Феликс Чечик

Безгрешен, говоришь. Быть может.

Но только вряд ли. Так и знай.

Почти что год на свете прожит.

Не гложет совесть? Ай-я-яй!

Покушай, детка, манной кашки.

Купайся в неге и любви.

А убиенные букашки?

А плачущие муравьи?

Владимир Буев

Прожив большую жизнь как ангел,

Букашку пальцем не задев,

Он превратится в яркий факел

(При этом чудом уцелев).

Ходить он не ходил по тверди,

Не ел совсем, не пил, не спал.

…Тощéе самой тощей жерди?

Ан нет! Фантом и экстремал.

Феликс Чечик

Карл не крал. Наговор и поклёп.

Да и кто это — Клара?

«Клавку — знаю, из винного — ё…

там, в подсобке, где тара».

А теперь ему светит тюрьма.

Всё на Карла свалила.

Забодала кораллы сама

и в Израиль свалила.

Но как не было счастья, и нет,

так, жила вполнакала.

По ночам доставала кларнет,

горевала без Карла.

Он откинулся лет через семь,

поселясь в глухомани.

И пилил, чтоб не спятить совсем,

на разбитом баяне.

Положив на мотив «Yesterday»,

он лабал втихомолку:

«Карл у Клары украл и т. д.» —

жизни скороговорку.

Владимир Буев

Карл украл ради Клары кларнет,

никому не сознался.

Клара тоже хранила секрет:

Карл в любви ей признался.

Карл добился от Клары любви

(Клавки раньше добился).

Той и этой сказал «Не реви!»,

сразу заторопился.

Карл, конечно, сначала кларнет

Кларе гордо в подарок

преподнёс. Как прошёл тет-а-тет,

умыкнул без ремарок.

День несчастный однажды настал:

к Кларе сыщик явился —

Карл свалил на неё криминал,

сам в Израиле скрылся.

Всю вину на себя заберёт:

Клара словно в горячке.

Она верит, что Карл привезёт

ей кларнет в передачке.

Феликс Чечик

Lithuania

Вилами писано по воде —

кануло в Лету,

не расшифрует никто и нигде

вилопись эту.

Все философы тире колдуны —

глухи и немы.

Вилы расчешут твои колтуны,

батюшка Неман.

Владимир Буев

Хочешь если тайну сохранить,

перья не чини.

Также нет нужды топор точить —

инструмент смени.

Перья лучше в дело не пускать

(чтобы топором

не махать), но вилами писать

на воде тайком.

Феликс Чечик

Тучи по небу летали,

взад-вперёд, туда-сюда,

драматических баталий

быстроходные суда.

И палили без разбора

по чужим и по своим,

чтобы выдохнуться скоро

и рассеяться как дым.

Небо светло-голубое.

Бесконечен окоём.

Только птицы после боя

мародёрствуют на нём.

Владимир Буев

Пробездельничали тучи

август, также осень всю,

при любой воздушной буче

из себя давя слезу.

Птиц до визга доводили,

опускали до низов,

Влагою по ним лупили

и лишали животов.

Вдруг рассеялись и солнце

засияло. Кончен страх.

То зима на волю рвётся.

…Нет пернатых — на югах.

Феликс Чечик

Что нам Рим, если Рига под боком.

Поспешим — начинается рано

старый спор человечества с Богом

при посредничестве Иоганна.

Жизнь проходит от оха до аха.

Бах умолк. Только спор не закончен.

Не смиряет гордыню рубаха,

плаха — лечит, но тоже не очень.

Мой товарищ, до смертного мига

будем жить беспечально и бражно.

Рим сегодня стал ближе, чем Рига,

и дешевле, но это неважно.

Важно то, что январскую вьюгу

и разлуку, и радость, и горе,

мы сыграем, как если бы фугу

Е. Лисицина в Домском соборе.

Владимир Буев

Е. Лисицин пописывал фуги.

Никакие заморские Бахи

(надорвутся пусть все от натуги)

с Е. Лисициным близко в размахе

не сравнятся. Всего лишь Лисицин!

А ещё Иванов есть с Петровым!

Хоть работают парни в теплице,

фуги лепят не хуже Попова.

А Попов — это Сидоров в кубе.

Прошлым летом бывал он в Париже.

Пусть работает он лесорубом,

навострил он и в Рим свои лыжи.

После Рима и в Ригу заскочит,

ведь заждались Попова в соборе

Домском. Фугой своей прогрохочет.

…Много фуг у Попова в наборе.

Феликс Чечик

У солнца головокружение

и слабость вызывает бриз.

Его ужасное падение

сопровождалось морем брызг.

Стремительно туда, где мидии,

коралловые города,

где рыбы таинство соития

не разболтают никогда.

Где посетители нечастые

простые жители земли,

и где покоятся несчастные

потопленные корабли.

Ещё недавно ярко-красное,

оно лежит на самом дне,

почти ручное, безопасное

и безобидное вполне.

Предчувствие, быть может, эхо ли,

но водолазы тут как тут,

как рыцари, гремя доспехами,

его достанут и спасут.

Работу выполнив рутинную,

привыкнув ко всему давно,

усядутся невозмутимые

за прерванное домино.

А в небе солнце непутёвое,

просоленное, как тарань,

уже сияло будто новое

и жарило в такую рань.

Владимир Буев

Бяда! Упало солнце в море,

и в мир спустилась темнота.

Что делать нынче бедной флоре?

А фауне?.. Финал? Черта?

Хлебает солнце гладь солёную.

А впрочем, глади нет уже.

Вода кипит, как обречённая,

забившись в слёзном скулеже.

Ядрёной иль, вернее, ядерной

реакцией такое в свет

пошло тепло, что с фразой матерной

Исчезло море... Моря нет.

Да что там море! Атлантический…

не только этот… Мировой

весь высох океан. Трагический

в галактике случился сбой.

А водолазы, поспешившие

(не зная броду) в воду влезть,

все молодые, не пожившие,

сгорели в пекле. Просто жесть!

Хоть и из Марианский впадины,

но брызжет снова солнца свет.

Казалось солнце нам громадиной —

теперь всерьёз усох предмет.

И тут прервался сон мучительный,

и ужас ночи убежал.

Сияло солнце упоительно.

…Я пот всё утро вытирал.

Феликс Чечик

Вот сидит человек,

человек огорчён,

на мороз и на снег

ноль внимания он.

Он затеял игру

развесёлую, чтоб

непременно к утру

превратиться в сугроб.

И до самой весны,

вот как он огорчён,

видеть белые сны

ни о чём, ни о чём.

Владимир Буев

Человек подшофе.

На морозе сидит.

Не пустили в кафе:

пьяный вдрызг и вопит.

Никому до него

дела нет ни на грош.

Вот уже Рождество.

Человек не согрет.

Наступает весна.

Начал таять сугроб.

…Но «подснежник» от сна

отойдёт только в гроб.

Феликс Чечик

Стало по Соколову,

Соколову В. Н., —

птица певчая слову

прилетела взамен.

И уселась на ветку,

и поёт, как в раю.

А художника в клетку

посадила свою.

Владимир Буев

Языка бы хотелось

предсказать торжество.

…Коль «взамен», не стерпелось:

Не «чему», а «чего»!

Норма языковáя

не вредит и творцу:

рисовальщику рая

и куплетов певцу.

Феликс Чечик

Лежать, по сторонам глазея,

в коляске светло-голубой,

затылком чувствуя, что фея

простёрла крылья над тобой.

И делать ручкою прохожим,

и улыбаться им в ответ.

И днём весенним, днём погожим

не лишним будет этот свет.

А то, что набежали тучи

и дождь заморосил опять,

так это даже лучше — лучше

под шум дождя младенцу спать.

Чуть набок съехала панама.

И слышится сквозь сон и гам,

как выговаривает мама

не в меру шумным воробьям.

Владимир Буев

Ребёнок спит — кричит мамаша

на птиц, что мечутся кругом.

Терпенья у мамаши чаша,

знать, переполнилась. Знаком

язык ей птичий. И мамаша

на двести децибел вопит:

мол, утреннего инструктажа

вам было мало? Дефицит?

Не помогают мамки крики —

вовсю пернатые шумят.

Малыш проснулся светлоликий,

глядит на страсти, что кипят

вокруг него. Не понимает

он языка занятного:

на птичьем языке вещают

и мамка, и пернатые.

Феликс Чечик

Балансируя между

этим светом и тем,

не боюсь, что надежду

потеряю совсем.

От того ли, что прежде,

чем уйду в Никуда,

сделать ручкой надежде

не позволит беда.

Уж она не оставит.

Уж она не предаст.

Обязательно вставит.

Обязательно сдаст.

Не рядится в одежды.

Распознают. Сорвут.

Тихий ангел надежды

уже тут как тут.

Прилетит, обнадёжит,

сядет мне на плечо.

С ними вместе, быть может,

прокантуюсь ещё.

Владимир Буев

Жить и жить бы на свете!1

Хорошо быть живым!

Молодым (в сил расцвете),

впрочем, даже больным.

Важно жить бесконечно,

не ходить в Никуда.

Но со мной пересечься

так и жаждет байда.

Иль беда приключится,

отнимая покой.

Или ангел кружится

над моей головой.

Я ни то и ни это

познавать не хочу.

Я по дереву следом

за Тобой постучу.

Жить и жить бы на свете,

но, наверное, нельзя2.

…Жизнь продлится в сонете,

по земле проскользя.

Примечания

1 «Жить и жить бы свете!» — цитата Евгения Евтушенко с целью создания аллюзии.

2 «Жить и жить бы на свете, но, наверно, нельзя» — ещё одна цитата Евгения Евтушенко с той же целью.

Феликс Чечик

С первой буквы абзаца

ноту верную взять,

к чёрным не прикасаться,

лишь на белых играть.

Как ты там озаглавишь

безразлично, друг мой.

Лучше вовсе без клавиш

на педали одной.

И примчаться на финиш

первым, только с конца,

где услышишь, увидишь

и полюбишь отца.

А Отец, между прочим,

никого не любя,

как классический отчим

не узнает тебя.

Владимир Буев

То ль отец, то ли отчим —

не узнаешь в лицо.

Я, однако, находчив

и чуток с хитрецой.

Знаю способ отличный

кто есть кто разузнать.

Пробегусь энергично,

чтобы правду понять.

Я забег проиграю,

подойду к мужику,

Коль меня он узнает,

значит, отчим, секу.

Не узнает, так значит,

это кровный отец.

И никак не иначе —

в этом деле я спец.

Феликс Чечик

Сорок три. И запомни — теперь

начинается время потерь.

Не проходит и дня без потери.

Все деревья мои облетели.

По садам не поют соловьи.

Аз воздам. Такова сэляви.

Но не всё так ужасно и плохо.

Вы меня не держите за лоха.

Три стакана, а шарик один.

Поглядим, кто кого, поглядим.

Владимир Буев

Что за шум? Почему суматоха?

Сорок три мужику, и всё плохо?

Вот у женщины: как сорок пять,

она ягодка-баба опять.

Есть спасенье, друзья, приходите!

Больше водки с собой приносите!

Три стакана найду я в шкафу.

Приходите, а то зареву!

…Вот и выпили — жизнь возвратилась.

Впереди сорок пять засветилось.

Феликс Чечик

В небесном Амстердаме

В марихуанном и не только

раю, где время быстротечно,

ты задержался ненадолго,

но оказалось, что навечно.

За стойкой бара Коля, Ося,

Марина, Жоржик, Боря, Аня.

Бармен поглядывает косо

на отражения в стакане.

Бедняга не уразумеет,

что у поэтов есть обычай

переходить, когда стемнеет,

с мирского языка на птичий.

И не оплёвывать, напротив,

любить от всей души друг друга.

А в это время, между прочим,

в Сокольниках бушует вьюга.

А на Тверском бульваре крыши,

как ты просил, Господь пометил,

и театральные афиши

до дыр зачитывает ветер.

И на Ваганьковском у брата

цветёт искусственная роза.

И так желанна, так чревата

запоем рюмочка с мороза.

Москва не то чтобы икает,

но помнит старую обиду.

И оберег не помогает,

а так, болтается для виду.

Владимир Буев

В раю

Когда прорвался за границу

чувак впервые из России,

он сразу хочет приобщиться

к марихуане. В эйфории

его желание растаять,

а также Олю, Свету, Аню

в свои объятья заарканить.

Но рядом почему-то Ваня,

а также Жоржик, Коля, Боря.

И Ося тут же. Не уходят

и беспрестанно тараторят

по-птичьи (бáрмена изводят).

Как будто мало их бывало

у чувака в родной России,

где вся толпа творцов мечтала

скорей в места свалить другие.

Что ж делать, коли так случилось:

грустить придётся о России

(она и так намедни снилась),

поддаться острой ностальгии.

Нажравшись в стельку алкоголя,

Тверскую вспомнить… стоп! Не надо!

Подать Анюту, Свету, Олю

сюда! Как нету? Вот досада!

Москва зовёт, не отпускает,

ведь рядом Коля, Боря, Жора,

Иван… Кого-то не хватает.

…Ужель товарища майора?

Феликс Чечик

Стриж подстригал макушки сосен —

то вверх, то вниз.

Не радуйся, что скоро осень,

не торопись.

Ещё дождём и ветром будешь

по горло сыт.

Она в кармане прячет кукиш,

что твой Дин Рид.

А мы не лохи. На мякине

не проведёшь.

И неба полог тёмно-синий

ещё не дождь,

но репетиция, где август,

как в клетке стриж,

уже не вызывает радость,

а горечь лишь.

Владимир Буев

Садовник или коммунальщик

ушли в тираж.

Нашёл замену им чиновник

и камуфляж.

Теперь стрижи стригут растенья

любых сортов,

включая сосны. Их уменья —

в числе хитов.

Платить не надо — вот же радость!

Себе в карман.

А если где шероховатость,

то будет зван

мигрант дешёвый. А то на осень

сошлётся чин.

Или на то, что так стервозен

стриж, сукин сын.

Феликс Чечик

На все четыре или больше,

и даже в мыслях нет, что «пан»,

но в результате где-то в Польше

с Агнешкой завести роман.

И чтоб она подзалетела,

и ни в какую — на аборт,

и чтоб не только душу — тело

купил за тридцать евро чёрт.

И чтоб в потустороннем мире

самим собою стать опять.

Когда уйду на все четыре,

а если повезёт — и пять.

Владимир Буев

Сорвать цветок душистых прерий

у пшечки в хате вечерком.

Напомнить ей о дядьке Берии

иль пригрозить, что вчетвером.

Четвёркой можно пригрозить.

Не повезёт — так впятером.

Иль просто денег предложить,

чтоб всё пучком, не напролом.

И пшечка именем Агнешка

размякнув, таять начала.

Хватай теперь цветок, не мешкай,

а то запросит вновь бабла.

Феликс Чечик

Ничегошеньки кроме

и нисколечко сверх:

зимний сад в полудрёме

и заброшенный сквер,

двухколёсный «Орлёнок»,

песню «Ванька-холуй»,

горько-сладкий спросонок

на губах поцелуй,

краснопёрки неслышный

замороженный стон,

перезревшие вишни

на десерт у ворон.

Вот и всё из поклажи.

Только то, что любил.

Втайне радуясь даже,

если что-то забыл.

Чтобы на Средиземном

свой закончить поход

экспонатом музейным,

что слезы не прольёт.

Владимир Буев

Стоит только отчалить

от родных берегов,

начинает печалить

тень былого. Таков

механизм ностальгии:

вспоминая, поныть.

Первый день эйфории

можно быстро забыть.

Нет, чтоб вечно купаться

в Средиземной воде,

надо в прошлом копаться,

восклицая: «Ты где?!»

Ведь вокруг красотища!

Солнце, море, песок!

И не стоит о днище

вспоминать, мужичок!

Хорохоришься, чую:

слёзы, мол, удержу.

…Я и это срифмую

и другим покажу.

Феликс Чечик

Мимо Ваганьково на двадцать третьем

старом трамвае в Израиль уедем.

И краснопресненские тополя

обетованная сменит земля.

А на подошвах другая, конечно,

сколько не чисть — остаётся навечно,

сколько не мой — остаётся навек

грязно-солёный кладбищенский снег.

Юрий Давыдович, лет через восемь

с сыном приедем, прощенье попросим,

сами не зная за что и зачем,

чтобы уехать уже насовсем.

Владимир Буев

Тут только отклик, добрый и печальный.

Погосты и умершие — сакральны.

Но если ностальгичны тополя,

к чему обетованная земля?

К чему возврат и новые отъезды,

красивые отчаянные жесты?

Ведь можно было б тут остаться жить

(в любой момент былое посетить

не самолётом, а пешком — ногами,

с символикой прочтения — цветами).

…Ни насовсем, ни никогда не говорить —

жизнь такова, что может удивить.

Феликс Чечик

И думая о Еврипиде,

о детях, о времени, о…

в вагоне занюханном сидя

и в грязное глядя окно,

ты едешь — куда? — а не всё ли

равно — безразлично куда:

по левую сторону — поле,

по правую — города.

Вернуться обратно не поздно,

стоп-кран только нужно сорва…

Нет — поздно! Холодные звёзды

и те уже светят едва.

И сам, как звезда, холодея,

глядишь удивления без,

как на колеснице Медея

летит, не касаясь небес.

Владимир Буев

Приехал в вагоне вонючем

надолго незнамо куда:

в Урюпинск, к примеру, гадючий

(тут прежде бывал иногда).

В дороге читал Еврипида.

С собою в Урюпинск набрал

античных своих фаворитов,

которых досель не читал.

Гомерка с Вергилишкой тоже

(Ивану Баркову хвала!)

с собой был прихвачен, ничтоже

сумняшеся. Вместо бухла.

Профессор Урюпинска нынче

и всяческих доктор наук.

К Урюпинску словно привинчен

античных писателей друг.

Феликс Чечик

Скользить на одной, про другую

забыть насовсем, навсегда,

вычерчивая и рисуя

фигуры на ватмане льда.

Чтоб взмыв в небеса в пируэте,

со скоростью сверхзвуковой

откупорить пробку бессмертья

садовой своей головой.

И в том далеке распрекрасном

«канадки» повесить на гвоздь,

где знак бесконечности красным

тебе начертать удалось.

Владимир Буев

Размазав одну и вторую,

забыв о десятой совсем,

гоняться по льду вкруговую

за сотой девицей в гарем.

Но вспомнив потом о четвёртой,

споткнуться и носом по льду

(да носом ли? целою мордой!)

проехать, прорыв борозду.

Потом полный месяц в больнице

мечтать под бинтом без лица:

ах, хоть бы какая девица

пришла навестить молодца.

Феликс Чечик

Стану на цыпочки, вырасту на

три сантиметра;

ветер подует, и будто сосна

я закачаюсь от ветра.

Я закачаюсь, но не упаду,

ветки ломая,

ночью в двухтысячнопятом году

двадцать девятого мая.

Не упаду ни за что, никогда,

и не надейся,

а на верхушке ночная звезда,

как оперенье индейца.

Владимир Буев

С тайной одной я знаком, как расти

по вертикали.

Встал на носочки и смог обрести

то, что боги не дали.

Вот и на небе увидел звезду

(раньше не видно).

Я до людей нынче не снизойду:

мне не солидно.

Ветки ломаю, хочу в небеса

к звёздам поближе.

Коль во Вселенной начнётся туса,

надо быть выше.

Феликс Чечик

Спи, пограничник, вполглаза,

ты во Вселенной один,

скоро из сектора Газа

заголосит муэдзин.

Доброе утро, Израиль!

Доброе утро, страна!

Поездом прямо из рая

по расписанию на

небо, надежду посеяв,

смертные муки суля.

И машинист Моисеев

в топку подбросил угля.

Владимир Буев

Край инноваций Израиль

топит вагоны углём?

С мыслью такой замираю

в сне фантастичном моём.

Утром проснусь и увижу

рай цифровой… Муэдзин

есть и в Москве, и в Париже,

так же как поп и раввин.

Уголь уехал в былое.

Впрочем, поди ж, до сих пор

есть полотно запасное,

если возникнет сыр-бор.

Феликс Чечик

Лыжня теряется вдали —

за горизонтом, там,

где нет желанья у земли

перечить небесам,

где сам Всевышний не поймёт,

кто мёртвый, кто живой.

И лыжник походя кивнёт

пилоту головой.

Владимир Буев

До горизонта у земли

желанье спорить есть

с небесным сводом. Окрыли

лыжню на небо влезть.

Но лыжник хочет быть живым,

он в небо не идёт.

Пилот, коль жаждет быть крутым,

пусть Богу подмигнёт.

Феликс Чечик

Перелётная птица

Лето красное пропела,

за окном декабрь, б….

в результате залетела

к орнитологу в тетрадь,

где застряла до весны —

больно клеточки тесны.

Владимир Буев

Нет чудес на свете нынче:

орнитолог-зоофил

вожделенную добычу

досконально изучил.

Потаскушка из пернатых

орнитологу в притон

попадает жутковатый.

…Так бурлит мужской гормон.

Феликс Чечик

Не за красивые глаза

и не за так, не безвозмездно,

когда разверзлись небеса,

тебя очаровала бездна.

И расцветал январский сад,

и прорастали ножки кресел,

а ближе к полночи медбрат

решёткой окна занавесил.

Один пустыни посреди.

А Моисей всё водит, водит.

Идут снега. Идут дожди.

И незаметно жизнь проходит.

Владимир Буев

Платить приходится за всё

в бесчеловечной жизни нашей.

Коль ты, к примеру, фантазёр,

то будешь в дурку ты спроважен.

Попасть желая в небеса,

ты можешь в бездне очутиться

иль, затянувши пояса,

в пустыне сорок лет носиться.

В пустыне дождь, а то и снег.

Так лучше уж медбрат с решёткой.

По крайней мере есть ночлег

и пища, пусть бурда, но чётко.

Феликс Чечик

Непредсказуемы вначале,

амбициозны, как помреж,

летали ласточки, летали

и залатали в небе брешь.

Дождь прекратился. Только нитки

ещё торчали кое-где,

а солнца золотые слитки

уже растворены в воде.

И стало ясно, стало ясно —

как водится, чуть погодя, —

что жизнь по-своему прекрасна

на побегушках у дождя.

Владимир Буев

Коль в небе брешь пробьёт внезапно,

скорее ласточек зови.

Их в небе роль крупномасштабна,

ты их на подвиг вдохнови.

Но лучше, коль не подвиг будет,

а труд протечку устранить.

Кто победил, тех не осудят,

но могут поблагодарить.

Был дождь — и вот его уж нету.

Дал результаты птичий труд.

Пора блаженствовать поэту.

…Сейчас на подвиг позовут.

Феликс Чечик

Играет пианист в квартире,

где останавливался Блок.

Ещё по сто, чтоб воспарили

и вознеслись под потолок.

А там под потолком, где громко

не распинается фоно,

загадочная Незнакомка

прогуливалась в домино.

Одна! Без спутников, как раньше,

чуть постаревшая, но ей

к лицу сегодняшняя Russia

и тусклый отблеск фонарей.

Она глядит из-под вуали

глазами полными любви.

И отражается в бокале

безалкогольного аи.

И в полночь возле ЦДЛа,

как горностаевым манто,

укутавшись метелью белой,

умчит с клиентом на авто.

А лабух не заметил даже

её присутствия, пока

парил в очередном пассаже

на мнооооооого выше потолка.

Владимир Буев

Зальём, как Блок, бывало, зенки,

в местах, где он же побывал,

и видим в том же роде сценки,

что пьяный Блок обрисовал.

Вот так когда-то наш коллега

на Незнакомку взгляд косил:

давно, ещё в начале века

минувшего. Изобразил

он ту, которую с поры той

поэты видят всякий раз,

когда шелками чуть прикрытый

девичий стан приходит в час,

означенный любому пьянице.

…А протрезвеешь — вот она.

Лежит вульгарная развратница:

копейка — красная цена.

Как Клеопатра, просит платы.

Уже раскаешься, что пил.

Уже не вспомню, всю зарплату

вчера на что я просадил.

Ах, Блок, вина твоя невинна

была бы, коль вина угар

подкладывать не стал бы мины

из Незнакомок (кто товар).

Феликс Чечик

Я подарю тебе клетку,

в клетке поёт тишина,

на перекладину-ветку

с краю уселась она.

Чтобы ты слушала трели

и не печалилась зря

от середины апреля

и до конца декабря.

Владимир Буев

С намёком и экивоком

преподнесу тебе в дар

клетку стальную. Уроком

станет такой зашквар.

Там посидишь, потише

станешь визжать в выходной.

Может, тогда расслышу

трель соловья с тишиной.

Феликс Чечик

У Дениса на могиле

и от родины вдали

говорили, говорили,

намолчаться не могли.

Вышел месяц из тумана

над Бер-Шевой, над жлобьём.

Выпьем водки из стакана,

а потом опять нальём.

А потом по третьей — или

мы не русские с тобой?

Говорили, говорили,

плакали наперебой.

А потом согласно знаку

свыше, где бессильна тьма:

я — выгуливать собаку,

ты — домой сходить с ума.

Владимир Буев

Водку пьём, давно забыли,

где сейчас мы и какой

повод. Вот уж две бутыли

опустело. Я бухой.

Водку глушим так заправски,

как положено у нас

(СССР-Россия, здравствуй!):

песни, резвость всякий час.

И неважно, что Израиль

расстилается кругом.

Я сознание наладил

и России шлю шалом.

Водку любят все мужчины,

русские, евреи ли.

Впрочем, эти витамины

любят все мужи Земли.

Время быстро пролетает.

Водки нет, и хмель спадает.

Душу носит где мою?

…Я на кладбище стою.

Феликс Чечик

Природа забыла какое число

и месяц на календаре,

всю ночь завывала метель, и мело,

как если бы в январе.

Как если бы всё перепуталось, и

мерещится будто я сплю.

Ноябрь признавался в безумной любви

к распутному февралю.

И было от этого не по себе,

запахло скандалом, и сквер

за десять каких-то минут поседел

и не узнаваем теперь.

Нежданно-негаданно крыши домов

прогнулись и рухнут вот-вот,

опасен и вооружён до зубов,

из школы идущий народ.

И все, кроме дворников, рады зиме,

пускай невзаправдашней, а

лубочной, раёшной, держащей в уме,

что не за горами зима

по календарю, как положено, в срок,

как должно, без всяких причуд.

И Гидрометцентр излишне был строг

и выставил осени «уд».

Владимир Буев

Ноябрь — банальное время для вьюг.

Природа могла тут о чём

забыть, коль метель в это время не трюк,

а с чем каждый год мы живём?

Вот если бы в август, и то и в июнь,

на голову так, будто снег,

Метель ворвалась неожиданно (сплюнь!),

вот прибыль была б для аптек!

Вот был бы скандал! Все аптеки тогда,

изъяв у буржуйских контор,

народу вернули бы — людям труда.

Никто б не болел с этих пор.

Всего лишь одна небольшая метель —

несчастье бы счастью смогло

помочь. И опять зазвенела б капель

и вновь наступило б тепло.

Пускай лишь невзрачный намёк на метель —

несчастье бы счастья смогло

добиться рукою своею. Ужель

до глупых людей не дошло?

А впрочем, зима бы пришла так и так.

Хоть в срок, хоть без календаря.

(Из Гидрометцентра чинуша-мудак

отчёт исказит втихаря.)

А лучше бы лето заместо зимы

царило вокруг круглый год.

И Гидрометцентра большие умы

пошли б в виртуальный расход.

Феликс Чечик

И уже заодно, напоследок,

с первым снегом, с последней листвой,

улетает с насиженных веток

вороньё в этот час заревой.

Чтоб вернуться под вечер, как только

в звонкий бубен ударит мороз.

И небес голубая наколка

потемнеет от зимних угроз.

Потемнеет, покроется сыпью

вполнакала мерцающих звёзд.

И о ветре узнаем по скрипу,

безутешному всхлипу берёз.

Всё, что надо для счастья, и даже

больше чем. Просто слёзы из глаз.

Одного не хватает в пейзаже —

не хватает, любимая, нас.

Владимир Буев

Все мы любим водить хороводы

то ли около, то ли вокруг.

Отгонять любим бубном невзгоды,

танцем с саблей — влиять на недуг.

Вороньё разогнать между делом —

это отдохновенье души.

И во фраке вперёд выйти белом —

это круче, чем жить не по лжи.

Разрыдаемся так, что полмира

захлебнётся в потоке из слёз.

Я научен рыдать командиром

Средь понурых российских берёз.

Как плакучие ивы, берёзы

нас в рыданьях поддержат всерьёз.

…Я вот тут, ты же, милая, — в грёзах.

Где реал? Не хватает мне слёз!