Она лю­би­ла на­зы­вать се­бя Ма­шень­кой, обо­жа­ла пи­о­ны, йо­гу и ли­ри­ку в сти­ле На­бо­ко­ва. Цве­ты вы­ра­щи­ва­ла с ма­мой на участ­ке за Дмит­ро­вом, йо­гу прак­ти­ко­ва­ла по втор­ни­кам в за­ле на Мос­филь­мов­ской, На­бо­ко­вым на­слаж­да­лась по вос­кре­сень­ям, за­брав­шись в уют­ное, по­да­рен­ное ещё от­цом крес­ло. В по­след­ние дни Ма­шень­ка грус­ти­ла. Бли­зил­ся день рож­де­ния. Ей гре­зил­ся зо­ло­ти­с­тый пе­сок, паль­мы на при­зрач­ном фо­не мо­ря, бо­кал мо­хи­то с мя­той и ря­дом Ди­ма — тя­нет те­ки­лу и всмат­ри­ва­ет­ся в за­кат. Но нет, всё ис­пор­тил страх, ка­ра­ка­ти­цей пус­тив­ший ядо­ви­тое об­ла­ко, что от­ра­ви­ло и раз­ве­я­ло меч­ты. Страх му­чил с мо­мен­та смер­ти от­ца и спра­вить­ся с ним, она ни­как не мог­ла.

Ди­ма, брю­нет из вы­сот­ки на­про­тив, каж­дый ве­чер вы­гу­ли­вал фран­цуз­ско­го буль­до­га — Пье­ро. Рас­се­ян­ный взгляд мо­ло­до­го че­ло­ве­ка, оба­я­тель­ная улыб­ка, не­бреж­ная чёл­ка и за­во­ра­жи­ва­ю­щий го­лос- ей всё нра­ви­лось. Они столк­ну­лись слу­чай­но, она уточ­ни­ла вре­мя. Хо­тя — нет, она спро­си­ла на­ме­рен­но. И в пер­вую оче­редь её оча­ро­вал Ди­мин го­лос, мяг­кий, бар­хат­ный, вы­де­ля­ю­щий па­у­зы, сколь­зя­щий от ба­ри­то­на к аль­ту. Ког­да он го­во­рил по те­ле­фо­ну, ей по­ка­за­лось, что влю­би­лась не в че­ло­ве­ка, а в го­лос. Они встре­ча­лись на ал­лее и шли, не за­ме­чая про­хо­жих и вре­ме­ни. Он ока­зал­ся по­тря­са­ю­щим рас­сказ­чи­ком. Ког­да Ди­ма от­пус­кал с по­вод­ка слю­ня­во­го Пье­ро и до­пол­нял речь жес­ти­ку­ля­ци­ей, Ма­шень­ка впа­да­ла в транс, близ­кий к ор­газ­му.

Го­ри­зонт его ис­то­рий ока­зал­ся об­ши­рен: по­ро­ды со­бак, страс­ти и по­хож­де­ния ар­хи­тек­то­ра Шех­те­ля, не­удач­ная лю­бовь диа­ко­на Ан­то­ния, ме­то­ди­ки раз­ви­тия по­лу­ша­рий, воз­ник­но­ве­ния волн-убийц в оке­а­нах — о чём толь­ко Ди­ма не знал.

Су­ти ис­то­рий Ма­шень­ка не за­по­ми­на­ла, плот­ный гра­фик встреч по ра­бо­те на­прочь вы­би­вал все по­ро­ды ар­хи­тек­то­ров и про­чих ми­ро­вых по­лу­ша­рий. К ве­че­ру Ма­ша впол­за­ла в квар­ти­ру, где бе­си­лась от счастья Му­ся — бо­лон­ка, по­до­бран­ная на по­мой­ке, бро­са­ла в ко­ри­до­ре па­ке­ты, отве­ши­ва­ла на пле­чи­ки Ма­рию Ва­силь­ев­ну Ша­по­ва­ло­ву, зам. ди­рек­то­ра кон­сал­тин­го­вой ком­па­нии «Сви­ри­дов и парт­нёры», вле­за­ла в джин­со­вую обо­лоч­ку Ма­шень­ки и к вось­ми вы­ска­ки­ва­ла на ал­лею, про­ды­шать­ся и по­слу­шать Ди­му.

Коль­ца на его пра­вой ру­ке Ма­шень­ка не об­на­ру­жи­ла, и это все­ля­ло на­деж­ду. Её трид­ца­ти­лет­нее те­ло рва­лось в бой, в плот­ный кон­такт и кри­ча­ло об этом еже­днев­но и еже­час­но. Дни она пе­ре­ста­ла счи­тать пос­ле ста пя­ти­де­ся­ти, и мо­раль­но бы­ла го­то­ва пой­ти в секс-шоп и ку­пить тот член в двад­цать сан­ти­мет­ров дли­ной.

Мозг охлаж­да­ла Ка­тю­ха, зво­нив­шая че­рез день из да­лёко­го Но­во­си­бир­ска.

— Ты сду­ре­ла? Да схо­ди в бар в кон­це-то кон­цов, дёр­ни те­ки­лы и осмот­рись, од­но­знач­но уви­дишь па­ру ва­ри­ан­тов.

Под­ру­га вы­ско­чи­ла за ге­не­ра­ла, ро­ди­ла двой­ню не от му­жа и снаб­жа­ла Ма­шу убе­ди­тель­ны­ми со­ве­та­ми.

— Ты спро­си­ла, где он ра­бо­та­ет? — уточ­ня­ла Ка­тю­ха.

— За­чем? — улы­ба­лась Ма­шень­ка.

— Если по­фиг, то дейст­вуй, че­го ты ждёшь — кли­мак­са? — над­ры­ва­лась труб­ка.

Про лич­ное Ди­ма не рас­ска­зы­вал, мо­жет, не счи­тал нуж­ным или важ­ным, ей нра­ви­лось прос­то слу­шать и на­блю­дать. Пред­по­ла­га­ла, он ху­дож­ник или ар­хи­тек­тор, кон­чи­ки паль­цев укра­ша­ли раз­но­цвет­ные пят­ныш­ки, воз­мож­но, ра­бо­та­ет с ак­ва­релью, или с крас­кой. Она на­блю­да­ла — за его гу­ба­ми, как нер­в­но те­ре­бит по­во­док, как пе­ре­би­ра­ет паль­ца­ми мо­нет­ку, как ста­ра­тель­но об­хо­дит листья на до­рож­ке. Де­ла­ла вы­во­ды по мар­ке си­га­рет и ки­тай­ским крос­сов­кам: что за­ра­ба­ты­ва­ет, ве­ро­ят­но, не­мно­го; и это как раз не тре­во­жи­ло, она по­лу­ча­ла до­ста­точ­но, с учётом вся­ких там пре­ми­аль­ных.

Ка­тю­ха всё-та­ки до­ста­ла, и Ма­шень­ка за­да­ла зло­по­луч­ный во­прос про ра­бо­ту. Ди­ма ку­рил и мол­чал. При­ду­мы­вал или под­би­рал род за­ня­тий — она не по­ня­ла, пой­ма­ла взгляд си­них глаз и по­плы­ла, по­ни­мая, нет сил боль­ше ждать.

Он от­шу­тил­ся:

— Пом­нишь фра­зу из «Иван Ва­силь­е­вич ме­ня­ет про­фес­сию»? Я ар­тист, и фа­ми­лия моя слиш­ком из­вест­на, что­бы её на­зы­вать.

— Так ты ар­тист! — удив­ля­лась она.

Он рас­сы­пал­ся сме­хом:

— Боль­ших и ма­лых те­ат­ров.

И рас­ска­зал слу­чай из жиз­ни. Ма­ша сме­я­лась — и не по­ве­ри­ла, ко­неч­но, в ар­тис­та. В по­след­ние дни от­ме­ча­ла тре­вож­ность в его го­ло­се, мед­ли­тель­ность жес­тов, за­дум­чи­вость и дро­жа­ние паль­цев. Не до­пус­ка­ла мыс­ли об ал­ко­го­ле, зна­ла по де­ду, как вы­гля­дит homo bibiens — че­ло­век пью­щий.

Те­ло раз­ры­ва­ло от же­ла­ния. Они гу­ля­ли по длин­ным ал­ле­ям вто­рую не­де­лю, от­кла­ды­вать и ждать не име­ло смыс­ла. Ка­тю­ха на­стро­и­ла её на ата­ку.

Ма­шень­ка пред­ло­жи­ла пой­ти в ка­фе, пос­ле про­гул­ки, на ночь гля­дя. Это шло враз­рез с её пра­ви­ла­ми, и всё же ре­ши­лась. Оста­ток ве­че­ра они тан­це­ва­ли под OneRepublic в ба­ре на Вер­над­ском. Ди­ма ока­зал­ся хо­рош в по­сте­ли, ночью Ма­шень­ка по­те­ря­ла над со­бой вся­кий кон­троль, и со­се­ди тре­вож­но по­сту­ки­ва­ли в ба­та­рею.

Ут­ром, впер­вые за пять лет при­поз­дав на ра­бо­ту, Ма­рия Ва­силь­ев­на с удив­ле­ни­ем об­на­ру­жи­ла, что ок­на ка­би­не­та — вы­хо­дят на ре­ку, у сек­ре­та­ря Ми­лы — при­коль­ная при­чёс­ка, а фин­ди­рек­тор — кол­лек­ци­о­ни­ру­ет анек­до­ты про Штир­ли­ца. Вре­мя мер­ца­ло се­вер­ным си­я­ни­ем, ме­няя каж­дый день цве­та и за­па­хи и каж­дую ночь эмо­ции и зву­ки.

В им­пуль­сах страс­ти Ма­шень­ка за­бы­ла о тре­во­гах, Ка­тю­хе и, стыд­но при­знать­ся, о Му­се. Пи­о­ны, йо­га, На­бо­ков и да­же ра­бо­та- всё сдви­ну­лось, по­те­ря­лось в не­нуж­нос­ти, прост­ранст­во за­нял Ди­ма.

Она не уга­да­ла с про­фес­си­ей, Ди­ма воз­глав­лял IT-де­пар­та­мент швед­ской ком­па­нии. Квар­ти­ра его про­пи­та­лась кам­фа­рой с мёдом — в сво­бод­ное вре­мя он пи­сал порт­ре­ты, и Ма­шень­ка на­счи­та­ла пять собст­вен­ных. Ког­да он ска­зал, что за­бе­рёт ори­ги­нал в Ав­стра­лию, она рас­сме­я­лась. А Ди­ма не шу­тил. Так Ма­шень­ка ста­ла об­ла­да­тель­ни­цей сек­ре­та о по­лу­че­ние не­за­ви­си­мой ви­зы в Ав­стра­лию, о не­ких про­ход­ных бал­лах. Он рас­ска­зы­вал, и она слу­ша­ла — о ноч­ных рей­сах, ко­рот­ких пе­ре­сад­ках, не­удоб­ных сты­ков­ках, вор­ча­щих пас­са­жи­ров, за­лах ожи­да­ния, не­до­воль­ных та­мо­жен­ни­ках; сло­ва его вяз­ли, рас­сла­ива­лись в со­зна­нии. Во­до­во­рот Ма­ши­ной тос­ки втя­ги­вал в свою чер­но­ту всё: за­па­хи раз­го­ря­чён­ных тел, сто­ны счастья в но­чи, му­зы­ку его го­ло­са, чу­до ут­рен­не­го по­це­луя, дым его си­га­рет, его смех на ве­чер­них про­гул­ках, вкус его блин­чи­ков на зав­трак. Те­ря­лось не­мыс­ли­мое ощу­ще­ние счастья.

До­ма она пла­ка­ла. Брыз­гал до­ждь, вспом­ни­лась ма­ма и да­лёкий аро­мат пи­о­нов. Воз­ник об­раз от­ца, не до­ле­тев­ше­го в Вол­го­град в две ты­ся­чи чет­вёр­том. Она лю­би­ла его, ре­гу­ляр­но за­ез­жа­ла на мо­ги­лу под­стричь тра­ву и по­ло­жить па­ру гвоз­дик. По­ми­на­ла добрым сло­вом, хоть ма­ма и на­зы­ва­ла его чу­да­ком. Он не взял её в тот рейс. Так по­лу­чи­лось. Спа­си­бо — что за­был. Ма­ша хра­ни­ла по­жел­тев­ший авиа­би­лет со сво­им име­нем в аль­бо­ме. Как «чёр­ную мет­ку», от ко­то­рой отве­ла судь­ба.

Не­дав­но по­ду­ма­ла, судь­ба отве­ла — что­бы она встре­ти­ла Ди­му. Чёр­то­ва Ав­стра­лия.

Ма­шень­ка не мог­ла и ду­мать о са­мо­лётах. Пси­хо­лог на­звал со­сто­я­ние — аэро­фо­бия; и на­зна­чен­ное ле­че­ние эф­фек­та не при­нес­ло. С те­че­ни­ем вре­ме­ни Ма­шень­ка свык­лась. На­учи­лась смот­реть се­ри­а­лы в по­ез­дах до Ев­ро­пы, на ма­ши­не до­ка­ты­ва­лась до Санкт-Пе­тер­бур­га, пла­ва­ла на па­ро­ме в Хель­син­ки.

В ок­но сы­пал до­ждь. Ма­ша за­ли­ла сле­за­ми кни­гу На­бо­ко­ва, со­гна­ла тап­кам Му­сю с кро­ва­ти, сбро­си­ла на пол пи­о­ны. Ди­ма оста­вил цве­ты воз­ле две­ри, по­то­му что она не от­кры­ла.

— Он сво­лочь, — хлю­па­ла Ма­шень­ка в труб­ку да­лёко­му Но­во­си­бир­ску.

— Ты ду­ра, брось всё и ле­ти! — ре­ве­ла в от­вет Ка­тю­ха.

Ве­че­ром он по­зво­нил. Шеп­тал про Сид­ней и Мель­бурн, про вес­ну, про па­ром, звал с со­бой на край све­та. Ей ка­за­лось, он врал — что лю­бит. По­слы­ша­лось, что го­лос его по­туск­нел, стал шер­ша­вым, не оку­ты­ва­ет преж­ним вол­шебст­вом, а мо­жет, это она оглох­ла от слёз…

Ма­шень­ка по­ло­жи­ла труб­ку, све­ло жи­вот, сда­ви­ло грудь, тош­ни­ло и в тан­це кру­жи­лась ме­бель.

Вдох­нув, она ора­ла. Ре­ве­ла ра­не­ным зве­рем и швыр­ну­ла ва­зу об сте­ну, кри­ча­ла ма­том и би­ла ку­ла­ка­ми в по­душ­ку. По­том успо­ко­и­лась, по­шла к шка­фу и до­ста­ла аль­бом. Она рва­ла зло­по­луч­ный авиа­би­лет на час­ти и про­си­ла не­бо вер­нуть — Ди­ми­ны ис­то­рии, при­кос­но­ве­ния его паль­цев, за­пах его по­та, при­вкус ме­до­вой ак­ва­ре­ли на его гу­бах. Кус­ки бу­ма­ги рва­ла на ещё бо­лее мел­кие и про­си­ла вер­нуть — бе­лые пи­о­ны, со­вмест­ные чте­ния по суб­бо­там, свои порт­ре­ты в спаль­не и, чёрт возь­ми, по­зи­цию шесть­де­сят де­вять.

По­том убра­ла об­рыв­ки и по­ста­ви­ла в но­вую ва­зу пи­о­ны. При­ня­ла кон­траст­ный душ и, вы­ти­ра­ясь на­су­хо, про­си­ла про­ще­ния у от­ра­же­ния в зер­ка­ле, обе­ща­ла сде­лать всё, что в её си­лах. На­шла ста­рый крес­тик и на­де­ла на це­поч­ку, сняв по­бря­куш­ку от Tiffany. Пе­ре­крес­ти­лась. Отыс­ка­ла таб­лет­ки, что пе­ре­ста­ла при­ни­мать и про­гло­ти­ла двой­ную до­зу.

На­бра­ла но­мер Ди­мы. Хмык­ну­ла, по­то­му что го­лос про­ва­лил­ся в тар­та­ра­ры, и она ис­пу­га­лась, что не смо­жет про­из­нес­ти ни сло­ва. Но спро­си­ла, буд­то толь­ко рас­ста­лись:

— Ди­ма, а сколь­ко на­до вре­ме­ни на ви­зу?