свою жизнь. Бывает же: иной раз даст слабину в чувствах даже самый закалённый герой! Ну не знаю. Знаю только, что к тому времени Маргошка вошла в обезьяний брачный возраст.
Она прошла мимо денщика и втюрилась по уши в старших по званию и матёрых в жизненном опыте. Она поровну делила чувство между полковниками, но вела себя сдержанно. Потому-то они не сразу заметили что к чему. К тому же отвлекли друзья и сослуживцы: они привели в дом на смотрины невесту.
Марголька сбежала на свой любимый шкаф в «гостевой столовой» и сверху мрачно следила за событиями. Народ вручал цветы и целовал ручки, помогал накрывать на стол и потихоньку рассаживался. Всё было уже беспросветно — невеста рядом с одним из наших героев, а другой говорит тост. Закуска на тарелках, в руках бокалы, и главный гость открыл шампанское, не доверяя такой ответственный процесс денщику. Разливая дорогущую шипучку по бокалам, гость начал свою речь застольного свата: слава хозяевам дома, особенно тому, кто свыше назначен женихом; слава той, что назначена ему в невесты; слава нашей общей Конторе, которая мудро рулит и международными, и личными делами; и вообще все мы тут родные по духу (при этих словах многие за столом потупили очи и задумчиво завертели бокалы в пальцах, а денщик, поймав взгляды обоих подполковников, всё же удержался от хмыканья); короче, все мы как одна семья!.. А свадебным генералом как раз генерал и был — из конкурирующего Управления, тот, на чей погон однажды, вместо очередной звезды, упала гречневая сосулька. Кстати! В этот раз почему-то гостям не предложили защитные халаты, и среди блюд не красовалась тарелка с любимой марголькиной кашей. Проще говоря, Маргольку не пригласили к праздничному столу.
Может быть, это было случайное упущение денщика: с кем не бывает — разволновался, забегался… Но поскольку Маргошу даже не пытались сманить с её любимого шкафа, то тут можно заподозрить некий тайный, хотя и непреднамеренный умысел денщика и того подполковника, которому невесты не досталось. Может быть, какого-то нарочного сговора между ним и денщиком не было. Но они оба понимали, что появление невесты и её дальнейшее превращение в жену — это непоправимый крен в домашних и даже деловых отношениях. И даже если бы потом нашлась невеста и для другого полковника, то две жены ничего бы не выровняли, а только свихнули бы мировую ось до катастрофического перекоса. Не будем поминать всуе эгоизм и всё такое! Оставим в стороне и тему заговора с умыслом: чего не знаю, того не знаю, а плодить неподтверждённые слухи не хочу. Замечу только, что по зрелом размышлении и вы согласитесь с тем, что в особом внутреннем мире моих героев, их денщика и Маргольки любое количество жён, кроме нулевого, было бы пагубным излишком.
Тем более что невестой на смотринах оказалась давешняя девица, потерявшая папку и серёжку, когда приходила на консультацию к полковникам. Она восторженно сияла глазами в сторону предполагаемого жениха. Но временами так же восторженно поглядывала и на второго опекуна Маргошки. Было видно, что ей почти всё равно, за кого из них выходить замуж. Позже, когда катастрофа разразилась, но не так, как планировал генерал из конкурирующего Управления, денщик говорил «…мало того, что хотели запихнуть восторженную шпиёнку в нашу постель, так ведь у неё была явная инструкция и такое же явное собственное желание: лично приложить себя к тому, чтобы и второй не оставался слишком долго обездоленным… даром, что она сделала бы это не только по распоряжению начальства, но и с искренней радостью и убеждённостью в своей невинной правоте!.. ага, конечно, всё по-семейному… однако в итоге жуткие семейные склоки, ревности, оргвыводы на работе… и не упрекайте меня, отцы мои родные командиры в преждевременном в мои молодые годы цинизме и глухом пессимизме. Жизнь проста, злобна и сурова, и ничего хорошего в ней не бывает от обидчивых и склочных генералов…»
Но это было сказано позже. А пока вернёмся к гречневому генералу. Его появление на невестиных смотринах означало как бы примирение между разными Управлениями Большой конторы. Хотя бы видимое. И эта видимость, как ему думалось, была хорошо подготовлена. Ему и не снилось, что сегодня его поджидает кошмар куда ужаснее, чем гречка на погонах. Привёл он и своего адъютантика; этот штабной модник завистливо поглядывал на невесту и, по наглой привычке всех блатных красавчиков, самоуверенно строил ей глазки.
А Маргоша не сводила глаз с девицы, назначенной в невесты. Каким образом обезьяна поняла, что имеет дело с предательницей-разлучницей, одному животному богу известно. Но мрачная ревность будто парализовала Маргольку. Она не подпрыгивала и неё гугукала. Забыты были прежняя дружба и обнимашки, гуляния под ручку по двору и художественный алый чмок в обезьяний лоб… И вдруг Марголька подняла стоявшую рядом с ней на шкафу дорогущую китайскую фарфоровую вазу — и шандарахнула ею невесту по голове.
В те годы женское население Земли носило модные шиньоны: они вплетались в причёску сзади или сверху. Шиньоны появились незадолго до кубика Рубика и стали такой же общей манией. Женщины ради них готовы были на всё, даже на то, чего им никогда не предложат. А мужчины выдумывали шиньоны всё новых форм и видов и охотились за ними, словно за чашей Святого Грааля. Такой шиньон в эту кровавую минуту спас жизнь несостоявшейся невесте.
* * *
В опустевшей квартире Марголька спустилась со шкафа и уселась на стул над осколками вазы. По временам она оттопыривала нижнюю губу и дрожала. Оба друга сели справа и слева от неё и взяли её маленькие мохнатые горячие ладошки в свои большие ладони. Плечи обезьянки и её верхние ладошки дрожать перестали. Но дрожь кинулась в ладошки, которые на ногах. Вцепившись крепко-крепко руками в надёжные ладони подполковников, Маргоша свесила голову и следила, как трясутся её ножные ладошки. Когда вибрация превышала все мыслимые пределы, а стул уже ходил ходуном, обезьянка сцепляла нижние ладошки — и дрожь прекращалась. Марголька расцепляла ноги — и трясучка начиналась сызнова. Тогда Маргоша поочерёдно смотрела в лицо каждого из двух её друзей, словно укоряла: глядите, подлые изменщики, до чего вы меня довели!
Видя, что опекуны на время лишились дара внятной речи, Маргошка переводила взгляд на полуоткрытую дверь одной из спален. Оттуда доносились женские истерические взвизги и всхлипы и обольстительно-участливый гудёж мужского голоса. Там скрывались недоубитая невеста и модник-адъютант. И временами женские упрёки и жалобы перекрывались мужскими увещеваниями: «Ну хватит хныкать из-за шиньона! Вы на службе… Что шиньон?! В него были всунуты такие жучки-слухачи! Суперновинки! Как теперь отчитываться?..»
Гости, во главе с генералом чужого Управления, в беспорядке бежали от накрытого стола, позорно бросив на произвол четырёхрукого зверя невесту, рыдавшую над погубленным шиньоном. Скрываясь, чужой генерал на ходу велел адъютанту сыграть роль арьергарда. То есть привести девицу в чувство и в порядок, а затем отступать с нею, сообразуясь с обстоятельствами. Но шиньон с начинкой спасти при любом раскладе… Впрочем, адъютант возбудился и без приказа: не разжившись ничем с праздничного стола, он, после непредвиденного срыва свадебного задания, считал своею законною добычей девицу, им же собственноручно, вместе с шиньоном, приведённую в порядок сперва до застолья, а затем — и после него. Правда, уже без спецшиньона. Зато теперь девица показалась адъютантику бесхозной. И вот бравый модник, напоследок обдёрнув и разгладив свой мундирчик, вывел девицу из спальни, жертвенно располагая себя между нею и ревнивой обезьяной, но, на всякий случай, выставив между обезьяной и собой злосчастный шиньон.
В истеричном молчании они втроём — шиньон, адъютант и девица — выкатились в прихожую. Марголька исподлобья следила за их отходом. Но прежде чем денщик открыл перед беглецами дверь, Маргоша вцепилась нижними ладошками в ножки стула, верхними опёрлась о руки полковников и длинно, звучно, смачно плюнула вслед наглой разлучнице. Денщик позже говорил: «Почище природного верблюда!» Но сколько его ни пытали потом расспросами: «Попала?!» — он отказывался выдавать секретные сведения об убойной дальности Маргошкиных плевков и о прицельной кучности попадания. Верный ученик своих воспитателей, отцов родимых командиров, он берёг женскую честь.
Да, в этой семье умели беречь честь женщины. Той, что пала. И той, что мстила. Правда, в их особой Конторе и в таких же заведениях по всему свету честь любого человека измерялась целью развединтриги и заданием начальства. Но именно поэтому наши герои считали, что честь любой женщины неотнимаема. Видно, оттого так и жили они бобылями. Известно же: когда женщина всерьёз запала на какого-то мужчину, то плевать ей на его рыцарские наклонности. Главное, чтобы он почитал её пупом земли и центром Вселенной…
Марголька ещё долго не могла прийти в себя — но утешилась, когда ей подарили новую шапочку. В этой семье умели честно признавать свои ошибки и элегантно заглаживать свою вину. Однажды мои друзья налили по рюмке себе и денщику и расставили на столе закуски на троих. А потом поднесли Маргошке огромный свёрток и долго-долго разворачивали его. И когда уже нетерпение обезьянки дошло до опасного предела, из вороха упаковок явилась и была вручена Маргольке шикарная шапочка. На шапочке красовался искусственный цветок. Он был большой. И сборно-разборный. И полковники показали, как он разбирается, а потом составляется заново. Марголька оценила подарок и сразу им увлеклась. Но в тот вечер всё же не стала вытягивать губы трубочкой навстречу подполковникам. Она только кротко прижалась лбом поочередно к плечу каждого из моих героев, а потом посмотрела на денщика и вздохнула. С той поры она нередко, причмокивая, выдёргивала из цветка лепесток за лепестком, а потом втыкала обратно. Но перед тем как втыкать, коротко вздыхала…
* * *
Свадьба расстроилась. А мировые разведывательные дела вроде наладились. Хотя никто так и не знает — почему. Может, сказался обмен опытом между коллегами из разных стран. Может, вдруг сработала Высшая справедливость… Догадок высказывалось множество. Некоторые даже утверждены начальством в качестве внятного итога оперативно-розыскной работы и успешного вбрасывания дезинформации и всяких ложных сведений на рынок разведуслуг.
А ведь надо было всего лишь посмотреть, как гадает на «любит — не любит» Марголька на своей пластмассовой ромашке.
Она делала это только в присутствии наших двух героев. Бормоча что-то, она выдёргивала один лепесток за другим, собирая их в ладошке, и порой не втыкала обратно, а шумно бросала всю жменьку на пол.
Наши подполковники тоже были хорошо обучаемы (не зря же достигли таких успехов в своей тайной службе и такого почтения от коллег и начальников!)
Они быстро поняли, что, когда пластмассовые лепестки с треском прыгали по полу, надо вместе подойти к Маргольке. Она протягивала цветок, и кто-то из двух друзей поднимал лепесток и втыкал его в сердцевину цветка. Затем Марголька протягивала цветок другому покровителю, и он получал свою возможность поучаствовать в гадании. Потом мои герои возвращались к своим делам, а шимпанзушка к своему гаданию. Когда Марголька в следующий раз бросала лепестки на пол, то первым поднять и вставить лепесток она предлагала тому полковнику, который в прошлый раз был вторым.
Марголька никого из двух своих покровителей не выделяла и к обоим была справедлива. И слух о её справедливости широко распространился сначала по всему дому и по двору, а потом и среди людей тайной Конторы. И многие женские и девичьи сердца на разных этажах Конторы и в разных её Управлениях перестали даже тайно вздыхать о моих друзьях как о возможных женихах…
Но зато в приватных разговорах на «ходячих перекурах» за пределами Конторы не раз было высказано мнение, что международные разведывательные бодания потому и наладились, что в эти неизбежные межгосударственные интриги просочилась какая-то толика справедливости и честности. Правда, скептики, со всем пылом пессимистов, разочарованных и утративших тайную веру, возражали: где и когда это было, чтобы в скрытых и даже в явных делах государство и его чиновники и уж тем более известные нам Конторы начальственной волею утверждали бы догмы чести, терпимости, достоинства и не то чтобы высшей нравственности, но хотя бы элементарной прагматичной этики?
Однако почему-то разные тайные дела некоторое время были в равновесии с той частью жизни, которая проходит на виду у всех. Впрочем, история и житейский опыт учат нас, что такие времена продолжаются недолго…
* * *
Марголька прожила полностью свой обезьяний век, даже захватила начало перемен в нашей удивительной родине. И в другой, в нездешний мир, была взята совсем седою. В память о том, какою она была в пору расцвета, подполковники, ставшие к тому времени всё же полковниками, укрепили на стене в гостиной большую фотографию Маргольки — во весь рост. Это был портрет, сделанный в тот день, когда «обмывались» первые сержантские лычки денщика. В фотоателье была заказана увеличенная, изящно и сдержанно тонированная копия, помещённая в строгую раму.
Когда всё было готово, а выпивка и закуски загодя были устроены на небольшом столике в кухне, участвовать в прикреплении портрета на стену позвали денщика. Он к тому времени уже и жил отдельно, в однокомнатной квартирке, которую полковники выхлопотали ему «за заслуги», пользуясь своим влиянием и авторитетом, у высшего начальства… После смерти Маргольки делать денщику у полковников было, по большому счёту, нечего, а обиходить себя они умели и сами. И, вняв их советам по выбору будущей профессии, он поступил учиться в университет. Он пришёл в цивильном наряде. Но переоделся в тот военный прикид, который носил, пока был на службе и воспитывал Маргошу, — денщик бережно хранил свою военную униформу. Бывшие его командиры и опекуны окинули его беглым взором. Вид у него, как и прежде, был бравый. Гражданское платье бывший денщик небрежно бросил к ногам портрета, прислонённого к стене. Уловив взгляд полковников, денщик сказал:
— В общем, отцы мои родные командиры, перемены в стране идут примерно так, как вы и ожидали. Наверное, и в Конторе нашей… теперь снова только вашей… всё перетряхивается. И примерно так, как вы, наверняка, предполагаете. Не знаю, надо ли сейчас… когда мы собираемся вспомнить нашу Маргошку, говорить подробно о том, как и что у меня и как и что у вас. Ни время и, думаю, тем более ни место, несмотря на перемены, не располагают…
— Насчёт времени и места… — ответил один из полковников. — И того, что, где и как следует говорить. Как-то прочёл я в воспоминаниях одного американского журналиста или тамошнего политика вот такую байку о том, как Роберт Кеннеди готовился избраться в сенаторы. Или даже его уже метили в президенты, взамен убитого брата… Сейчас не помню. Но не это важно. И однажды Кеннеди привёл в проверенное место на конфиденциальную встречу одного человека, который хотел сообщить ему важные сведения «не для чужих ушей». Тот человек озаботился насчёт прослушки. И Кеннеди говорит: «Мне посоветовали: если подпрыгнуть и изо всех сил ударить каблуками в пол, то подслушивающая аппаратура выходит из строя. Давайте вместе!» И, как пишет мемуарист, они так и сделали, и после удара каблуками в пол в записывающих устройствах наступила тишина… Почему бы и нет?
И полковник подпрыгнул и изо всех сил ударил подошвами в пол. Другой полковник посмотрел на него и — пробормотав: «А для большей гарантии надо бы вдвоём…» — скомандовал: «Раз, два… и… три!» И оба полковника подпрыгнули и долбанули в пол вместе. А денщик заметил: «Бог троицу любит. И… хоп!» — и они втроём подпрыгнули и врезали от всей души каблуками в пол.
В полной тишине, в лад, как прежде жили и дружили, они укрепили портрет Маргольки на стене. Молча постояли перед фотографией. А потом в молчании выпили и закусили, поглядывая из кухни на портрет Маргоши. И так же молча обнялись на прощание. И денщик навсегда ушёл в свою новую жизнь…
Мои герои оставались ещё вполне в брачной поре. И претенденток на их руку хватало с избытком. Особенно с того времени, когда всю правду и неправду о разведчиках стали врать на каждом углу. И больше всего отличались этим сами разведывательные генералы. Блискучее завирание, как известно, очень сильно действует не только на начальников, которым надо писать отчёты, но и на женские мечты, расчёты и влюблённости.
Так, что вместе с разведделами устроилась личная жизнь штабного модника-адъютанта. То есть добыча от него не упорхнула: трахнутая произведением древнего восточного искусства девица насовсем выбыла из категории невест — она пошла на повышение, став женой адъютантика. В голове у неё что-то щёлкнуло, и она занялась полезным делом: увлеклась перспективным восточным антуражем в актуальной моде и гламурном дизайне; ну, что-то в этом роде. Её красавчик-муж, адъютант, тоже оказался ушлым и практичным: вовремя ушёл из Конторы, едва начались всякие перестройки и переименования, и, пользуясь прежними связями, стал как бы информационным посредником; что-то в таком роде. Словом, жизнь этой пары, как и многих других таких же в те годы, очень даже неплохо наладилась.
Этим был немало удивлен ревниво наблюдавший за ними генерал из чужого Управления. Когда-то и он был не только ушлым и бодрым, но и весьма удачливым, обретаясь по заданиям в заграницах — атташе и советником при посольствах, резидентом и нелегалом в разных странах. Он умел вовремя явить инициативу, предложить неожиданное решение — и, вернувшись домой, сделал весомую начальственную карьеру в главной Конторе. Он научился издалека угадывать мнение начальства и за несколько шагов вперед чуять расклады интересов, интриг и окольных ходов. Это и помогло ему, как он думал, дотянуться до генеральских погон, а не только до полковничьих — как мои герои. И уж всякими обезьяньими и тому подобными штучками-дрючками он не занимался. Одного он не понимал: почему на каждое серьёзное совещание, вместе со старшими по чину и званию, непременно звали консультантами и наших друзей-полковников? Ну, пусть полковники — почти генералы. Но почему этот хлюст, молокосос-адъютантик поймал волну? Что-то ведь это означает?
Можно было бы пораскинуть мозгами, позвав на помощь наших героев. Это ведь они ненавязчиво посоветовали штабному щёголю бросить сомнения и поспешить с женитьбой на шиньоновой девице. А потом дружески намекнули, что молодой семейной паре пора покинуть Контору и подсказали бывшему адъютанту, чем заняться. Они хорошо понимали людей и перемены, которые неизбежно нас настигают…
А вот генерал, бывший начальник адъютантика, с полковниками советоваться не стал. Они ж не генералы! У некоторых, знаете ли, гонор сильнее любых предупреждающих намеков собственного чутья. Генерал не внял своим предчувствиям и не решился вовремя уйти в сторону; и при очередном переименовании Конторы его ехидно выдавили на пенсию. Он было посчитал это интригами конкурирующего Управления, но и тамошнего генерал-начальника тоже отпенсионерили по полной. А советоваться с опекунами Маргольки было уже поздно… Пришлось генералам смириться с тем, что отныне большие и тайные дела, шатко ли, валко ли, но будут идти без их участия.
А наши два приятеля остались при деле. Несмотря на все перемены. Видно, прежние коллеги и новые начальники оценили их профессионализм и то, что они никогда не интриговали против своих. Бывает же кое-где и кое-когда кое-какая справедливость! Но в генералы мои герои не вышли. Это да. Видно, были они из тех удивительных и редких профи, которых все ценят как спецов и любят по-человечески — и у них почти нет врагов, разве что смутные недоброжелатели… за советами к ним встают в очередь, поручают им самые противоречивые и сложные задания, порой даже увешивают наградами — а вот к высшим должностям и чинам не подпускают!
Кстати, мои герои так и не женились. Хотя беспардонное враньё о тайных увеселениях незримых фронтовиков более всего возбуждало претенденток в невесты. Когда наших героев очень уж донимали расспросами, они указывали на стену в гостиной. Там на фото — во весь рост Марголька, в позе и в наряде Маты Хари, знаменитой танцовщицы и неудачливой шпионки поневоле. Только мордашка у мартышки была наивнее и честнее.
Надо полагать, даже полковникам и генералам незримых подковёрных и закулисных боев без правил хочется верить, как каждому нормальному человеку, что какие-то правила всё же есть. И выписаны они по канве высших небесных законов. И потому в тайных умыслах всё же можно найти (если хорошенько порыться) что-то светлое и чистое. Хотя, конечно, трудно поверить в светлые и чистые, возвышенно-идеальные — до наивности устремления, замыслы и расчёты людских путаников и путаниц. Вроде той же несчастной соблазнительницы Маты Хари или известного прохиндея Сидни О’Рейли…
Так что гораздо лучше и естественнее верить: наша Марголька, как всякое здравое животное, всегда выступала от чистого сердца, никогда не плела интриг и не таила задних мыслей. Вот наши герои-полковники и поверили, что если не они сами, то уж Маргоша может быть символом чистоты непосредственных порывов и сердечных стремлений. Ее светлый образ свидетельствовал: на небо проложена прямая дорога тем душам, что свободны от кривляний лукавого ума.
Потому, когда оба полковника смотрели на ту фотографию, любому было ясно: такой Маргольки, как эта, никогда не было и уже не будет.
Наша Марго была неподражаема и неповторима.
А, забыл уточнить! Давеча я вроде говорил вам: когда на гулянке по случаю новых лычек денщика фотографировали Маргольку меж двух деревьев во дворе, то сделали несколько дублей. Догадываетесь, какой из них выбрали для настенного портрета? Тот, на котором Марголька, глядя в объектив, то есть всем нам прямо в глаза, вытягивает нам навстречу губы трубочкой…
На этом я пока прерву воспоминания о нашей Маргольке. Но, быть может, собравшись как-нибудь с духом и с силами, я вспомню ещё что-нибудь поучительное и занимательное из её жизни.
