* * *

Про­хлад­ные утон­чён­ные паль­цы по­кор­но ле­жа­ли в креп­кой ла­до­ни... Ко­рот­ко­ва­тые ру­ка­ва дур­но си­дя­ще­го на нём кос­тю­ма... Мрач­ное ли­цо не­мо­ло­до­го, ус­та­ло­го че­ло­ве­ка иног­да по­дёр­ги­ва­лось му­ску­ла­ми в уг­лах тон­ких губ и впа­лых щёк. Толь­ко гла­за, не­боль­шие, про­нзи­тель­ные, раз­но­го цве­та, жи­ли как бы от­дель­но от из­му­чен­но­го ли­ца. Они го­ре­ли... Не от­ры­ва­лись от бе­ло-ро­зо­вой жи­во­пис­но изо­гну­той шеи с еле за­мет­но пуль­си­ру­ю­щей го­лу­бо­ва­той жил­кой; ноз­дри дро­жа­ли, вды­хая за­пах шел­ко­ви­с­тых бе­ло­ку­рых во­лос.

Он го­во­рил жи­во, по­ку­сы­вая усы и по­щи­пы­вая жид­кую ру­сую бо­род­ку... Сло­ва за­пол­ня­ли ком­на­ту, где они си­де­ли ря­дом на ди­ва­не... И вот уже рас­пах­ну­тые зе­лё­ные гла­за ви­дят плац и солн­це, бро­сив­шее лу­чи из-под зим­них зло­ве­щих туч на зо­ло­чё­ный ку­пол церк­ви, и ис­кры, ле­тя­щие в раз­ные сто­ро­ны, ра­дост­ные и жиз­нетво­ря­щие. Он го­во­рил о бо­лез­ни сво­ей, ко­то­рая на­ча­лась в Пас­халь­ную ночь, ког­да он спо­рил с при­яте­лем о ре­ли­гии. И под ут­ро за­кри­чал не­ис­то­во: «Есть Б-г! Есть!» И как уда­ри­ли ко­ло­ко­ла к Свет­лой Хрис­то­вой За­ут­ре­ни. И гро­хот-гром по­гло­ти­ли его, и за­бил­ся он в при­пад­ке, за­быв се­бя... Па­ду­чая...

Тут вскрик­ну­ла чер­но­во­ло­сая де­воч­ка-под­рос­ток, род­ная сест­ра бе­ло­ку­рой кра­са­ви­цы, си­дя­щая в сто­ро­не от ди­ва­на. Тём­ные гла­за на мгно­ве­ние при­кры­лись ве­ка­ми, по­га­сив­ши­ми при­сталь­ный влюб­лён­ный взгляд. Но па­ра на ди­ва­не не услы­ша­ла вскрик и про­пус­ти­ла взгляд...

Он го­во­рил... го­во­рил... что пле­нён, что она — из­бран­ни­ца его серд­ца, что без неё нет для не­го счастья, что меч­та­ет... если бы она мог­ла стать... Сле­за блес­ну­ла, и скло­нил­ся к её кис­ти, она по­ло­жи­ла ру­ку на его за­ты­лок, а ког­да он под­нял го­ло­ву, отве­ла взгляд, ед­ва за­мет­но кив­нув.

Он вско­чил и вы­бе­жал, ка­жет­ся, не услы­шав бро­шен­но­го вслед: «Я ведь ни­че­го не ска­за­ла, Фёдор Ми­хай­ло­вич...»

...То­роп­ли­вый шо­рох кро­ви в мо­их со­су­дах пре­вра­тил­ся в тре­вож­ный шум. Я сто­ял меж­ду ди­ва­ном и дверью, поч­ти ка­са­ясь её спи­ной. Он не мог бро­сить­ся к вы­хо­ду ни ми­мо ме­ня, ни на­до мной... И всё же ока­зал­ся у две­ри, от­крыл и ис­чез в по­лу­тьме со­сед­ней ком­на­ты...

Я ма­ши­наль­но по­тёр грудь...

...За­зву­ча­ли зна­ко­мые зву­ки фор­тепья­но, не очень уве­рен­но, ста­ра­тель­но из­вле­ка­е­мые... La Sonate Pathetique... Ди­ван, ком­на­та, са­мо прост­ранст­во ста­ли не­про­гляд­ны, я обо­ро­тил­ся: гос­ти­ная, где он толь­ко что ис­чез в по­лу­тьме, вдруг осве­ти­лась яр­ко.

Чер­но­во­ло­сая хо­ро­шень­кая де­воч­ка-под­рос­ток с оча­ро­ва­тель­ной ямоч­кой на под­бо­род­ке — за фор­тепья­но... Он — изящ­но оде­тый в крах­маль­ную со­роч­ку, се­рые брю­ки и си­ний сво­бод­ный пид­жак — сто­ит чуть по­одаль ин­ст­ру­мен­та, дер­жит за ло­коть бе­ло­ку­рую кра­са­ви­цу и, на­кло­нясь к са­мо­му её уху, что-то го­во­рит... Ох, как это не­при­лич­но!.. Не по-свет­ски...

По­том, не до­жи­да­ясь code, увёл свою да­му из гос­ти­ной.

Вот ис­пол­ни­тель­ни­ца сня­ла ру­ки, за­мер­ла в ожи­да­нии одоб­ре­ния, по­то­му что сыг­ра­но бы­ло знат­но: весь­ма не­дур­ной сюр­п­риз для то­го, кто го­во­рил, что единст­вен­но Бет­хо­вен, и имен­но эта со­на­та, всег­да по­гру­жа­ет его в мир за­бы­тых ощу­ще­ний. Но... ти­ши­на...

...Я не в счёт, она не ви­дит ме­ня и ти­хих мо­их хлоп­ков не слы­шит... Она бе­жит в угол гос­ти­ной, при­по­ды­ма­ет пор­ть­е­ру, ко­то­рая за­ве­ши­ва­ет вход в ма­лень­кую уг­ло­вую ком­нат­ку...

А там... Они си­дят на ма­лень­ком ди­ва­не близ­ко-близ­ко, он за ру­ку её дер­жит и, осве­щён­ный лам­пой с боль­шим аба­жу­ром, блед­ный, взвол­но­ван­но что-то го­во­рит быст­ро, по­рыв­ча­то... О люб­ви сво­ей, о страс­ти сво­ей... вы­пал край пре­да­тель­ской пор­ть­е­ры из де­вичь­ей ру­ки, ко­рот­кий воз­глас, и ми­мо ме­ня вон из гос­ти­ной про­нес­лась тон­кая фи­гур­ка с ли­цом, по­кры­тым крас­ны­ми пят­на­ми, и без­ум­ны­ми цы­ган­ски­ми блес­тя­щи­ми влаж­ны­ми гла­за­ми.

Вдо­гон­ку — встре­во­жен­ный го­лос воз­ник­шей пе­ред пор­ть­е­рой сест­ры: «Со­ня! Со­ня! Ему нуж­на со­всем не та­кая же­на, как я!..»

...Кри­чу изо всех сил: «Я! Я знаю, ка­кая ему нуж­на! Он же­нит­ся че­рез по­лго­да на ней! Я знаю! Я!..»

Мне за­хо­те­лось бро­сить­ся в ком­нат­ку за пор­ть­е­рой, схва­тить его за пле­чи, встрях­нуть, за­кри­чать в ли­цо: «Сей­час, в этот мо­мент, воз­мож­но, те­ря­ет­ся ис­тин­ное, единст­вен­ное счастье, ухо­дит ду­ша, ко­то­рая бла­го­го­ве­ет пе­ред ва­ми, пе­ред стра­да­ни­я­ми ва­ши­ми... Как мож­но от­тал­ки­вать ту, ко­то­рая меч­та­ет вос­тор­жен­но под­чи­нить­ся и по­сто­ян­но быть ря­дом?!.»

...По­че­му этот зна­ток че­ло­ве­чес­ких душ и ве­ли­кий пси­хо­лог не чувст­ву­ет и не за­ме­ча­ет оче­вид­но­го?! Ко­му по­тре­бо­вал­ся чу­до­вищ­ный об­ман? Эта­кое лож­ное пред­став­ле­ние о че­ло­ве­ке, ко­то­рый по су­ти сво­ей со­всем иной?!.

...Мир на­пол­нен вздор­ны­ми утверж­де­ни­я­ми. Они вы­да­ют­ся за не­пре­лож­ные сен­тен­ции. Ба­наль­ная мысль... Не сто­ит за­пи­сы­вать её в днев­ник, в ко­то­ром хо­те­лось бы не­три­ви­аль­но о тех же лож­ных вы­ска­зы­ва­ни­ях.

К при­ме­ру, так: на­сто­я­щий пи­са­тель-ре­а­лист изо­бра­жа­ет дейст­ви­тель­но слу­чив­ше­е­ся. По­то­му что жизнь на­мно­го фан­тас­тич­нее лю­бой вы­дум­ки. Но... если это вер­но, то в ли­те­ра­тур­ной ра­бо­те нет ме­с­та во­об­ра­же­нию...

И ещё. Иног­да впол­не до­сто­вер­ные фак­ты по­рож­да­ют не­вер­ные по­ни­ма­ния...

Взять хоть из­вест­ное пись­мо бе­ло­ку­рой кра­са­ви­це, не по­же­лав­шей стать же­ной До­сто­ев­ско­го, но остав­шей­ся его пре­дан­ным дру­гом.

«...Про­ш­ло­го го­да я был в та­ких пло­хих де­неж­ных об­сто­я­тельст­вах, что при­нуж­дён был про­дать пра­во из­да­ния все­го преж­де на­пи­сан­но­го мною, на один раз, од­но­му спе­ку­лян­ту, Стел­лов­ско­му, до­воль­но пло­хо­му че­ло­ве­ку и ров­но ни­че­го не по­ни­ма­ю­ще­му из­да­те­лю. Но в кон­трак­те на­шем бы­ла статья, по ко­то­рой я ему обе­щаю для его из­да­ния при­го­то­вить ро­ман, не ме­нее 12-ти пе­чат­ных лис­тов, и если не до­став­лю к 1-му но­яб­ря 1866-го го­да (по­след­ний срок), то во­лен он, Стел­лов­ский, в про­дол­же­нии де­вя­ти лет из­да­вать да­ром и как взду­ма­ет­ся всё, что я ни на­пи­шу, бе­зо вся­ко­го мне воз­на­граж­де­ния... Все та­кие кон­трак­ты под­пи­сы­ва­ют, хоть и сме­ют­ся, так и я под­пи­сал».

Друзь­ям До­сто­ев­ский пи­сал: «Стел­лов­ский бес­по­ко­ит ме­ня до му­че­ния, да­же ви­жу его во сне».

«Му­че­ния», «сны», на­до по­ла­гать, кош­мар­ные... Пря­мо «судь­ба-зло­дей­ка»... Это смот­ря как по­смот­реть...

«Ров­но ни­че­го не по­ни­ма­ю­щий из­да­тель» ре­шил­ся из­дать со­бра­ние со­чи­не­ний не­по­пу­ляр­но­го к то­му вре­ме­ни со­чи­ни­те­ля... Ни­кто боль­ше не спо­до­бил­ся... Сла­ва при­дёт че­рез год. Пос­ле ро­ма­на «Пре­ступ­ле­ние и на­ка­за­ние».

«Спе­ку­лянт» вы­пла­тил аванс, и До­сто­ев­ский смог рас­пла­тить­ся с дол­га­ми и вы­рвать­ся за гра­ни­цу к сво­ей лю­бов­ни­це. Бла­го­да­ря «пло­хо­му че­ло­ве­ку» слу­чи­лась встре­ча с двад­ца­ти­лет­ней сте­но­гра­фист­кой, ко­то­рая ста­ла его судь­бой.

И ни­кто До­сто­ев­ско­го не при­нуж­дал, «все та­кие кон­трак­ты под­пи­сы­ва­ют, так и я под­пи­сал». И не Стел­лов­ский Фёдор Ти­мо­фе­е­вич за­гнал его в «пло­хие де­неж­ные об­сто­я­тельст­ва»...

Но зву­чит ложь... И в ра­бо­чих за­мет­ках про­зор­лив­ца До­сто­ев­ско­го есть фра­за: «Стел­лов­ский. Этот за­ме­ча­тель­ный ли­те­ра­тур­ный про­мыш­лен­ник кон­чил тем, что со­шёл с ума и умер».

Не вы­ру­бить то­по­ром...
Од­на­ко не всё свя­то, что в кни­гу вмя­то.


* * *

«Всё, что у нас есть, мы по­лу­чи­ли от ко­го-то и от­ку­да-то. По­лу­чи­ли ещё преж­де, чем на­учи­лись за­да­вать во­про­сы и отве­чать на них».

Фо­тий ото­рвал­ся от эк­ра­на ком­па. И вдруг по­ду­мал: «А что, если моя преж­няя жизнь — это по­пыт­ка про­снуть­ся? И для это­го пи­шу ро­ман ни о чём... Кош­ма­ры на­чи­на­ют­ся, ког­да не пи­шу. Сны, ко­то­рые снят­ся во сне... Как вы­пу­тать­ся из все­го это­го?!

Он при­нёс мне ро­ман... Из ка­ко­го он сна?.. Долг пла­те­жом кра­сен. Я дам ему по­слу­шать за­пись со­на­ты До­сто­ев­ско­го. Пусть про­снёт­ся и вспом­нит се­бя, жи­во­го... Но это всё по­том...»

Фо­тий за­крыл гла­за, слег­ка от­ки­нул­ся и стре­ми­тель­но за­кол­до­вал над кла­ви­а­ту­рой.

«Жизнь пре­крас­на. Но вдруг по­яв­ля­ет­ся Ан­гел Смер­ти. И мо­жет так слу­чить­ся в са­мую по­след­нюю се­кун­ду, он не­ожи­дан­но по­ни­ма­ет: при­шёл ра­но, и не на­сту­пил че­ло­ве­ку срок по­ки­нуть зем­лю. Тог­да Ан­гел Смер­ти остав­ля­ет в по­кое ду­шу и, во­все не по­ка­зы­ва­ясь, да­рит ей ещё два гла­за из сво­их бес­чис­лен­ных.

Ода­рён­ный на­чи­на­ет ви­деть боль­ше, чем об­де­лён­ные этим да­ром... Да­ром про­зре­ния...

И при­хо­дит от­кро­ве­ние: нет иде­а­лов, есть це­ли. Толь­ко це­ли, не­ви­ди­мые, но ско­вы­ва­ю­щие бо­лее проч­но, чем кан­да­лы. Ни­ка­ки­ми добры­ми де­ла­ми не да­но спас­тись че­ло­ве­ку из ме­с­та сво­е­го бес­сроч­но­го за­клю­че­ния...

Я про­бую пи­сать... мо­жет быть, это спо­соб хо­тя бы об­лег­чить­ся...

...Страш­но, ког­да не зна­ешь до­сто­вер­но: точ­но ли то, что рас­ска­зы­ва­ешь, ви­дел, или бре­дишь на­яву, вы­да­вая гал­лю­ци­на­ции и при­зра­ки за дейст­ви­тель­ность.

Страх — это силь­ное чувст­во. И всё. Ког­да я бо­юсь, мне пло­хо... Не­вер­ная связ­ка... Страх нуж­но лю­бить, по­то­му что в ка­ком-то смыс­ле он оча­ро­ва­те­лен...

Поч­ти как ре­ли­гия, ко­то­рая не де­ла­ет че­ло­ве­ка ни луч­ше, ни ху­же, ни счаст­ли­вее...
Иное де­ло — ве­ра...

Ведь в чём от­ли­чие ве­ру­ю­ще­го от не­ве­ру­ю­ще­го?.. Если пред­ста­вить се­бе че­ло­ве­ка, вы­стре­лив­ше­го из лу­ка... Вот по­ле­те­ла стре­ла и во­ткну­лась. А по­том во­круг неё на­ри­со­ва­лась ми­шень. И ока­за­лась стре­ла в цент­ре ми­ше­ни. Так пов­то­ря­ет­ся всег­да у это­го че­ло­ве­ка... Ми­шень ри­су­ет Г-сподь. И ве­ру­ю­щие во­круг тре­пет­но про­из­но­сят: «С ним Г-сподь». А не­ве­ру­ю­щие за­вист­ли­во го­во­рят: «Ве­зун­чик».

Да... Обыч­но че­ло­ве­ку хо­чет­ся про­су­щест­во­вать ком­форт­но до мо­ги­лы. По­это­му нуж­но улуч­шать тех­но­ло­гию, что­бы жи­лось сыт­но, без­опас­но, не скуч­но... что­бы на­дёж­ней ста­но­ви­лась связь и по­быст­рее мож­но бы­ло пе­ре­дви­гать­ся... что­бы... что­бы... что­бы...

Мир по­гру­жён в эту су­е­ту. Зна­чит, вот для че­го по­яви­лись лю­ди на свет... свет Б-жий.

Но до­сти­же­ния — это прос­то средст­ва, а не цель. По­свя­тить жизнь средст­вам?!

А мож­но по­стро­ить во­об­ра­жа­е­мый мир и счи­тать его ис­тин­ным. Если это не сде­лать, вдруг об­на­ру­жит­ся ког­да-ни­будь: нет ме­с­та от­дох­но­ве­ния у ду­ши. Вот это и есть ад!

Как вы­брать­ся из не­го? Ка­жет­ся, ког­да по­ка­ял­ся, безыс­ход­но по­гу­бил се­бя... И в этом ви­но­ват, ко­неч­но, весь мир.

На са­мом де­ле не так. Всё за­ви­сит от се­бя са­мо­го. Воз­мож­но вы­брать­ся из ада, сде­лать пер­вый шаг собст­вен­но­го во­об­ра­же­ния, если взять от­вет­ст­вен­ность за то, что де­ла­ешь. Вот в чём за­да­ча и цель!

...Как чуд­но жи­во­пи­су­ет­ся те­ма... Не­на­зой­ли­во воз­буж­да­ет об­ра­зы, бу­дит фан­та­зию... Мо­жет, мыс­ли не­до­ста­точ­но яс­ны. Но эта кни­га моя... И смысл жиз­нен­ной пье­сы про­ри­су­ет­ся бес­по­щад­ным от­кро­ве­ни­ем, ког­да ро­дит­ся текст с мно­го­об­раз­ны­ми ак­цен­та­ми, мо­ти­ва­ми, ин­то­на­ци­я­ми...

Ка­кую роль иг­раю я в спек­так­ле жиз­ни? В ка­ком жан­ре? И хва­та­ет ли у ме­ня мас­тер­ст­ва «не вы­па­дать»? Нуж­но уло­вить и по­нять, че­го хо­чет от ме­ня Ре­жис­сёр... Ведь спек­такль дол­жен по­лу­чить­ся...

Для это­го мож­но и не знать, что и как вы­стра­ива­ет Ре­жис­сёр. Хо­ро­шо и со­глас­но его тре­бо­ва­ни­ям иг­рай по­ру­чен­ную роль. Вот та­ков удел...

Жизнь моя — ки­не­ма­то­граф или те­атр... Если жизнь — ки­но, во­все не обя­за­тель­но знать сверх­за­да­чу. Ре­жис­сёр её «скле­ит» по за­вер­ше­нии съёмок...

Прос­то иг­рай, на­сколь­ко спо­со­бен, кус­ки сво­ей ро­ли по сце­на­рию, ко­то­рый пол­ностью мож­но и не чи­тать... Если та­лант­лив, не­сколь­ких слов Ре­жис­сёра до­ста­точ­но, что­бы сыг­рать сце­ну.

...По­то­му что рас­по­ря­док дейст­вий про­ду­ман, и ко­нец пу­ти не­от­вра­тим...

Чья ду­ша у ме­ня? Те­перь... Не ре­бён­ка ли? Не юно­ши ли? Не сла­бой ли жен­щи­ны, или ти­ра­на, или ско­та, или ди­ко­го зве­ря?..

...Нет ни­че­го бо­лее жал­ко­го, не­же­ли че­ло­век, ко­то­рый пы­та­ет­ся раз­га­дать тай­ну душ окру­жа­ю­щих его! Ему бы осо­знать: впол­не хва­тит об­ще­ния с собст­вен­ным внут­рен­ним ми­ром и пре­дан­но­го слу­же­ния ему, обе­ре­гая от страс­тей, без­рас­судст­ва, су­е­ты...

...В ка­кой мо­мент про­ш­лое пре­вра­ща­ет­ся в ис­то­рию? На­сто­я­щее — вот всё, че­го мож­но ли­шить­ся, ибо толь­ко им об­ла­даю... Ни­кто не ли­ша­ет­ся то­го, чем не об­ла­да­ет...

...Я счи­таю се­бя ху­до­жест­вен­ной на­ту­рой. Но... если бы по­смот­рел в още­рив­шу­ю­ся пасть тиг­ра, об­рам­лён­ную бе­лос­неж­ны­ми зу­ба­ми, по­ра­жён ли был бы кра­со­той, за­быв, ка­кую опас­ность эта пасть пред­став­ля­ет?

...По­ка жи­вой, по­ка не спишь, осо­знать бы, к ка­ко­му ми­ру при­над­ле­жишь. Как часть...

...Как иг­рать в спек­так­ле жиз­ни хо­ро­шо? По­жа­луй, не зна­ет ни­кто. А вот, как не на­до иг­рать, из­вест­но«.


* * *

Фо­тий взгля­нул в зер­ка­ло зад­не­го ви­да: во­ди­тель был спо­ко­ен. Чуть по­пра­вил ко­зы­рёк оран­же­вой бейс­бол­ки и на во­прос от­ве­тил:
— Да, стран­но. Вро­де ни­ка­ких объ­яв­ле­ний не бы­ло.

Так­си уже пят­над­цать ми­нут сто­я­ло в проб­ке. Пе­ред ним — семь ма­шин не мог­ли дви­гать­ся, по­то­му что по пер­пен­ди­ку­ляр­ной ули­це мер­ным ша­гом шли ко­ни по че­ты­ре в ряд, ко­лон­ной. Без сёдел, не скло­няя го­лов к мос­то­вой. Кра­си­во...

Ред­кие про­хо­жие за­сты­ли по кра­ям тро­туа­ра, не ше­ве­ли­лись, не фо­то­гра­фи­ро­ва­ли, смот­ре­ли.
— Вы не слиш­ком то­ро­пи­тесь?
— Не слиш­ком. Как ду­ма­е­те, это на­дол­го?
— Это смот­ря как по­смот­реть.
— Фи­ло­соф­ски... Вы лю­би­те фи­ло­соф­ст­во­вать?.. По­че­му вы мол­чи­те?.. Из­ви­ни­те, но мне по­че­му-то тя­гост­но ва­ше мол­ча­ние... Вклю­чи­те ка­кую-ни­будь му­зы­ку, по­жа­луй­ста.

Так­сист при­кос­нул­ся паль­цем к при­ём­ни­ку. Низ­кий жен­ский го­лос со­об­щил:
— Про­дол­жа­ем цикл пе­ре­дач, по­свя­щён­ных двух­сот­ле­тию со дня рож­де­ния все­мир­но из­вест­но­го пи­са­те­ля Фёдо­ра Ми­хай­ло­ви­ча До­сто­ев­ско­го. У нас в гос­тях ис­то­рик ли­те­ра­ту­ры, ав­тор мно­жест­ва кри­ти­чес­ких ста­тей о твор­чест­ве До­сто­ев­ско­го Ни­ка Ни­ко­ла­ев­на Сме­ло­ва.

Ни­ка Ни­ко­ла­ев­на, Ни­ко­лай Бер­дя­ев пи­сал, что До­сто­ев­ский и есть та ве­ли­чай­шая цен­ность, ко­то­рой оправ­да­ет рус­ский на­род своё бы­тие в ми­ре, то, на что мо­жет ука­зать он на Страш­ном Су­де на­ро­дов. Как со­вре­мен­ный мир, пе­ре­жив­ший и пе­ре­жи­ва­ю­щий...

Ог­лу­ши­тель­ный треск обо­рвал го­лос, и про­тив­ный свист и ши­пе­ние про­дол­жи­ли во­прос. Так­сист при­тро­нул­ся к при­ём­ни­ку, не­вы­но­си­мый шум ис­чез, и че­рез не­сколь­ко се­кунд ти­ши­ны вы­со­кий муж­ской го­лос про­из­нёс:

— Не­со­мнен­но на­иваж­ней­шим яв­ля­ет­ся не то, что офи­ци­аль­но де­ла­ет­ся во сла­ву До­сто­ев­ско­го, не ре­чи и тор­жест­ва. А не­за­мет­ная скром­ная ра­бо­та мно­гих не­из­вест­ных му­зы­кан­тов, ко­то­рые не ищут у ве­ли­ко­го ком­по­зи­то­ра ни­че­го, кро­ме мощ­ных пе­ре­жи­ва­ний и воз­буж­де­ния сво­е­го внут­рен­не­го ми­ра. Если это бо­гат­ст­во бу­дет пе­ре­да­но лю­дям, толь­ко тог­да До­сто­ев­ский пол­ностью от­кро­ет­ся нам. Доброй вам не­де­ли!

Фо­тий всё это вре­мя си­дел, поч­ти ка­са­ясь ли­цом спин­ки пе­ред­не­го си­денья, вце­пив­шись в не­го по­бе­лев­ши­ми паль­ца­ми. Сей­час от­ки­нул­ся на­зад и ти­хо ска­зал:
— Что это?
— Не знаю. Я не­дав­но по­ста­вил этот ин­тер­нет-ра­дио­п­ри­ём­ник. Там в па­мя­ти не­сколь­ко сот стан­ций. Здесь я ещё не был.
— Прос­ти­те, я не о том...
— А! По­нял... они, ка­жет­ся, идут по мас­тям. Я сле­дил... Толь­ко что про­шли со­ло­вые. Жёл­тые, как бу­ла­ные, но гри­ва и хвост — свет­лые. У бу­ла­ных — чёр­ные... Я не­дав­но увлёк­ся. В прош­лый раз не до­ве­лось. Всё пеш­ком, пеш­ком... Ско­ро всё за­кон­чит­ся. И по­едем.
— От­ку­да вы зна­е­те?
— По этим кра­сав­цам. Тём­но-ры­жие, гри­ва и хвост — бе­лые. А вон у тех, в треть­ем ря­ду, — дым­ча­тые. За­гля­денье! Это иг­ре­не­вая масть. Ред­кая... Ну, что я го­во­рил... Эти по­след­ние...

На пе­ре­крёст­ке свер­ну­ли на­пра­во и мол­ча про­еха­ли не­сколь­ко квар­та­лов.

Фо­тий до­стал мо­биль­ник, на­брал но­мер:
— За­стрял в проб­ке. Че­рез де­сять ми­нут бу­ду.
— Если ни­че­го не слу­чит­ся, — про­зву­чал спо­кой­ный го­лос так­сис­та.

Фо­тий серь­ёз­но про­го­во­рил:
— Не слу­чит­ся. Я по­за­бо­тил­ся.

Он под­нял вверх пра­вую ру­ку со скре­щён­ны­ми ука­за­тель­ным и сред­ним паль­ца­ми.
— На уда­чу!

Так­сист мель­ком гля­нул на от­ра­жён­ный в зер­ка­ле зад­не­го ви­да ил­лю­зор­ный крест. Про­мол­чал. Чуть при­ба­вил ско­рость.

Че­рез две ми­ну­ты Фо­тий по­чувст­во­вал мощ­ный по­зыв... Сдав­лен­но про­из­нёс:
— Прос­ти­те, мне нуж­но сроч­но спра­вить ма­лую нуж­ду.
— В кон­це сле­ду­ю­ще­го квар­та­ла — ка­фе. Я вас вы­са­жу. Пар­ко­вать­ся там — про­бле­ма. Я спу­щусь по­ни­же, тут не­да­ле­ко гос­ти­ни­ца. По­до­жду там. За­пи­ши­те но­мер мо­е­го мо­биль­ни­ка. Спра­ви­тесь, по­зво­ни­те.
— За­чем та­кие слож­нос­ти? Я быст­ро... По­ка объ­еде­те квар­тал, я успею...
— Те­ря­ем вре­мя. Вон ка­фе. За­пи­сы­вай­те но­мер.

...Фо­тий стре­ми­тель­но под­бе­жал к вхо­ду. И, преж­де чем толк­нуть стек­лян­ную дверь, успел за­ме­тить на­зва­ние «У Ган­са» и пой­мать мысль: «На­до бу­дет как-ни­будь по­пить тут пи­во...»

В ка­фе в свер­ка­ю­щем бе­лиз­ной туа­ле­те Фо­тий сде­лал свои «де­ла» и уже спо­кой­нее по­до­шёл к стой­ке ба­ра. Вдруг по­ду­ма­лось: «Ни­че­го. По­до­ждёт». И за­ка­зал бо­кал пи­ва.

Опер­шись на лок­ти, по­лу­зак­рыв гла­за, впус­кал в се­бя вкус­ней­ший на­пи­ток, ма­ши­наль­но рас­смат­ри­вая мо­за­ич­ную га­ле­рею бу­ты­лок за спи­ной бар­ме­на... Чуть вы­ше по­след­не­го ря­да...

Фо­тий ши­ро­ко рас­крыл гла­за и... чуть не вы­ро­нил бо­кал... Хо­ро­шо, что дер­жал дву­мя ру­ка­ми и успел от­пить боль­ше по­ло­ви­ны...

На сте­не ви­се­ла от­лич­ная ко­пия кар­ти­ны Ган­са Голь­бей­на Млад­ше­го «Мёрт­вый Хрис­тос в гро­бу».
— На­лить че­го-ни­будь по­креп­че?

Го­лос мо­ло­до­го кра­сав­ца-бар­ме­на зву­чал мяг­ко, поч­ти лас­ко­во.
— Нет... Я... Я — не боль­шой зна­ток, но, ка­жет­ся, от­лич­ная ко­пия... Я про эту кар­ти­ну пи­сал и не­дав­но чи­тал у од­но­го... Но по­че­му здесь?!

По­след­нюю фра­зу Фо­тий вос­клик­нул ско­рее ис­пу­ган­но, чем удив­лён­но.

Бар­мен за­дум­чи­во про­шеп­тал:
— А по­че­му бы и «нет»?

И чуть гром­че:
— Так вам на­лить?

Фо­тий уже при­шёл в се­бя.
— Нет-нет. Бла­го­да­рю. Мне прос­то ка­жет­ся, не­сколь­ко стран­ный вкус у ва­ше­го хо­зя­и­на.
— Ни­че­го стран­но­го нет в том, что отец по­ве­сил ко­пию кар­ти­ны сы­на в собст­вен­ном за­ве­де­нии. Под­лин­ник, как вам, ко­неч­но, из­вест­но, в Ба­зе­ле. В му­зее. На чис­том ис­кус­ст­ве мас­ло на хлеб не на­ма­жешь, по­то­му что на мас­ло де­нег уже не хва­тит... А тут, у нас, до­ход не­сла­бый...

Уж если та­кой, из­ра­нен­ный, с кро­во­под­тёка­ми, с ос­тек­ле­нев­ши­ми гла­за­ми, тро­ну­тый тле­ни­ем вос­крес­нет... Ве­ра в это долж­на быть без­мер­на. Не­ко­ле­би­ма. А при та­кой ве­ре и ап­пе­тит хо­ро­ший. Так?

Каж­дый хо­чет уве­рить­ся... Под за­бо­рис­тую и добрую вы­пив­ку и от­мен­ную еду... Каж­дый, лю­бой, вся­кий, тот или иной, тот или дру­гой, всё рав­но ка­кой...

Фо­тий быст­ро огля­нул­ся.

За мас­сив­ны­ми де­ре­вян­ны­ми сто­ла­ми си­де­ли жен­щи­ны в жа­ке­тах, па­лан­ти­нах, ман­то, ли­фах, кор­се­тах, пыш­ных юб­ках, уз­ких и ши­ро­ких, длин­ных и ми­ни... муж­чи­ны в каф­та­нах, кам­зо­лах, кю­ло­тах, сюр­ту­ках, курт­ках, пид­жа­ках, жи­ле­тах, брю­ках...

Сто­лов не­мно­го — пять-шесть. За­ня­ты все. Обе­ден­ное вре­мя... Фо­тий рас­пла­тил­ся и по­зво­нил так­сис­ту.


* * *

— Как-то так... Остав­шу­ю­ся до­ро­гу еха­ли мол­ча. За­ва­ри ещё ко­фе.
— Чет­вёр­тая чаш­ка...
— Те­бе жал­ко?

Я по­шёл на кух­ню, по до­ро­ге су­нул диск в комп.
— По­слу­ша­ешь поз­же. Там не­сколь­ко со­нат, сю­и­та... Раз­бе­рёшь­ся... По­че­му не фо­то­гра­фи­ро­ва­ли ко­ней?
— Те­бя толь­ко это удив­ля­ет? По­до­жди. Я не хо­чу орать из кух­ни.

Ког­да я по­ста­вил пе­ред ним чаш­ку, он си­дел на ди­ва­не, опус­тив го­ло­ву, ко­то­рой слег­ка кив­нул, бла­го­да­ря. По­том, не под­ни­мая го­ло­вы, Фо­тий го­рест­но ска­зал:
— Друг мой, я не­мно­жеч­ко бо­лен и поч­ти су­мас­шед­ший. Но хо­те­лось бы по­ни­мать, что те­бе го­во­рят. И ве­рить ушам, если не ве­рит­ся гла­зам.
— Ты не всё мне рас­ска­зал?
— Не всё. Пе­ред тем как отъ­ехать, так­сист опус­тил стек­ло и про­из­нёс: «Я не ге­рой его про­из­ве­де­ний. Я ту­да за­су­нут. Од­наж­ды он по­про­бо­вал сде­лать ме­ня ге­ро­ем, но не дал слов. Огра­ни­чил­ся по­це­лу­ем в стар­чес­кие гу­бы». Мед­лен­но и от­чёт­ли­во го­во­рил этот па­рень... На­вер­ное, что­бы я за­пом­нил... По­том рез­ко рва­нул с ме­с­та.

Я по­до­шёл к стел­ла­жу с кни­га­ми, взял ма­лень­кую де­ре­вян­ную фи­гур­ку сло­ни­ка, по­кру­тил его в паль­цах... Это по­мог­ло сос­ре­до­то­чить­ся.
— При­зна­юсь, Фо­тий, я не­мно­го струх­нул. Ты как-то уж боль­но взвол­но­ван... Я кое-ка­кие свои мыс­ли ска­жу те­бе. Мо­жет, по­лег­ча­ет. Ты пей ко­фе и по­ста­рай­ся не пе­ре­би­вать.

Я сел в крес­ло в сто­ро­не от его ди­ва­на. За­вер­тел сло­ни­ка.

— Тот че­ло­век, ко­то­рый на­пи­сал ро­ман «Иди­от», что я те­бе при­нёс, счи­тал се­бя ис­тин­ным хрис­ти­а­ни­ном. Хо­тел быть с Хрис­том, а не с Ис­ти­ной. Но при этом ис­кал не Хрис­та, а бе­сов в дру­гих лю­дях и в ге­ро­ях сво­их про­из­ве­де­ний. Всё твор­чест­во его — это опи­са­ние бе­сов, так ска­зать, с раз­лич­ны­ми чер­та­ми... осо­бен­нос­тя­ми... ка­чест­ва­ми...
До душ че­ло­ве­чес­ких он не до­брал­ся...

Из­гнав та­ко­го бе­са из че­ло­ве­ка, не о чем пи­сать ве­ли­ко­му пи­са­те­лю. По­то­му что изоб­ра­зить «впол­не пре­крас­но­го че­ло­ве­ка», ска­зал он, за­да­ча тяж­кая.

Слаб об­раз кня­зя Мыш­ки­на. Не по­лу­чил­ся. И над те­лом уби­той На­стасьи Фи­лип­пов­ны че­ло­ве­чес­кое гас­нет в кня­зе, и он стал на­сто­я­щим иди­о­том. Тём­ное, де­мо­ни­чес­кое вы­тес­ня­ет свет. И стра­шен фи­нал его ро­ма­на... По­бе­дил бес! Вот что по­лу­чи­лось. Пред­ре­кал во фра­зе: «Если на­до бу­дет вы­би­рать меж­ду Ис­ти­ной и Хрис­том, я вы­бе­ру Хрис­та».

Толь­ко ка­ко­го Хрис­та?! То­го, ко­то­ро­го мо­жет по­бе­дить и по­беж­да­ет бес?..

В том же ро­ма­не есть фра­за кня­зя, за­стыв­ше­го пе­ред изо­бра­же­ни­ем мёрт­во­го Хрис­та во гро­бе. Мол, мож­но, гля­дя на не­го, по­те­рять ве­ру.
Та­ков ис­тин­ный хрис­ти­а­нин...

У те­бя дру­гой ро­ман, иной фи­нал, и се­год­ня ты услы­шал за­дум­ку ху­дож­ни­ка...
Пе­ре­дох­нёшь?

Фо­тий, не вы­пив­ший ни глот­ка ко­фе, от­ри­ца­тель­но кач­нул го­ло­вой.
— Бы­ла по­пыт­ка со­здать «впол­не пре­крас­ный об­раз». Столк­нул он хрес­то­ма­тий­но­го Хрис­та с Ве­ли­ким Ин­кви­зи­то­ром... Та­ко­го чис­то­го Хрис­та обя­за­тель­но рас­пнёт тол­па.

Но Хрис­та, по­рож­дён­но­го бе­сом, тол­па от­пус­тит. А это до­пус­тить не­льзя: Хрис­тос дол­жен быть рас­пят! Ин­кви­зи­тор от­пус­ка­ет Хрис­та, по­то­му что не хо­чет оче­ред­но­го рас­пя­тия. По­то­му что не­льзя пов­то­рять ис­то­рию.

Опять рас­пя­тие, опять вос­кре­ше­ние, опять по­кло­не­ние, опять ожи­да­ние Вто­ро­го При­шест­вия. Толь­ко те­перь оно бу­дет Треть­им... Но в Еван­ге­ли­ях это­го нет. Зна­чит, и быть не мо­жет! Что не на­пи­са­но, не ис­пол­нит­ся. Вна­ча­ле бы­ло Сло­во, пом­нишь? Не по­лу­чил­ся Хрис­тос... не­че­го ему ска­зать, по мне­нию со­чи­ни­те­ля, ко­то­ро­му не хва­ти­ло ве­ры. Ока­зал­ся не­спо­соб­ным. Ста­ло быть, ни­что­жест­во! Это не­пе­ре­но­си­мо! Бес по­бе­дил!

Сло­ник вы­пал из слег­ка вспо­тев­шей ла­до­ни и ус­та­ло при­лёг на бок на по­лу.
— Бла­го­да­рю, дру­жи­ще! Как лов­ко и чуд­но ты свя­зал кон­цы. Бра­во, пси­хо­лог!


* * *

Мет­ро в го­ро­де на Не­ве глу­бо­кое. Фо­тий при­крыл гла­за, мож­но по­дре­мать не­сколь­ко ми­нут: ус­тал, день был не­прос­той... Эс­ка­ла­тор за­пол­нен, ко­нец ра­бо­че­го дня. Фо­тий без­воз­врат­но опус­кал­ся в пре­ис­под­нюю.

От не­ожи­дан­ной мыс­ли вздрог­нул: «Да... Да! Как убе­ди­тель­но зву­ча­ло толь­ко что: „ис­кал бе­сов в дру­гих лю­дях“... „изо­бра­жал раз­лич­ных бе­сов“... „по­ра­жён бе­сом“... Ре­чист мой друг и фан­тас­ти­чес­ки ме­та­фо­ри­чен... Ска­зоч­ник...»

Вот и плат­фор­ма...

Фо­тий ав­то­ма­ти­чес­ки от­сту­пил на пол­ша­га на­зад, услы­шав на­рас­та­ю­щий гро­хот по­ез­да. И вдруг его охва­ти­ло не­ис­то­вое же­ла­ние ко­го-ни­будь толк­нуть на рель­сы. Он скре­пил­ся, до кро­ви за­ку­сил верх­нюю гу­бу и с тру­дом шаг­нул от жёл­той по­ло­сы, что­бы не сде­лать это...

Не пом­нил, как во­шёл в ва­гон... От­пус­ти­ло... Что это?! Мыс­лен­но или шё­по­том про­из­нёс: «Сла­ва Б-гу, про­нес­ло». И тут же под стук ко­лёс раз­ме­рен­но про­зву­ча­ло: «На этот раз... Раз­мин­ка... Ис­кус... И... Ста­ло страш­но?.. Ни­че­го, при­вык­нешь... Ужи­вём­ся...»


* * *

Осо­бен­ный ужас под­сту­пал, ког­да на се­кун­ды гас свет и пе­ре­стук ко­лёс, ка­за­лось, ста­но­вил­ся гром­че...

«Что зна­чит „осо­бен­ный“? Ужас бы­ва­ет раз­ным?.. Уже лег­че: зна­чит, мо­гу оце­ни­вать, зна­чит, с ума не схо­жу, зна­чит... Мо­жет, и не ужас во­все... А так... Пе­ча­люсь... Пе­ча­люсь о судь­бе сво­ей, о том, что я та­кой... И ни­кто не спро­сит: от­че­го ты пе­ча­лен, Фо­тий? И мне, оди­но­ко­му, ещё груст­нее...»

...Вдруг по­яви­лось уже зна­ко­мое не­ис­то­вое ощу­ще­ние чу­жо­го при­сут­ст­вия. И за­хо­те­лось до­ехать до стан­ции «Сен­ная пло­щадь» и вый­ти на­верх...

...Эс­ка­ла­тор чуть по­ка­чи­ва­ло... Чуть-чуть... Если кос­нуть­ся гла­ди пру­да, воз­ник­нет круг. Он дви­нет­ся, рас­хо­дясь всё даль­ше, даль­ше... и ко­лых­нёт­ся за­стыв­ший цве­ток, дрог­нет слу­чай­ная тра­вин­ка, ше­вель­нут­ся ото­бра­жён­ные об­ла­ка... От од­но­го лёг­ко­го при­кос­но­ве­ния столь­ко от­кли­ков по­тре­во­жен­но­го ми­ра. Толь­ко по­чувст­вуй... И не сдер­жи­вай на­хлы­нув­ших ас­со­ци­а­ций...

...Фо­тий вы­шел из вес­ти­бю­ля па­виль­о­на стан­ции, мед­лен­но про­шёл до верх­ней сту­пе­ни спус­ка­ю­щей­ся к пло­ща­ди лест­ни­цы и оста­но­вил­ся. А за­тем...

За­тем он уви­дел его. Он си­дел на сту­пень­ке, треть­ей сверху, в са­мом её кон­це, сле­ва от вы­хо­да, и, по­вер­нув го­ло­ву впра­во, гля­дел. Фо­тий вдруг на­пол­нил­ся тем чувст­вом, что ис­пы­ты­вал в дет­ст­ве и, ка­за­лось, дав­но за­был... Гло­жу­щая не­стер­пи­мая жа­лость ко всем, ко все­му жи­во­му... Не­про­шен­ная... Она вон­зи­лась и за­та­и­лась... Что-то от­крыл этот взгляд... Фо­тий еле сдер­жал­ся, что­бы не за­орать: «Хва­тит! Нет! Я боль­ше не хо­чу при­тво­рять­ся, что жи­ву... Чей это го­лос внут­ри?!»

Он по­до­шёл к си­дя­ще­му, обо­шёл его взгляд и сел сле­ва на сту­пень­ку ни­же.
— Чем мо­гу?

Тот да­же не по­вер­нул го­ло­ву. Фо­тий смот­рел на не­по­движ­ную фи­гу­ру и, по­ми­мо сво­ей во­ли, от­ме­чал не­ко­то­рые стран­нос­ти: до­воль­но ще­голь­ской сюр­тук, чёр­ные пер­чат­ки, сто­я­щий на до­ныш­ке меж­ду ног ци­лин­др.

Фо­тий не по­ни­мал, что про­ис­хо­дит, но ка­кая-то си­ла удер­жи­ва­ла его на мес­те. Ощу­ще­ние, что он дол­жен по­мочь это­му че­ло­ве­ку, тяж­ким гру­зом при­да­ви­ло те­ло к сту­пе­ни...

Мо­ло­дой че­ло­век, лет око­ло трид­ца­ти, тём­но-ру­сые ко­рот­ко стри­жен­ные во­ло­сы на ви­соч­ке, за­чё­сан­ные не­обыч­но впе­рёд, усы, щёки вва­ли­лись, ли­цо от­ли­ва­ет ка­кой-то не­здо­ро­вой жел­тиз­ной, и в нём вы­ра­жа­ет­ся как бы не­что бо­лез­нен­ное, хо­тя пле­чи ши­ро­кие и во всей фи­гу­ре уга­ды­ва­ет­ся зна­чи­тель­ная фи­зи­чес­кая си­ла... Ни­че­го осо­бен­но­го, кро­ме одеж­ды.

Вдруг он по­вер­нул го­ло­ву, уста­вил тём­ные гла­за на­вы­ка­те... Но это был не тот взгляд, преж­ний, ко­то­рый при­влёк Фо­тия, раст­ре­во­жил и толк­нул при­сесть ря­дом...

Эти гла­за смот­ре­ли с твёр­дым упор­ст­вом, но не­опре­де­лён­но. Ско­рее уг­рю­мо, чем ве­се­ло, собст­вен­но, бы­ло во­все не яс­но, ка­кое на­стро­е­ние гос­подст­ву­ет в дан­ную ми­ну­ту.

Вне­зап­но хо­хот­нул ко­рот­ко и низ­ким с хри­пот­цой го­ло­сом внят­но про­из­нёс:

— В кро­ви от­ца мо­е­го не по­ви­нен... Но на­ка­за­ние при­му. По­то­му что хо­тел убить. А жить под­ле­цом не­воз­мож­но, да и уми­рать под­ле­цом не­воз­мож­но. На­до очис­тить­ся, воз­ро­дить­ся к жиз­ни дру­гой, но­вой.

За двад­цать лет ка­тор­ги впол­не, впол­не мо­жет слу­чить­ся... Ве­рю сми­рен­но... И тут... за­ко­вы­ка. Я очень не­об­ра­зо­ван, но я мно­го об этом ду­мал... страш­но мно­го тайн! Слиш­ком мно­го за­га­док угне­та­ют на зем­ле че­ло­ве­ка... Вот...

Ко­ли мысль пре­ступ­ная при­шла, на­до... если не са­мо­убил­ся, вы­жил, то... Эх!.. От­прав­ляй­ся бла­го­по­луч­но на ка­тор­гу!..

Глав­ное, се­бе не лгать. Лгу­щий са­мо­му се­бе и собст­вен­ную ложь свою слу­ша­ю­щий до то­го до­хо­дит, что ум ни­ка­кой прав­ды ни в се­бе, ни кру­гом не раз­ли­ча­ет, а, ста­ло быть, вхо­дит в не­ува­же­ние и к се­бе, и к дру­гим.

Не ува­жая же ни­ко­го, пе­ре­ста­ёт лю­бить, а что­бы, не имея люб­ви, за­нять се­бя и раз­влечь, пре­да­ёт­ся страс­тям и гру­бым сла­дос­тям и до­хо­дит со­всем до скот­ст­ва в по­ро­ках сво­их, а всё от бес­пре­рыв­ной лжи и лю­дям, и се­бе са­мо­му.

...Это я не вам, а бе­су, что в вас по­се­лил­ся, го­во­рю. Я его чую. А Ива­ну он явил­ся... Алёша, Ми­тя... А Иван ни ра­зу не на­зван Ва­ней. Толь­ко Иван. Иван Ка­ра­ма­зов... Вы уж под­правь­те по­том... На вас на­деж­да. Раз сло­жи­лось так...

Ког­да бес одо­ле­ва­ет, мерз­кие мыс­ли и чрез­вы­чай­но тре­вож­ная жизнь вдруг по­вер­га­ют в грех... Из­во­дят и вле­чёт­ся ду­ша бес­смерт­ная по­ско­рее по­ки­нуть эту оби­тель лжи. Ан нет, на ка­тор­гу из­воль­те... А как и ко­му гимн вос­петь, еже­ли че­ло­век вдруг ока­жет­ся ше­фом зем­ли, ми­ро­зда­ния?! ...Я всё про это...

Да не смот­ри­те на ме­ня так. Мо­жет, вас под­ме­ни­ли? И по­то­му Ма­кар Алек­се­е­вич Де­вуш­кин да Вар­ва­ра Алек­се­ев­на До­бро­сёло­ва из-под пе­ра вы­ле­за­ют?.. На­пи­са­лось ли? Или на­дик­то­вал кто?

Он на­хло­бу­чил ци­лин­др, сбе­жал со сту­пе­нек и за­ша­гал ре­ши­тель­но, ши­ро­ко, по-фрун­то­во­му, прочь; про­щаль­но мах­нул ру­кой, не обер­нув­шись... Ци­лин­др ещё до­воль­но дол­го был ви­ден, по­том ис­чез.

* * *

Су­мер­ки на­сту­пи­ли быст­ро, и по­ве­я­ло про­хла­дой. Но не про­хлад­ной, лет­ней, а жёст­кой, зяб­кой. По­ёжи­ва­ясь, Фо­тий на пло­хо гну­щих­ся но­гах по­шёл в сто­ро­ну ушед­ше­го. «За­чем го­во­рил с ним? К ка­ко­му бе­су он об­ра­щал­ся? Кровь от­ца... Ка­тор­га... кто он?.. Хо­лод­но-то как! Как буд­то... Как...»

«Как в фев­ра­ле», — вкрад­чи­во под­ска­зал зна­ко­мый го­лос.

Фо­тий трях­нул го­ло­вой, крут­нул­ся на мес­те и за­стыл... Па­виль­о­на стан­ции мет­ро не бы­ло. На его мес­те сто­я­ла под­з­вёзд­ная прос­то­во­ло­сая в длин­ном, до об­на­жён­ных ступ­ней, ру­би­ще жи­вая кра­са-де­ви­ца со скорб­ным взгля­дом, устрем­лён­ным за го­ри­зонт. Тём­ные во­ло­сы, це­пе­ня­ще ше­ве­ля­щи­е­ся под вет­ром, и ле­де­ня­ще-блед­ный лоб, уже не при­над­ле­жа­щие это­му ми­ру, ка­за­лось, го­то­вы при­нять тер­но­вый ве­нец ве­ли­ко­му­че­ни­цы.

Вдруг глу­хой звук уда­ра про­нёс­ся над пло­ща­дью, дрог­ну­ла зем­ля, лад­ные то­чё­ные пле­чи при­под­ня­лись, округ­лые на­лив­ные ру­ки мед­лен­но сло­жи­лись в лок­тях, тяж­кий вздох и про­тяж­ный стон ис­торг­ся из всей фи­гу­ры, ко­то­рая на бес­ко­неч­ное мгно­ве­ние за­мер­ла, а по­том рух­ну­ла ог­ром­ной ку­чей му­со­ра...

...«Горь­кий, гус­той за­пах стро­и­тель­ной пы­ли сто­ял не­сколь­ко дней». Так за­кан­чи­ва­лась поч­ти шес­ти­де­ся­ти­лет­ней дав­нос­ти га­зет­ная статья, ко­то­рую ког­да-то из лю­бо­пыт­ст­ва про­смат­ри­вал Фо­тий. Там ещё го­во­ри­лось о «по­зор­ном пят­не на об­ли­ке пло­ща­ди Ми­ра — Спа­со-Сен­нов­ском хра­ме, — сне­сён­ном на­ко­нец, и те­перь на его мес­те воз­ник­нет над­зем­ный па­виль­он стан­ции мет­ро­по­ли­те­на из стек­ла и бе­то­на»...

Под­з­вёзд­ная кра­са и над­зем­ный стек­ло­бе­тон. Си­лён бес. И мерт­вен­ная пыль, на­пол­нив­шая ту ужас­ную ночь, дав­но улег­лась...

Сто­ит па­виль­он, а спра­ва — ма­лень­кая со­вре­мен­ная ча­со­вен­ка на мес­те то­го ал­та­ря.

Спо­кой­ный го­лос про­из­нёс:
— Бу­дет со­всем не глу­по, если ты зай­дёшь по­мо­лить­ся.

Фо­тий знал, чей это го­лос.

«Стран­ное ука­за­ние для то­го, от ко­го оно ис­хо­дит», — по­ду­мал Фо­тий, на­прав­ля­ясь к ча­со­вен­ке, в ко­то­рой ни­ког­да рань­ше не был.

У не­го на­ча­ла слег­ка по­ба­ли­вать го­ло­ва, но он сра­зу опре­де­лил: внут­рен­нее убранст­во ско­рее на­по­ми­на­ет ка­то­ли­чес­кий храм.

Фо­тий не стал ис­кать объ­яс­не­ний: ему бы­ло ин­те­рес­но.

...Фо­тий про­тис­нул­ся к ам­во­ну, ря­дом с ко­то­рым сто­ял ста­рец в епи­скоп­ском об­ла­че­нии. Он вни­ма­тель­но слу­шал бла­го­об­раз­но­го низ­ко­рос­ло­го мо­на­ха сред­них лет с мла­ден­цем на ру­ках.

Во­круг Фо­тия глу­хо гу­де­ли лю­ди с вы­ра­же­ни­ем лиц для бо­го­слу­же­ния не­при­год­ным. Один, креп­кий, без­бро­вый, нос пу­гов­кой, с гла­за­ми, го­ря­щи­ми не­на­вистью, блед­ны­ми гу­ба­ми ше­ве­лит и ще­кой дёр­га­ет. Фо­тий при­слу­шал­ся:
— Нет те­бе про­ще­ния, блу­до­дей! Будь про­клят осквер­нив­ший не­вин­ную де­ви­цу, на­влёк­ший по­зор на её семью! Бре­хун, Б-га не бо­я­щий­ся! Ана­фе­ма!

За­ме­тив взгляд Фо­тия, вдруг за­хва­тил пот­ной ла­донью кисть его, сжал боль­но... в гла­зах по­тем­не­ло...

А ког­да про­яс­ни­лось, уви­дел Фо­тий пе­ще­ру, и пе­ред ней — по­ле зе­лёное, пах­ну­щее мя­той... Ко­лы­шет­ся на вет­ру ко­выль, слов­но ма­нит ко­го-то к се­бе.

Чёр­ная ту­ча по­ка­за­лась на го­ри­зон­те. Она раз­рас­та­лась, по­кры­вая тра­ву, сми­ная ко­выль, истреб­ляя сла­дост­ный за­пах. Тол­па лю­дей оста­но­ви­лась у вхо­да в пе­ще­ру, ора­ла, бес­ну­ясь. На вхо­де из тьмы по­яви­лась низ­ко­рос­лая фи­гу­ра мо­на­ха, лы­со­го, без­бо­ро­до­го, с не­обы­чай­но сос­ре­до­то­чен­ным ли­цом. Ка­за­лось, плот­но сжа­тые тон­кие гу­бы не зна­ли, что та­кое улыб­ка.

От тол­пы от­де­лил­ся вы­со­кий муж­чи­на с се­дой куд­ла­той бо­ро­дой. В ру­ках его за­хо­дил­ся пла­чем мла­де­нец. Не­ожи­дан­но тон­ким го­ло­сом муж­чи­на ис­ступ­лён­но вы­крик­нул:
— Вот! Смот­ри бес­сты­жи­ми гла­за­ми сво­и­ми на де­я­ние твоё! Блу­до­дей! Кто дочь мою возь­мёт те­перь за се­бя?! Будь ты про­клят! За­би­рай ди­тя блу­да! И пусть те­бя не узна­ют в за­гроб­ном ми­ре и пос­ле вос­кре­се­ния!

Круп­ные слёзы по­ка­ти­лись из глаз мо­на­ха. Он шаг­нул впе­рёд, взял мла­ден­ца и пе­ред ли­цом смолк­нув­шей тол­пы со­кру­шён­ным го­ло­сом ска­зал:
— По­ис­ти­не, от­цы мои, братья мои, сёст­ры мои, я со­гре­шил!

Ярост­ный по­рыв вет­ра взды­бил одеж­ды, пе­ре­ме­шал тол­пу, тос­кли­вый звук про­нёс­ся над кло­кас­той злой ту­чей лю­дей. Ис­чез­ла... Мо­нах с мла­ден­цем ос­то­рож­но скры­лись в пе­ще­ре...

...У са­мо­го уха Фо­тия мо­нах, при­жи­мая к гру­ди мла­ден­ца, по­до­рва­но про­шеп­тал:
— Дейст­ви­тель­но, отец мой, я со­гре­шил!

Фо­тий вздрог­нул от лас­ко­во­го го­ло­са стар­ца:
— Сын мой, ве­ли­кое бла­го не пре­ко­с­ло­вить судь­бам Про­мыс­ла, на­во­дя­ще­го ис­ку­ше­ния.

Мо­нах пал к но­гам стар­ца:
— По­зволь мне, отец мой, взой­ти на ам­вон.

И по кив­ку взо­шёл мо­нах на ам­вон, под­нял вверх мла­ден­ца и ска­зал ему:
— За­кли­наю те­бя име­нем Г-спо­да, от­крой ис­ти­ну. Ска­жи, кто твой отец?

Мла­де­нец от­ве­тил:
— Эко­ном цер­ков­ный.

Триж­ды ска­зав это, мла­де­нец умер.

И гря­ну­ли на ко­ле­ни лю­ди во­круг Фо­тия сто­я­щие, и воп­ли с прось­бой прос­тить их не­слись к лы­со­му, без­бо­ро­до­му мо­на­ху. Но не улыб­нул­ся он на­встре­чу, лишь слёзы изобиль­ные тек­ли из глаз, и гу­бы без­звуч­но шеп­та­ли:

— По­ка­я­ния, по­ка­я­ния про­шу, Г-спо­ди!

...Фо­тий смот­рел на звёз­ды, чувст­во­вал ще­ка­ми хо­лод­ное по­гла­жи­ва­ние, ду­мал: «...Всё-та­ки ле­то. Не фев­раль. И сту­пе­ни тёп­лые. Был жар­кий день... Этот, в ци­лин­дре, чем-то по­хож на то­го, с мла­ден­цем...

Был ли это про­мы­сел Б-жий? Или, мо­жет, ис­ку­ше­ние бе­сом? Тог­да по­че­му мо­нах не про­ти­во­сто­ял? По­че­му под­дал­ся?! Вон од­на звёз­доч­ка под­миг­ну­ла... А что, если мла­ден­ца под­у­чи­ли? В этом слу­чае мо­нах — вы­да­ю­щий­ся де­тек­тив, ко­то­рый вы­чис­лил, кто на­сто­я­щий отец. Сам-то в се­бе он уве­рен... Дру­гая звез­да под­миг­ну­ла... Ма­ло ли ку­да мог­ли за­вес­ти бес­ко­неч­ные не­ис­ся­ка­е­мые слёзы по­ка­я­ния... Мо­жет, су­щест­ву­ет „Сек­су­аль­ный лу­на­тизм“?!

Ну и де­нёк! Хва­тит пе­ре­ми­ги­вать­ся со звёз­да­ми».


* * *

Моя ис­то­рия — это ис­то­рия грёз... Как-то Фо­тий ска­зал мне, что за­быть му­зы­ку До­сто­ев­ско­го не­воз­мож­но...

Я слу­шал диск и чувст­во­вал: где-то это уже слы­шал. Но не в этом вре­ме­ни... Мо­жет, от­сю­да тос­ка моя и тя­гост­ное ощу­ще­ние: как буд­то кто-то на­блю­да­ет за мной...

В по­лу­мра­ке мо­ей ком­на­ты воз­ни­ка­ли и та­я­ли ча­ру­ю­ще-ще­мя­щие зву­ки. Жут­кая ра­дость охва­ты­ва­ла всё моё су­щест­во, ко­то­ро­го нет... Оно пре­вра­ти­лось в жи­во­пис­ную зву­ко­вую ткань, про­ни­зан­ную но­та­ми, ра­зыг­ры­ва­ю­щи­ми пе­ре­до мной спек­такль...

У ме­ня нет та­лан­та ли­те­ра­то­ра. Жаль... Од­на­ко, пусть ко­ря­во, пусть не­связ­но, но на­пи­шу в днев­ни­ке мыс­ли, ко­то­рые при­хо­ди­ли тог­да, ког­да зву­ча­ло ис­торг­ну­тое из нут­ра ис­пол­ни­те­ля, ком­по­зи­то­ра и пи­а­нис­та, это му­чи­тель­но пре­крас­ное тво­ре­ние.

«...Ка­кая вы­ма­ты­ва­ю­щая, из­ну­ри­тель­но мед­лен­ная иг­ра. Меж­ду дву­мя но­та­ми — веч­ность. О, чу­до па­уз! В них мес­то Б-гу...

...Уны­ние, остав­лен­ность все­ми, без­на­дёж­ность, бес­смыс­лен­ность... И сла­дость про­ти­во­ре­чия... Вдруг стре­ми­тель­ная пе­ре­бран­ка нот, на­ру­ше­ние рит­ма, сим­мет­рии и бур­ная лю­бовь к про­бе­га­ю­щим но­там, и не­за­вер­шён­ность ка­дан­сов... Юродст­во бес­смыс­лен­но­го, и его по­бе­да над осмыс­лен­ным...

...Жизнь не­во­об­ра­зи­мо труд­на, ду­ше­раз­ди­ра­ю­ще тра­гич­на, стра­даль­чес­ки над­лом­ле­на. Эта те­ма поды­ма­ет­ся из глу­би­ны зву­ко­во­го оке­а­на и вы­зы­ва­ет тре­вож­ное чувст­во не­по­мер­но­го стра­да­ния...

...Из­ги­бы, пе­ре­пле­те­ния дви­жу­щих­ся мо­ти­вов... За­вле­ка­ю­ще-при­вле­ка­тель­ный об­раз бе­са... Не­со­гла­со­ван­ность ак­цен­тов охва­ты­ва­ет то­ми­тель­ным бес­по­койст­вом...

Тут же сли­го­ван­ные но­ты, как вздох с тро­га­тель­ны­ми всх­ли­пы­ва­ни­я­ми... А ког­да вздо­хи за­ти­ха­ют, то со стре­ми­тель­ной на­стой­чи­востью, pianissimo, воз­ни­ка­ет воз­буж­дён­ный шё­пот, и рож­да­ет­ся страх и му­ка.

А даль­ше — уско­ря­ю­щий­ся темп мо­ти­ва лёг­ко­го сна... Так всё это был сон?! О, как ста­ло не­удоб­но ду­ше! Но, мо­жет, та­ков за­мы­сел ком­по­зи­то­ра?.. И имен­но в этом — ра­дость и бла­женст­во...

...Я на­шёл в ком­по­зи­то­ре ка­кую-то часть се­бя... Зна­чи­тель­ную часть... Нерв, про­ни­зы­ва­ю­щий его тво­ре­ния, — это тос­ка по смер­ти... Как и моя из­на­чаль­ная тос­ка... По той Смер­ти, об­ни­ма­ю­щей всех те­ми же объ­я­ти­я­ми, из ко­то­рых не­ког­да вы­пус­ти­ла в этот мир...

...В по­след­ней час­ти но­ты сво­ей тя­жестью тя­нут ме­ло­дию за со­бой, по­гру­жая её ту­да, от­ку­да нет воз­вра­та...»

...Эта ис­то­рия не при­над­ле­жит к чис­лу при­ят­ных. Она не так сла­дост­на и гар­мо­нич­на, как вы­мыш­лен­ные ис­то­рии. У неё вкус бес­смыс­ли­цы и за­пу­тан­нос­ти, без­умия и сно­ви­де­ния.

По­доб­но жиз­ни всех, кто не за­хо­тел боль­ше лгать... А я прос­то по­пы­тал­ся про­жить то, что стре­ми­лось вы­рвать­ся из­нут­ри ме­ня...

...За­мер­ли зву­ки. И пол­ное из­не­мо­же­ние овла­де­ло мной. И воз­ник­ла в цент­ре ком­на­ты те­ат­раль­ная тум­ба с афи­шей ком­по­зи­то­ра и пи­а­нис­та Фёдо­ра До­сто­ев­ско­го и ис­чез­ла в уг­лу. От­ту­да-же — го­лос: «Его-то и на­до мне раз­га­дать...» Вспом­ни­лась ме­ло­дия из За­ла дво­рян­ско­го со­бра­ния... Бес!.. «Бед­ные лю­ди» и Смер­дя­ков Па­вел Фёдо­ро­вич... Бес... Г-спо­ди! Кто тот ге­ни­аль­ный пи­а­нист?!. И где я?!

...Я пи­шу днев­ник. Вот он. Ка­жет­ся, это по­сту­пок, из ко­то­ро­го скла­ды­ва­ет­ся Судь­ба. В нём я го­во­рю о со­кро­вен­ном.

Во вся­ком слу­чае, ста­ра­юсь...

Там, на за­пи­си, пе­ред ко­дой бы­ло од­но стран­ное не­ров­ное дви­же­ние ме­ло­дии. Оно не­ожи­дан­но при­да­ло всей те­ме неж­ный тре­пе­щу­щий ко­ло­рит...

И по­это­му сей­час я за­пи­шу в днев­ник, что по­ду­ма­лось мне тог­да.

«...Ди­тю не нуж­на вся эта чуд­ная му­зы­каль­ная жи­во­пись. Ди­тя слы­шит пе­ре­лив­ча­тую вязь в шу­ме бла­го­дат­но­го дождя, в шо­ро­хе па­да­ю­щих по­спеш­ных дожде­вых струй, в пёст­ром пе­ре­сту­ке ка­пель, в на­суп­лен­ных об­ла­ках, в об­жи­га­ю­щих сол­неч­ных лу­чах, в кру­жа­щих­ся листь­ях, в мо­но­тон­ном плес­ке волн...»

Не это ли путь спа­се­ния от бе­са? Стать как де­ти... Слу­шать и слы­шать, как они... Пред­став­ляю, как это клас­сно: вый­ти из фи­лар­мо­нии и что­бы ре­ву­чий ярост­ный ли­вень об­ру­шил­ся на те­бя со­вер­шен­ной му­зы­кой...

Мо­жет быть, что­бы из­ба­вить­ся от лу­ка­во­го, нуж­но пи­сать о со­зер­ца­нии на­сто­я­ще­го, впус­кая в се­бя про­бу­див­ше­е­ся про­ш­лое, и о тре­пе­те пе­ред от­крыв­шим­ся при этом?.. Как там, в спек­так­ле, на­пи­сан­ном но­та­ми в пье­се на дис­ке Фо­тия...

В сред­ней час­ти глу­бо­ко пе­чаль­ной му­зы­ки по­явил­ся не­ожи­дан­ный ма­жор­ный ка­данс. Те­ма ка­ко­го-то за­бы­то­го валь­са. Па­мять без­жа­лост­но хлест­ну­ла кар­тин­кой...

Лю­би­мая ба­буш­ка с за­кры­ты­ми гла­за­ми и мок­ры­ми от слёз ще­ка­ми кру­жит­ся, кру­жит­ся, при­дер­жи­вая кон­чи­ка­ми паль­цев ста­рень­кую юб­ку... А я, ма­лень­кий, си­жу на ди­ва­не и не по­ни­маю, по­че­му она пла­чет, ког­да мне под эти зву­ки очень бы­ло бы ра­дост­но вер­теть­ся...

Те­перь я знаю, что по­ка­за­ла мне Судь­ба. Вре­мя иног­да вы­пус­ка­ет из сво­их тай­ни­ков за­бы­тые сло­ва, же­с­ты, ме­ло­дии, чувст­ва, ко­то­рые, ка­жет­ся, по­хо­ро­не­ны там на­веч­но. Но это не­прав­да... На­до уметь по­чу­ять не­пре­хо­дя­щее... Что­бы взрас­тить в се­бе со­кры­тое, ко­то­рое не даст бе­су по­бе­дить.

...Со­всем не­дав­но, ког­да мне на­ха­ми­ли на ав­то­бус­ной оста­нов­ке, я ма­ши­наль­но схва­тил­ся за не­су­щест­ву­ю­щий эфес шпа­ги.


* * *

А сколь важ­но знать, кто Фёдор До­сто­ев­ский — ком­по­зи­тор или пи­са­тель?..

Но если Судь­ба за­да­ла этот во­прос, зна­чит ли, что я, отыс­ки­вая от­вет, дол­жен что-то важ­ное для се­бя по­нять, че­му-то на­учить­ся?

Вот встре­чи с чу­жи­ми мне людь­ми из его ми­ра... Для че­го они бы­ли устро­е­ны?

Ког­да встре­ча­ют­ся двое, они об­ме­ни­ва­ют­ся тем, что за­ни­ма­ет их ду­ши. Про­ис­хо­дит как бы оч­ная став­ка душ, во вре­мя ко­то­рой осво­бож­да­ют­ся бе­сы, без­рас­суд­ные, ин­три­гу­ю­щие, раз­но­об­раз­ные по лу­кавст­вам сво­им...

А если ты один? И у те­бя при­па­док... Мо­жет, об этом — длин­ные пас­са­жи вось­мы­ми и шест­над­ца­ты­ми но­та­ми staccato, от­ры­ви­с­тые, тя­жёлые?..

Это не лёг­кие уда­ры... Всё дви­же­ние в те­ме, вся её мощь и си­ла устрем­ля­ет­ся к глав­но­му ак­цен­ту. На этом на­пря­жён­ном пу­ти зву­ча­ние — ха­о­тич­но, не­рит­мич­но, раз­дёр­ган­но...

И по­том, вдруг, не­за­мет­но воз­ни­ка­ет мо­тив, ко­то­рый зву­чит, как оду­хотво­рён­ные вздо­хи, один за дру­гим, один за дру­гим... И тут же, сле­дом, ра­дост­ный экс­таз и про­слав­ле­ние очу­ме­ло­го бла­женст­ва... Да... Крат­ко­го... но за не­го мож­но от­дать жизнь...

А за­тем — дья­воль­ские мо­ти­вы, воз­буж­дён­но пе­ре­пле­та­ю­щи­е­ся, не под­чи­ня­ю­щи­е­ся друг дру­гу. Они стал­ки­ва­ют­ся, за­да­ют во­про­сы и не ждут от­ве­та. Рож­да­ют му­чи­тель­ные стра­хи и со­мни­тель­ные на­деж­ды. Тя­же­ло­вес­ные рит­мы бе­ре­дят за­пу­ган­ное серд­це. Что-то со­вер­ша­ет­ся, что-то ле­де­ня­щее кровь... Кровь, кровь и без­умие, без­об­раз­ней­шее...

...Без­об­раз­ней­шие ми­ры, на­пол­нен­ные людь­ми, у ко­то­рых нет на­дежд, ко­то­рые об­ре­та­ют­ся там, где нет и не мо­жет быть ни­че­го, кро­ме ха­о­са и еги­пет­ской тьмы... Там, где каж­дый под­поль­ный че­ло­век сто­ит столь­ко же, сколь­ко и весь мир. Там, где жи­вут, му­ча­ясь ро­ко­вы­ми во­про­са­ми, где долж­ны стра­дать все, что­бы стра­да­ни­ем ку­пить веч­ную гар­мо­нию...

...Что­бы из­ба­вить­ся от со­вер­шён­но­го там, До­сто­ев­ский вы­нуж­ден был пи­сать, вы­плёс­ки­вая на бу­ма­гу по­ток, ко­то­рый кло­ко­тал в нём.

И не нуж­на ему шли­фов­ка! Ему бы рас­ска­зать!.. Не идеи его му­чи­ли, а по­треб­ность из­лить ду­шу о сде­лан­ном... Вся­ко­го пре­ступ­ни­ка на мес­то пре­ступ­ле­ния тя­нет...

...О ком это я?! Что дол­жен был ис­пра­вить тот, бес­смерт­ная ду­ша ко­то­ро­го во­пло­ти­лась на столь ко­рот­кий срок? Ка­кой грех?


* * *

Ког­да Фо­тий чи­тал мне от­ры­вок из на­пи­сан­но­го им по­том, пос­ле мо­е­го про­чте­ния то­го ро­ма­на у не­го до­ма... По­том, не сра­зу... Воз­ник­ла мысль: воз­мож­но, всё это про­ис­ки то­го, кто по­се­лил­ся в нём?

Гла­за Фо­тия во вре­мя по­след­ней встре­чи... Ког­да при­нёс мне диск... Та­кие гла­за... на­пол­нен­ные бес­ко­неч­ной неж­ностью и со­бачь­ей тос­кой... Это как... При­вя­за­ли, а хо­зя­ин ушёл на очень дол­го... Как всех уже рас­стре­ля­ли до те­бя, они по­про­ща­лись с то­бой, а ты — по­след­ний, и те­бе не­ко­го по­це­ло­вать... Страш­но... Ша­лые гла­за...

...Что ви­дел в тяж­кие ми­ну­ты До­сто­ев­ский? Чьи гла­за на не­го смот­ре­ли? И как?.. Мо­жет, это взгляд той де­вя­ти­лет­ней де­воч­ки, в ко­то­рую был влюб­лён в дет­ст­ве?.. Той, ко­то­рой в са­ло­не Ан­ны Пав­лов­ны Фи­ло­со­фо­вой при­ду­мал мерз­кое про­дол­же­ние био­гра­фии.

Знал ли До­сто­ев­ский, у ко­то­ро­го лю­би­мое сло­во «вдруг», что слу­чай­нос­тей не бы­ва­ет? Каж­дый грех име­ет воз­да­я­ние своё.

Не­по­треб­ный по­сту­пок час­то оправ­ды­ва­ют чер­та­ми ха­рак­те­ра пре­сту­пив­ше­го: го­ряч­ностью, без­во­ли­ем, вздор­ностью, мсти­тель­ностью, су­ма­сброд­ностью... Ха, ха... Про­ще ска­зать, мер­зо­па­кост­ный че­ло­век, по­то­му и со­вер­шил гнус­ность...

...Под­сту­пи­ла тош­но­та... От собст­вен­ных на­пи­сан­ных строк пах­ну­ло смрад­но. Ка­кие мерт­вя­щие сло­ва рож­да­ют­ся...

До­стал из ба­ра на треть на­пол­нен­ную бу­тыл­ку су­хо­го крас­но­го, от­пил гло­ток. От­крыл ок­но. Су­м­рак хлы­нул жи­во­нос­ным све­том окон в тре­щин­ках уг­рю­мой мглы... Вос­па­ли­лось прост­ранст­во гу­лом са­танин­ских мыс­лей...

При­ви­дел­ся ог­ром­ный вок­зал... Там лю­ди встре­ча­ют­ся слу­чай­но. Они едут в раз­ные сто­ро­ны... Есть вре­мен­ные по­пут­чи­ки...

За­пах вок­за­ла объ­еди­ня­ет. Ни с чем не­льзя его пе­ре­пу­тать... За­пах этот и вы­ра­же­ние лиц... Оно оди­на­ко­во у всех... Ужас­но, что уй­ти из вок­за­ла, по­ки­нуть его не­льзя. Мож­но бро­сить­ся под по­езд, и тог­да за­пах ис­чез­нет. Чёрт! Чёрт!!.

...Не успел за­тих­нуть мой во­пль, как сги­нул су­м­рак, и ши­ро­кое, ров­ное, бар­хат­ное шос­се пря­мо из-под мо­е­го ок­на вы­тек­ло из го­ро­да и ре­за­ну­ло степ­ное прост­ранст­во на два ра­дост­но-цве­ту­щих кус­ка низ­ко­рос­лой тра­вы с гу­с­ты­ми вкрап­ле­ни­я­ми рос­кош­но-пре­лест­ных цве­тов, пах­ну­щих не­имо­вер­но пья­ня­ще. И вот, обо­рва­лось ко­ря­вой кром­кой... Уре­зан­ное ту­пым но­жом шос­се...

...Стес­ни­лось серд­це... За­пол­ни­лось пус­тое по­ле мя­ту­щей­ся ду­шой. Кто по­бе­дит?.. Вот, зна­чит, как дья­вол с Б-гом бо­рет­ся...

...Вдруг ока­зал­ся на са­мом краю шос­се. Впе­ре­ди, не­да­ле­ко, па­сут­ся ов­цы, и мо­ло­дой пас­тух — ря­дом, при­вет­ли­вый. Пи­ли мно­го ви­на в его ша­ла­ше... Ве­чер и всю ночь. А ут­ром не­до­счи­та­лись од­ной ов­цы. Ка­кие-то лю­ди схва­ти­ли ме­ня и под кри­ки при­вет­ли­во­го со­бу­тыль­ни­ка мо­е­го ку­да-то по­ве­ли. Даль­ше — всё как в ту­ма­не: без­участ­ные ли­ца, толс­то­мя­сые, су­хо­ща­вые... два или три... и скуч­ный го­лос: «От­дать под стра­жу в тем­ни­цу».

...Хо­лод­ное, сы­рое под­зе­мелье с оду­ря­ю­щей и не­ист­ре­би­мой вонью с от­чёт­ли­вым слад­ко­ва­тым от­тен­ком за­па­ха кро­ви ту­ма­ни­ло мозг. Ка­мен­ные сте­ны, по­кры­тые пле­сенью, плы­ли пе­ред гла­за­ми. Гни­лая со­ло­ма, на ко­то­рую я опус­тил­ся не­сколь­ко ча­сов на­зад, ше­ве­ли­лась, вы­пус­кая то там, то сям, мор­доч­ки мы­шей. Впро­чем, это бы­ло раз­вле­че­ние для за­ту­ха­ю­ще­го со­зна­ния...

Ря­дом на та­кой же связ­ке со­ло­мы ва­лял­ся здо­ро­вен­ный де­ти­на, ко­то­рый хра­пел, не пе­ре­ста­вая, уткнув­шись в жи­ли­с­тые ку­ла­ки. Я ещё не ви­дел его ли­ца...

Дрёма охва­ти­ла ме­ня, и рав­но­ду­шие к собст­вен­ной судь­бе ско­ва­ло те­ло ту­пой ленью...

...Я оч­нул­ся от то­го, что кто-то тряс ме­ня за пле­чо.
— На­до по­есть.

У мо­е­го ли­ца сто­я­ла де­ре­вян­ная мис­ка с во­дой, на­кры­тая тон­ким лом­ти­ком хле­ба. Ру­ка при­над­ле­жа­ла ху­до­му че­ло­ве­ку с цып­лячь­ей ше­ей и впа­лы­ми ще­ка­ми.
— Ну вот. Сей­час раз­бу­жу это­го хра­пу­на...

Он стре­ми­тель­но пе­ре­ка­тил­ся в сто­ро­ну спя­ще­го, дёр­нул за но­гу... Яр­кие гу­бы, по­тух­шие чёр­ные гла­за, куд­ла­тая бо­ро­да — всё это укра­ша­ло не­по­мер­но боль­шую го­ло­ву и, как ни стран­но, из­лу­ча­ло бла­го­ду­шие.

Мы мол­ча же­ва­ли под­сох­ший хлеб. Толь­ко од­на фра­за ожи­ви­ла тра­пе­зу. Её про­из­нёс по­след­ний из при­быв­ших. Он ко­рот­ко хо­хот­нул и ска­зал за­ду­шев­но:

— А мы, ви­дать, важ­ные пти­цы, что нас так пот­чу­ют; дру­гим вот — ба­лан­да го­ря­чень­кая...

И ше­вельнул тон­ки­ми ноз­дря­ми, вды­хая ко­ри­дор­ный воз­дух.

...Так по­тя­ну­лись од­но­об­раз­ные дни... пре­ры­ва­е­мые до­про­са­ми. От ме­ня хо­те­ли, что­бы сам при­знал свою ви­ну... Би­ли не силь­но, но обид­но... По пят­кам... Го­ло­ва по­том не­ска­зан­но гу­де­ла ча­са­ми...

Ка­жет­ся, на мою вось­мую ночь здо­ро­вяк под­полз ко мне и сры­ва­ю­щим­ся го­ло­сом про­шеп­тал:

— Я ни­ко­го не уби­вал. Зем­лю па­шу, как и дед, и отец... И пра­дед!.. Мёрт­вое те­ло в по­ле на­шли... Я не ви­дал то­го мерт­вя­ка ни­ког­да. Ве­ришь?

Тут на шё­пот под­грёб тон­ко­ноз­дрий... И то­же, об­ли­зы­вая су­хие гу­бы, за­ше­лес­тел:

— Ви­дит Б-г, не пре­лю­бо­дейст­во­вал я. Убе­жа­ла та жен­щи­на... Не блу­до­дей я. Ве­ришь?

— Да и я — не вор, братья! — вскри­чал я.

Об­ня­лись мы за пле­чи и так, в сле­зах, за­сну­ли...

...В ту ночь во сне кто-то мне про­го­во­рил:

— Будь бла­го­чес­тив и ура­зу­ме­ешь Про­мысл. Пе­ре­бе­ри в мыс­лях, что де­лал, о чём ду­мал, и по се­бе по­зна­ешь, что эти лю­ди страж­дут не не­спра­вед­ли­во. Есть у них не­по­ка­ян­ный грех. За не­го и су­дят.

Про­бу­див­шись, вспом­нил, как ког­да-то я, не­смыш­лё­ныш, жил бес­тол­ко­во при от­це-ма­те­ри... И од­наж­ды на наш по­сто­я­лый двор за­брёл бед­ный стран­ник с единст­вен­ной ко­ро­вён­кой. Я её из за­го­на ночью вы­гнал, чтоб то­му стран­ни­ку до­са­дить... Уж боль­но стро­го он на ме­ня гля­дел... Ко­ро­вён­ка ночью обес­си­ли­ла от хо­ло­да и рас­тер­за­ли её вол­ки.

Лю­ди тог­да не узна­ли ни­че­го про ме­ня...

— Вот за что на­ка­зан я.

Так за­кон­чил я рас­сказ-по­ка­я­ние брат­кам мо­им по­ут­ру. Они же, воз­буж­дён­ные, вдруг на­пе­ре­бой и о сво­их ви­нах по­нес­ли... И, сквозь сум­бур слов, сло­жи­лась кар­ти­на...

Сто­ит де­ти­на на бе­ре­гу ре­ки, в ко­то­рой то­нет че­ло­век. Мо­жет по­мочь сто­я­щий... но не по­мог...

А тон­ко­ноз­дрий, дёр­га­ясь ли­цом, тре­щал:

— Та жен­щи­на — вдо­ва. Братья её в блу­де об­ви­ни­ли и от­цов­ско­го на­следст­ва ли­ши­ли. А часть из вы­ду­рен­но­го мне по до­го­во­рён­нос­ти да­ли.

Я слу­шал их в от­ча­я­нии. Од­на и та же участь на­стиг­ла всех тро­их за преж­ние гре­хи. По­лу­чи­ли воз­да­я­ние.

...А че­рез ме­сяц оправ­да­ли всех тро­их. На­шли на­сто­я­ще­го убий­цу, и во­ром ока­зал­ся пас­тух...

Но трое бы­ли на­ка­за­ны... Зна­чит, есть не­кто, кто свёл ли­нии трёх раз­лич­ных су­деб в од­ну точ­ку. И за­явил: «Пе­ре­ме­няй жизнь. Убе­дил­ся, что есть Око на­до всем над­зи­ра­ю­щее? Сте­ре­гись бе­са».


* * *

...Ещё не­сколь­ко глот­ков су­хо­го крас­но­го... Ко­неч­но, До­сто­ев­ский чи­тал жи­тия... Но его не за­хва­ты­ва­ла фан­тас­ма­го­рия су­ще­го... Фан­тас­ти­чес­кие си­лы влек­ли его по ро­ко­во­му пу­ти... Он вы­стра­ивал ряд гу­би­тель­ных слу­чай­нос­тей и не улав­ли­вал: еже­ли всту­пил на гиб­лую до­ро­гу зла, то и дейст­во­вать бу­дешь по за­ко­нам его. И... пле­вать на воз­да­я­ние!

...Нет, зря чи­тал жи­тия До­сто­ев­ский... не при­учен ис­пы­ты­вать на се­бе или хо­тя бы при­ме­рять... Про­ще вы­ду­мы­вать... Слу­чай­но услы­шан­ный раз­го­вор, слу­чай­но ока­зав­шу­ю­ся ря­дом с мес­том убийст­ва пус­тую ком­на­ту... И во­об­ще, Ро­ди­он Рас­коль­ни­ков — ни­ка­кой не без­жа­лост­ный убий­ца, а меч­та­тель, ко­то­рый со­ста­вил про­ект бу­ду­ще­го че­ло­ве­чест­ва, ос­но­ван­но­го на воз­вы­шен­ных иде­ях. Бре­до­вых, не пе­ре­жи­тых ав­то­ром, при­ду­ман­ных до не­го... И «тварь ли дро­жа­щая» и «На­по­ле­он ли»...

Пре­ступ­ная ду­ша са­мо­го Ро­ди­о­на Ро­ма­но­ви­ча оста­лась за семью пе­ча­тям, тай­ной для чи­та­те­ля... Да и для са­мо­го ав­то­ра...

Не­воз­мож­но на­чать но­вую жизнь — вот и вся при­чи­на, вся тра­ге­дия му­чи­тель­ных пе­ре­жи­ва­ний двад­ца­тит­рёх­лет­не­го юно­ши...

Все ге­рои ро­ма­нов До­сто­ев­ско­го мно­го го­во­рят, за этой бол­тов­нёй чи­та­те­лю труд­но раз­гля­деть ду­шу... Но не в этом за­да­ча ав­то­ра... Ему бы про идеи...

...Обид­но за стар­ца Зо­си­му с его шаб­лон­ны­ми меч­та­ми о «бу­ду­щем, уже ве­ли­ко­леп­ном со­еди­не­нии лю­дей».

А че­го сто­ят вос­тор­ги До­сто­ев­ско­го, ког­да ге­рои тер­за­ют­ся, му­ча­ют­ся?! Ведь толь­ко так про­буж­да­ют­ся добрые чувст­ва... По­это­му воз­ра­дуй­ся, чи­та­тель, об­ли­ва­ясь сле­за­ми... Ко­му нуж­на жизнь, где вся скорбь, от­ча­я­ние, бес­про­свет­ность бро­ше­ны на из­го­тов­ле­ние идей? Что­бы, как ка­жет­ся из­го­то­ви­те­лю, об­лег­чить жизнь че­ло­ве­чест­ву...

...И это вмес­то то­го, что­бы по­де­лить­ся сво­и­ми пе­ре­жи­ва­ни­я­ми, со­мне­ни­я­ми, мыс­ля­ми...

Если они есть.

* * *

Вто­рой час си­дел Фо­тий у ком­па. Мол­ча. Не­движ­но. Тя­же­ло. По­ни­мал: что-то при­клю­чи­лось с ним, с Фо­ти­ем... Ка­кая-то тай­на во­шла в не­го, и за­тя­же­лел он, не по­зна­вая су­ти про­изо­шед­ше­го... Гран­ди­оз­ная не­ве­до­мая тай­на. По­ра­зи­тель­ная... Так ре­бёнок, впер­вые уви­дев­ший вну­ши­тель­но-ве­ли­ча­вые го­ры, по­ра­жа­ет­ся и оча­ро­вы­ва­ет­ся, но не ве­да­ет, что они мо­гут быть и ко­вар­ны­ми убий­ца­ми...

...Бы­ло бы не­пло­хо оч­нуть­ся, прий­ти в се­бя. Ему вдруг по­ка­за­лось, что он вле­за­ет в чу­жую жизнь. Жизнь то­го «бес­та­лан­но­го» пи­са­те­ля, ро­ман ко­то­ро­го про­чёл не­дав­но. Но ведь каж­дый дол­жен про­жить свою жизнь... Пред­на­зна­чен­ную толь­ко ему! Пред­чувст­вие, что пре­вра­ща­ешь­ся в дру­го­го, ужас­но. И спа­се­ние, ка­жет­ся, в со­тво­ре­нии сво­е­го ро­ма­на «ни о чём»... В за­пол­не­нии кни­ги жиз­ни...

...Чуть дрог­ну­ли ве­ки, но от­рад­ный по­кой по-преж­не­му рас­те­кал­ся в те­ле и во­круг... Без­мя­теж­ность... И тут зна­ко­мый го­лос мас­ля­нис­то про­зву­чал:
— При­шла по­ра осо­знать гра­ни­цы. Воз­мож­нос­тей, сил, та­лан­та... Ты всё зна­ешь... Как бы... Ку­да ни по­вер­нись, вез­де ты сам... Ну, и те­перь ещё я.

Фо­тий без­звуч­но за­во­пил:
— Я! Я! Без те­бя! Я бу­ду мол­чать и слу­шать. Слу­шать, что рас­ска­зы­ва­ет мне мир. И, даст Б-г, по­тря­се­ние от не­обыч­нос­ти рас­ска­зов бу­дет воз­на­граж­де­ни­ем за моё удив­ле­ние... И за­пол­ню я кни­гу жиз­ни. Свою!

Го­лос вздох­нул и до­ба­вил ме­до­то­чи­во:
— Гор­ды­ня обу­я­ла?.. Зна­ешь, для че­го пи­шут пи­са­те­ли? Что­бы сде­лать мир луч­ше. Так? А кто сло­вом мир пе­ре­де­лы­ва­ет? То­же зна­ешь... Или, мо­жет, для бу­ду­ще­го пи­са­ни­на твоя? Ведь ду­мал: «Мир ког­да-ни­будь об­ра­зу­мит­ся и услы­шит сло­во моё...»

...Во всём ви­но­ва­то чёр­ное от­ра­же­ние на эк­ра­не... Те­перь при­дёт­ся тща­тель­но со­брать оскол­ки и ку­пить но­вый мо­ни­тор. Не­пред­ви­ден­ные хло­по­ты... Но го­лос умолк... Ка­кая связь?


* * *

Пи­сать ро­ма­ны руч­кой по­лу­ча­ет­ся чуть мед­лен­ней. Го­лос мол­чал, но пе­ро стре­ко­та­ло...

«Нет ни­ка­кой дейст­ви­тель­нос­ти. Со­всем нет. И ни­ког­да не бы­ло... Вер­нее, так... Сущ­ность ве­щей не­до­ступ­на. Че­ло­век вос­при­ни­ма­ет от­ра­же­ние в сво­их чувст­вах, в иде­ях... И на­до успеть за­хва­тить мо­мент, ког­да суть вдруг про­явит­ся... Но как знать: ведь это уме­ние, тай­на „за­хва­та“, бы­ла от­кры­та толь­ко Ада­му. Ког­да на­зы­вал яв­ля­ю­щих­ся пе­ред ним...

...Тот сон, ра­дост­ный вна­ча­ле. Яр­кая пол­ная лу­на. Ти­хая ме­ло­дия, по­кой, бла­женст­во. Как бы пол­ный вы­дох пе­ред на­рас­та­ю­щим на­пря­же­ни­ем. Ка­жет­ся, ты — са­ма це­лост­ность, ко­то­рая вез­де.»

И тут — взрыв­ной звук, и пос­ле — мо­тив ме­ня­ет смысл и ри­су­нок. Сей­час про­изой­дёт глав­ное: ра­ди че­го снит­ся сон.

Смя­те­ние чувств: бла­женст­во усту­па­ет тре­во­ге, и вос­хо­дя­щие мо­ти­вы ра­дос­ти сме­ня­ют­ся тре­пе­щу­щи­ми мо­ти­ва­ми стра­ха. А пос­ле вздо­ха, пе­ре­хо­дя­ще­го в жа­лост­ли­вые сто­ны, яс­но зву­чит скорб­ный мо­тив, и ост­рые мыс­ли вон­за­ют­ся в мозг:

«Пол­ная лу­на — дур­ной знак. Эта­кий иеро­глиф, ко­то­рый на­столь­ко же бес­смыс­лен, на­сколь­ко и глу­бок по смыс­лу. И бес­смыс­ли­ца на­мно­го со­дер­жа­тель­ней, чем смысл.

Зна­чит, ско­ро бе­сов­ские си­лы: ведь­мы, кол­ду­ны, ма­ги — за­хва­тят власть на Зем­ле. И сде­ла­ют не­вы­но­си­мой жизнь...
...Тут за­сты­ла кар­тин­ка во сне.
И рас­ко­ло­лась лу­на...
Чу­до­вищ­ная ти­ши­на.

Под её без­ды­хан­ность ру­шат­ся зда­ния, го­рит зем­ля, раз­дёр­ну­ты те­ла, оска­ле­ны рты...
Звук умер.
И обо­рвал­ся сон...
Этот...
И тут же за­ны­ла ре­аль­ность...
...За­ны­ла?.. Ко­му как...

Солн­це. Бла­го­дат­ное, неж­ное, доброе, зла­тое, лу­че­зар­ное... ис­пе­пе­ля­ю­щее... Стоп!

Не­от­вра­ти­мо све­тит всем... Све­чи — осве­ща­ют и освя­ща­ют. Их де­ла­ют из вос­ка, для из­го­тов­ле­ния бла­го­род­но­го ве­щест­ва ко­то­ро­го тре­бу­ет­ся мно­го тер­пе­ния. Как и ду­ше че­ло­ве­чес­кой для пра­вед­но­го рас­цве­та.

Если солн­це осве­тит ко­мок гря­зи, она ссох­нет­ся, твер­дея, тре­щин­ки и тре­щи­ны пре­вра­тят его в се­рую хруп­кую не­взрач­ность. Как серд­це греш­ное под сол­неч­ны­ми лу­ча­ми люб­ви и добра.

А бла­гост­ный воск рас­то­пит­ся в жи­вотвор­ном теп­ле по­доб­но мно­го­лю­би­во­му уми­ротво­ря­ю­ще­му серд­цу.

При­кос­но­ве­ние бла­го­да­ти к че­ло­ве­чес­ко­му серд­цу... Что про­изой­дёт? Ка­кое оно у ме­ня? А об­лик? Кто ри­су­ет об­лик мой?»
— Я.

Го­лос был тих и пе­ча­лен.
— Вер­нул­ся?

— Я ни­ку­да не ухо­дил. Я ведь кон­кре­тен. А ты пи­шешь ро­ман «ни о чём». Мне ин­те­рес­но. Бе­су на поль­зу мол­ча­ние... Вни­ма­тель­ное мол­ча­ние... На во­прос отве­чу. Твой об­лик ри­сую я. Жи­вой че­ло­век — от­лич­ный хол­ст... У нас всег­да так. Ко­го хо­тят ви­деть лю­ди, то­го и ри­су­ем.

— Не­прав­да!
— Взгля­ни на порт­рет в кни­ге, ко­то­рую дал те­бе твой при­ятель. Ты ав­то­ра на­звал «бес­та­лан­ным», по­жа­лел его, не уме­ю­ще­го пре­лесть люб­ви по­ка­зать. Тос­ка серд­це твоё за­то­ми­ла. Твои сло­ва. Да... Про­зор­лив ты... Его собст­вен­ный бес на­ри­со­вал точ­ный об­раз. Тос­ка... По­смот­ри.

Фо­тий взял со сто­ла кни­гу. От­крыл. Ус­та­лый че­ло­век с из­ну­рён­ным ли­цом. Про­филь сол­да­та из «раз­жа­ло­ван­ных». Зем­лис­тая, бо­лез­нен­ная блед­ность.

В ком­на­те пах­ну­ло хо­ло­дя­ще-гне­ту­щей ка­ме­рой ка­зе­ма­та... Фо­тий за­дер­жал ды­ха­ние. И тут же услы­шал:

— Та­лант­лив со­брат мой. Не че­ло­век пе­ред то­бой — тем­ни­ца! А сеть мор­щин... И в каж­дой — тос­ка на лю­бой вкус. Му­чи­тель­ная, гне­ту­щая, лю­тая, не­утеш­ная, рев­ни­вая...

Фо­тий за­хлоп­нул кни­гу.
— За­мол­чи! Хва­тит!

За­орал и тут же по­ду­мал: «Я уже с ним пе­ре­ру­ги­ва­юсь... Со­всем пло­хо... Ре­а­лен! Ре­а­лен всё боль­ше».


* * *

«Как неж­ны лу­чи ап­рель­ско­го солн­ца... Ран­нее ут­ро во­рва­лось сквозь щель в што­рах...

Низ­кий го­лос: „Ми­лый... Мне хо­чет­ся уехать ку­да-ни­будь с то­бой на­всег­да“... По­том, ка­са­ясь тон­ким паль­цем мо­их губ: „У те­бя по­яви­лись дру­гие жен­щи­ны. Мол­чи... Ты стал не­мно­го чу­жой“. Дол­гий влаж­ный взгляд в гла­за: „Дру­гие не су­щест­ву­ют, ког­да при­ез­жа­ешь ты...“

Че­рез мно­го лет мне пе­ре­да­ли пись­мо от неё, ушед­шей ско­ро­пос­тиж­но. Ко­рот­кое пись­мо, ко­то­рое знаю наиз­усть».

Фо­тий пе­ре­чи­тал на­пи­сан­ное. Ис­ступ­лён­ная не­га­дан­ная встре­ча про­рва­ла вол­ной вос­по­ми­на­ний за­сло­ны в ду­ше. Лив­нем об­ру­ши­лась... Ис­тер­за­ла...

Че­го хо­чет бес? За­чем при­слал эту да­лёкую ис­то­рию?

Мо­жет, что­бы по­ка­зать: че­ло­век оши­ба­ет­ся. Как всег­да, как обыч­но... Не со­тво­рён он по об­ра­зу и по­до­бию Г-спо­да. И нет у не­го сво­бо­ды вы­бо­ра. А зна­чит, мож­но со­кру­шить его в ве­ре, если по­се­ять со­мне­ния...

Дейст­ви­тель­но, раз­ве мож­но вы­брать жен­щи­ну и по­лю­бить её?

Джуль­ет­ту не вы­би­ра­ют... Как не вы­би­ра­ют мол­нию, по­ра­жа­ю­щую че­ло­ве­ка, пре­вра­щая его в вспо­лох све­та, ко­то­рый по­то­ком люб­ви за­пол­ня­ет лю­би­мую.

Ка­ко­во ко­вар­ст­во ис­ку­си­те­ля?!
Во­ис­ти­ну!


* * *

В ле­вом уг­лу ком­на­ты за спи­ной Фо­тия по­слы­шал­ся шо­рох. Он рез­ко по­вер­нул­ся, шо­рох ис­чез. Лёг­кое ду­но­ве­ние воз­ду­ха при­под­ня­ло два лист­ка бу­ма­ги, ко­то­рые, ше­лес­тя, сдви­ну­лись из уг­ла. Фо­тий под­нял их и узнал свой по­черк:

«У не­го чу­дес­ное зву­ча­ние мо­ти­ва про­свет­лён­ной скор­би. Му­зы­ка так­же со­вер­шен­на, как про­ник­но­вен­ные сло­ва, воз­ни­ка­ю­щие в го­ло­ве слу­ша­те­ля: „Ны­не же бу­дешь со мной в раю...“

Фан­та­зия ком­по­зи­то­ра жи­во­пи­су­ет страх и му­ку, ужас и тре­пет, то­ми­тель­ное бес­по­кой­ное ожи­да­ние смер­ти. Твёр­дый це­ле­на­прав­лен­ный ритм вдруг на­тал­ки­ва­ет­ся на ча­ру­ю­щий мо­тив на­деж­ды... Об­ра­зы стре­ми­тель­но не­сут­ся... Пе­ре­пле­та­ют­ся друг с дру­гом...

И тут же, сра­зу пос­ле ба­со­во­го дро­жа­ния шест­над­ца­тых на од­ной и той же но­те, на­чи­на­ет­ся фан­тас­ма­го­ри­чес­кий по­ток стра­да­ний, ужас, бред, кош­мар...

Ка­жет­ся, ком­по­зи­тор по­ра­жён без­уми­ем и жаж­дет за­ра­зить слу­ша­те­лей».

За­кон­чи­лись сло­ва на этом лист­ке...
Фо­тий по­тёр ви­сок: «О ком это я? И ког­да?»

На вто­ром лис­те чёр­ной пас­той ша­ри­ко­вой руч­ки не­зна­ко­мым кал­ли­гра­фи­чес­ким по­чер­ком бы­ло на­пи­са­но:

«...От­став­но­го ин­же­нер-по­ру­чи­ка До­сто­ев­ско­го, за не­до­не­се­ние о рас­прост­ра­не­нии пре­ступ­но­го о ре­ли­гии и пра­ви­тельст­ве пись­ма ли­те­ра­то­ра Бе­лин­ско­го и зло­умыш­лен­но­го со­чи­не­ния по­ру­чи­ка Гри­горь­е­ва, — ли­шить чи­нов, всех прав со­сто­я­ния и под­верг­нуть смерт­ной каз­ни рас­стре­ля­ни­ем».

Про­чи­тал без­дум­но, от­ре­шён­но, и в ту же ми­ну­ту раз­дал­ся бар­хат­ный го­лос с узна­ва­е­мы­ми ин­то­на­ци­я­ми:
— Не ис­пы­тать, не зна­чит не пе­ре­жить. Ведь так? Ты же рож­дён со­пе­ре­жи­ва­ю­щим... Ну же... Ну! Судь­ба дру­го­го че­ло­ве­ка... Дру­го­го! Ко­то­ро­го ве­дут на рас­стрел.

Бес шеп­тал ка­ким-то ши­пе­ни­ем ле­тя­щей пу­ли:
— Ш-штраш-ш-нее ш-ш-мерт­но­го при­го-в-во­ра на­каз-з-за­ния нет. Лиш-ш-ше­ние жиз-з-зни... Без-з-з на­деж-ж-жды на ш-шниш-ш-хож-ж-жде­ние... Уж-жас душ-ш-шит, ког­да ото­бра­ли пра­во уме­реть ш-шобш-ш-твен­ной ш-шмертью.

Фо­тий сто­ял, при­жав­шись ло­пат­ка­ми к сте­не, с за­кры­ты­ми гла­за­ми, блед­ный.

Го­лос не­внят­но за­бор­мо­тал:
— Ты не со­о­бра­жа­ешь, кто ты... Уже не со­о­бра­жа­ешь. И ждёшь, ког­да во­пьют­ся в грудь пу­ли. И как... А если в лоб?!. Свет­лый, вы­со­кий, сей­час без­дум­ный...

Пу­ля кос­нёт­ся ко­жи, про­ды­ря­вит, про­ни­жет кость, про­скольз­нёт мгно­вен­но в бес­чувст­вен­ном моз­гу, чуть при­о­ста­но­вит­ся у за­тыл­ка, как за­сты­ва­ет по­хо­рон­ная про­цес­сия воз­ле ме­с­та, па­мят­но­го для по­кой­ни­ка, и по­том разо­рвёт за­ты­лок, про­ща­ясь кро­ва­вы­ми сле­за­ми с ухо­дя­щей жизнью.

* * *

Сю­жет уби­е­ния во мла­ден­чест­ве — те­ма для ве­ли­ко­го пи­са­те­ля. Та­ких сю­же­тов я не знаю...

Толь­ко в од­ной италь­ян­ской сказ­ке рас­ска­зы­ва­ет­ся о че­ло­ве­ке, ко­то­рый по­лу­чил от феи че­ты­ре по­дар­ка. И в кон­це жиз­ни, разо­ча­ро­вав­шись в них, по­про­сил смер­ти. Но фея уже от­да­ла этот по­да­рок не­смыш­лё­но­му мла­ден­цу... Взя­ла от­вет­ст­вен­ность вы­бо­ра на се­бя, по­то­му что он ни­че­го не по­ни­мал.

«А что оста­лось мне?» — спро­сил че­ло­век.
«То, что ты за­слу­жил, — ста­рость...»

...Че­ло­век на­чи­на­ет быть, ког­да при­хо­дит к пол­но­му ни­что, к кру­ше­нию то­го, что лю­бит, к ги­бе­ли все­го... Как Иов... Лю­би­мое чти­во До­сто­ев­ско­го... Ког­да это на­сту­па­ет, что-то всё-та­ки ос­та­ёт­ся. Не вы­со­кие иде­а­лы, нет... На­вер­ное, ка­кая-то ост­рая боль... Боль­ше ни­че­го нет, кро­ме неё. Не­воз­мож­но по­ше­ве­лить­ся, мож­но толь­ко чувст­во­вать её, за­ме­рев... Нет мыс­лей, нет те­ла, есть толь­ко боль... Ды­ха­ние пре­ры­ва­ет­ся, за­та­ива­ет­ся... По­том, ког­да всё прой­дёт, не вспом­нить, сколь­ко это дли­лось...

...До­сто­ев­ский ждал каз­ни. Ис­чез­ло всё: то, что оста­лось от семьи, друзья, фи­ло­со­фии, взгля­ды... Толь­ко собст­вен­ное «я»... Я — Фёдор До­сто­ев­ский и ка­кая-то бес­ко­неч­ная неж­ность оста­лись. Неж­ность, ко­то­рая об­ла­да­ет уди­ви­тель­ной си­лой.

...Пред­ла­га­лось тог­да единст­вен­но муд­рое ре­ше­ние: ведь фея из всех да­ров боль­ше все­го це­нит смерть... Но ре­ше­ние при­ни­мал им­пе­ра­тор Ни­ко­лай Пав­ло­вич. А он был да­лёк от воз­мож­ных бо­жест­вен­но-муд­рых под­хо­дов.

...Вот сей­час... Вот-вот... Сей­час свер­шит­ся... И я из­ме­нюсь. Ни­что из из­вест­но­го мне не мо­жет пе­рей­ти в дру­гую сущ­ность... Ни ре­ли­гия, ни ми­ро­воз­зре­ние. Толь­ко то, что ос­та­ёт­ся... Боль и неж­ность.

Ка­ков по­да­рок судь­бы?! Уме­реть не по­след­ним. Ис­крен­не по­це­ло­вать, про­ща­ясь, тех, кто умрёт чуть поз­же... Счастье!

...Ис­тин­ная ка­та­стро­фа слу­ча­ет­ся, ког­да че­ло­ве­ку не на что опе­реть­ся. На­до иметь не­по­мер­ное му­жест­во, что­бы до­стичь та­кой пус­то­ты. Пос­ле че­го про­яв­ля­ет­ся собст­вен­ная суть.

...Вспом­нил­ся дав­ний сон мой.
До­сто­ев­ско­го су­дят на Не­бе­сах. И осу­ди­ли, как му­чи­те­ля.

Про­ку­рор:
— Ми­ло­серд­ный Судья! Кто-то спра­вед­ли­во за­ме­тил, что вни­ма­ния и до­ве­рия судьи до­сто­ин ис­клю­чи­тель­но тот, кто поль­зу­ет­ся сло­вом для вы­ра­же­ния мыс­ли, а мыслью для слу­же­ния ис­ти­не.

Не под­ле­жит со­мне­нию су­щест­во­ва­ние суж­де­ния, что всем ро­див­шим­ся на ро­ду на­пи­са­но при­чи­нять стра­да­ния дру­гим. Кто-то де­ла­ет это не­про­из­воль­но, да­же не осо­зна­вая это­го... А под­су­ди­мый До­сто­ев­ский со­вер­шал это це­ле­на­прав­лен­но, рас­суж­дая: «Я — су­мас­шед­ший, и всех сде­лаю су­мас­шед­ши­ми». Он об­ла­дал ис­кус­ст­вом при­чи­не­ния стра­да­ний в пол­ной ме­ре. В этом До­сто­ев­ский ока­зал­ся, как го­во­рит­ся, «пер­вым уче­ни­ком». По­рож­дён­ный под­су­ди­мым Под­поль­ный че­ло­век — су­ма­сброд­ный му­чи­тель, бес­при­чин­но злоб­ный к пад­шей де­вуш­ке... Волк, по­жи­ра­ю­щий ов­цу... Ав­тор на­слаж­да­ет­ся, ро­ясь в глу­би­не волчь­ей ду­ши, ра­зыс­ки­вая там тон­кие, чи­с­тые, не­ба­наль­ные идеи. А вол­ка прос­то тер­за­ет чувст­во го­ло­да, ко­то­рое тре­бу­ет не­мед­лен­но­го удов­летво­ре­ния.

Под­поль­ный че­ло­век му­ча­ет из люб­ви к ис­кус­ст­ву. Если бы он му­чил прос­ти­тут­ку, что­бы на­вес­ти на путь ис­тин­ный, тог­да это — ду­шес­па­си­тель­ное де­я­ние, у ко­то­ро­го есть бла­гая цель.

Или... Ге­рой мстит за ка­кую-ни­будь оби­ду. Тог­да на­ли­цо кар­ти­на по­тря­сён­ной ду­ши...

Но До­сто­ев­ский пре­зи­ра­ет внеш­ние мо­ти­вы. Его ге­рою нра­вит­ся му­чить, ему хо­чет­ся. Вот и вся при­чи­на!

Зло­ба — лю­би­мая при­пра­ва До­сто­ев­ско­го к лю­бым, са­мым раз­ным чувст­вам.

На­пом­ню об од­ном не­счаст­ном ре­бён­ке, ко­то­ро­го за­тра­вил со­ба­ка­ми злой по­ме­щик. Что го­во­рить, рас­ска­за­но мас­тер­ски. Про­из­во­дит му­чи­тель­ное впе­чат­ле­ние... Бес­сон­ни­ца чи­та­те­лю обес­пе­че­на. Нер­вы на­тя­ну­ты, мож­но рас­сказ­чи­ку иг­рать лю­бые ме­ло­дии. Но это­го ма­ло...

И при­ду­мы­ва­ет­ся не­на­сыт­ным ав­то­ром-му­чи­те­лем дру­гой ма­лень­кий маль­чик. Рас­пя­тый и с об­ре­зан­ны­ми паль­чи­ка­ми. А на­про­тив жерт­вы си­дит де­воч­ка-под­рос­ток и пьёт ана­на­со­вый ком­пот. Она на­блю­да­ет за стра­да­ни­я­ми маль­чи­ка, при­го­ва­ри­вая: «Ведь че­ты­рёх­лет­ние маль­чи­ки уже по­ни­ма­ют... Я очень люб­лю ана­на­со­вый ком­пот, а вы, Алёша?»

Мне ка­жет­ся, чи­та­ю­щий та­кое дол­жен по­се­деть, если у не­го здо­ро­вая пси­хи­ка. Но, мо­жет, сце­на до­став­ля­ет на­слаж­де­ние... Та­кое впол­не ве­ро­ят­но... Тог­да уми­ля­ю­ще­го­ся на­до ле­чить...

Под­су­ди­мый иг­ра­ет на нер­вах чи­та­те­ля, за­став­ляя об­ли­вать­ся сле­за­ми и при этом тре­бу­ет, что­бы он ра­до­вал­ся... Вот сло­ва До­сто­ев­ско­го: «Серд­це за­хва­ты­ва­ет, по­зна­ёт­ся, что са­мый за­би­тый, по­след­ний че­ло­век есть то­же че­ло­век, и на­зы­ва­ет­ся брат твой».

Я хо­чу при­вес­ти не­ко­то­рые вы­ска­зы­ва­ния под­су­ди­мо­го, за­пи­сан­ные им в кон­це жиз­ни.

«Вой­на осве­жа­ет воз­дух, хрис­ти­анст­во бла­го­слов­ля­ет вой­ны. Кон­стан­ти­но­поль дол­жен быть наш, мы всех силь­нее».

«Во вся­кой жен­щи­не есть не­что под­чи­нён­ное и раб­ское, ба­ранье и ла­кей­ское... Рас­суд­ку ма­ло, мя­са мно­го... жен­щи­на всег­да, вез­де и во всех со­сто­я­ни­ях жёст­че и бес­чест­нее муж­чи­ны... Зло­дейст­во... не есть зло­дейст­во, а лишь низ­кая, бо­лее бес­ти­аль­ная при­ро­да жен­щи­ны, как че­ло­ве­чес­ко­го су­щест­ва, пре­да­ю­ще­го­ся не ра­зу­мом, а вле­че­ни­ем».

Это суж­де­ние, без­ус­лов­но, по­ра­до­ва­ло бы На­талью Дмит­ри­ев­ну Фон­ви­зи­ну и Прас­ковью Его­ров­ну Ан­нен­ко­ву, жён де­каб­рис­тов, в своё вре­мя, по сло­вам До­сто­ев­ско­го, «при­няв­ших го­ря­чее учас­тие в судь­бе при­го­во­рён­но­го», сле­до­вав­ше­го на ка­тор­гу.

То­боль­ск, жгу­чий хо­лод, оце­пе­не­ние от тос­кли­вой тре­во­ги за бли­жай­шее бу­ду­щее и... ис­крен­няя под­держ­ка бла­го­род­ных дам, и по­да­рен­ное Еван­ге­лие, со спря­тан­ным во взре­зан­ную об­лож­ку чер­вон­цем, про­жив­шее в ба­ра­ке че­ты­ре го­да... Ми­ло­серд­ные ду­ши ушли в иной мир рань­ше, чем пре­крас­ные гла­за про­чли гнус­ное мне­ние о жен­щи­не че­ло­ве­ка, об­ла­го­де­тельст­во­ван­но­го ког­да-то.

Под­су­ди­мый со­здал мир, пол­ный стра­да­ний. Стра­да­ния его ге­ро­ев — выс­шее бла­женст­во для них. Они ни­че­го не хо­тят, рав­но­душ­ны к бо­гат­ст­ву, об­ла­да­ют ог­не­вым, ма­ет­ным, мя­теж­ным, не­ис­то­вым серд­цем, от­ри­ца­ют здра­вый смысл, ни в чём и ни­где не оста­нав­ли­ва­ют­ся. Они не зна­ют ме­ры и по­то­му же­ла­ют все­го.

До­сто­ев­ский не мог оста­но­вить­ся, не на­шлось ни­че­го, что удов­летво­ри­ло его жаж­ду. Жаж­ду дой­ти до са­мых глу­бин... Всё бы раз­ре­ши­лось, если бы су­щест­во­ва­ло не­воз­мож­ное. У До­сто­ев­ско­го не бы­ло сил и же­ла­ния ис­кать это не­воз­мож­ное. И он по­ру­чал по­ис­ки сво­им ге­ро­ям. А они схо­ди­ли с ума, са­мо­уби­ва­лись, ис­те­ри­ли... И стра­да­ли, что­бы об­рес­ти бла­женст­во, как утверж­дал ав­тор...

Он бу­дет веч­но ви­но­вен. Он, при­ду­мав­ший эту су­ма­сброд­ную идею.

По всем этим об­сто­я­тельст­вам я про­шу, Ми­ло­серд­ный Судья, са­мо­го спра­вед­ли­во­го, без­жа­лост­но­го при­го­во­ра для До­сто­ев­ско­го — веч­но­го му­че­ния в ожи­да­нии див­но­го бла­женст­ва.

...Ког­да при­снил­ся этот сон? До мо­е­го раз­го­во­ра со Став­ро­ги­ным, ко­то­рый утверж­дал, что Под­поль­ный че­ло­век — ми­лей­ший ин­тел­ли­гент, не по­лу­ча­ю­щий удо­вольст­вия от му­че­ний се­бя и дру­гих. Или пос­ле? Хо­тя ка­кое это име­ет зна­че­ние? От­кры­лось мне для че­го-то... Так или ина­че яви­лось: омер­зи­тель­но врать, гнус­но вы­да­вать за ис­ти­ну вы­ду­ман­ный мир, на­пол­нен­ный бре­до­вы­ми иде­я­ми, и опи­сы­вать лю­дей, ко­то­рых не бы­ва­ет... Не­жи­вых...

...Фо­тий — му­зы­каль­ный кри­тик, как го­во­рит­ся, от Б-га. Его ухо на­стро­е­но на гар­мо­ни­чес­кое зву­ча­ние, он вмиг услы­шит фальшь. По­это­му ге­рой его ро­ма­на не па­то­ло­ги­чен. Князь Мыш­кин у Фо­тия обу­ре­ва­ем не­одо­ли­мой страстью. И он здо­ров.

А До­сто­ев­ский за­ми­рал у кар­ти­ны Голь­бей­на Млад­ше­го и ужас­нул­ся, ког­да слу­чай­но за­нёс­ся судь­бой в си­на­го­гу. Не бес ли, жи­ву­щий в пи­са­те­ле, за­став­лял за­ми­рать и ужа­сать­ся? Не бес ли про­по­ве­до­вал: не ро­дит­ся че­ло­век для счастья. Его за­слу­жи­ва­ют стра­да­ни­ем. Всег­да им...

Но чем же за­кан­чи­ва­ет­ся путь?.. Иди­те на ка­тор­гу, Ро­ди­он Ро­ма­но­вич и Дмит­рий Фёдо­ро­вич; убей­те се­бя, Ар­ка­дий Ива­но­вич, Алек­сей Ни­лыч, Ни­ко­лай Все­во­ло­до­вич, Па­вел Фёдо­ро­вич; спрячь­тесь в су­мас­шест­вие, Лев Ни­ко­ла­е­вич и Иван Фёдо­ро­вич...

Так, мо­жет, луч­ше бы­ло не ро­дить­ся ав­то­ру?.. Сказ­ка — ложь, но в ней, как из­вест­но... И фея пра­ва... Или?..


* * *

Тьма ста­ла ося­за­емой. Фо­тий вды­хал её, на­пол­нял­ся мас­ля­нис­той тя­жестью, пре­вра­щая в мо­но­лит­ную глы­бу. Вре­мя за­сты­ло, ни­ка­ко­го дви­же­ния во­круг. Толь­ко под­ра­ги­ва­ние век и раз­ме­рен­ный мо­но­тон­ный шум в го­ло­ве, то на­рас­та­ю­щий, то за­ти­ха­ю­щий. Бе­з­э­мо­ци­о­наль­ный, не на­зой­ли­вый...

Ощу­ще­ние тес­но­ты ко­лод­ца, в ко­то­ром мож­но уто­нуть. Вер­нее, не­льзя не уто­нуть. Лю­бой пло­вец, да­же са­мый-са­мый, не спа­сёт­ся. Не­от­вра­ти­мая, не­ми­ну­е­мая ги­бель на­сту­пит не от глу­би­ны, а от тес­но­ты...

«Что де­лаю я здесь? Чья судь­ба впле­та­ет­ся сво­ей нитью в мою? Мо­жет, то­го, чей порт­рет в кни­ге раз­гля­ды­вал оце­ни­ва­ю­ще?.. Бо­лез­ный, из­му­чен­ный че­ло­век... Та­ко­му не к ли­цу по­э­ти­чес­кие фан­та­зии. Это аэдам Му­зы на­пе­ва­ли услад­ные сны. А это­му сни­лись, ве­ро­ят­но, ссуд­ные кас­сы да же­ни­ны юб­ки и укра­ше­ния...

Вспом­ни­лось пре­ди­сло­вие к то­му ро­ма­ну... Мол, ав­тор по­ла­гал, что мо­жет рас­ска­зать лю­дям, как на­до жить... Но лю­ди жи­вут не по кни­гам. Пре­тен­зий мно­го... Не­ког­да ав­то­ру ду­мать и... не­охо­та. Луч­ше уж чи­тать мо­раль... Да Б-г с ним! Как го­во­рит­ся, пас­ту­хи всег­да бы­ли го­раз­до мень­ше нуж­ны ста­ду, чем ста­до пас­ту­хам.

...Я пом­ню это чувст­во... Ког­да вы­пус­тил на сво­бо­ду бе­ло­ку­ро­го кня­зя... Ка­кое это бы­ло счастье! Я стал при­чи­ной сво­бо­ды... Он явил­ся из не­бы­тия и за­жил сво­бод­ным от ме­ня, при­ду­мав­ше­го его... Я со­здал мир без ме­ня... И всё даль­ней­шее за­ви­се­ло толь­ко от не­го...

Бес­ко­неч­ная про­пасть... Безд­на че­ло­ве­чес­ких су­деб... Я это со­тво­рил... Я... По­че­му вдруг воз­ник­ли эти вос­по­ми­на­ния?»

Ме­до­то­чи­вый зна­ко­мый го­лос пре­рвал мыс­ли:
— По­то­му что са­мое вре­мя на­пом­нить те­бе о на­шем де­ле... Да!

Фо­тий мет­нул­ся к сто­лу, вклю­чил на­столь­ную лам­пу, при­жал ла­донью ли­с­ты ро­ма­на «ни о чём», вто­рой ру­кой раз­вер­нул пла­фон, на­пра­вив свет в тем­но­ту, и ту­да, в ад­скую тьму, вбро­си­лось про­нзи­тель­ное:
— Нет!
— Не утруж­дай­ся. Не ори. Мо­жешь да­же не рас­кры­вать рот.

Го­лос был мя­гок, без скры­той иро­нии или, ска­жем, де­ли­кат­ной из­дёв­ки. Прос­то спо­кой­ный, уве­рен­ный го­лос.

Фо­тий опус­тил­ся в крес­ло, за­крыл гла­за.
— Ка­кое де­ло?
— Из­вест­но ка­кое... Ты сам и есть де­ло.

Ти­ши­на в ком­на­те ог­лу­ша­ла.
— Вспом­ни фрес­ку Ми­ке­ланд­же­ло «Страш­ный суд» в Сикс­тин­ской ка­пел­ле. Там свя­той Вар­фо­ло­мей дер­жит собст­вен­ную ко­жу в ру­ках. Ли­цо своё... Лик... А?! Ка­кое раз­долье для фан­та­зии! Вос­тор­ги пре­о­бра­же­ний и жуть зло­ве­щих пре­вра­ще­ний... Не при­вле­ка­ет? От­де­лить ре­аль­ную пол­нок­ров­ную кровь от ли­ка об­ра­за. Вот ис­точ­ник ужа­са бес­пре­дель­но­го, бла­го­го­вей­но­го... Ужа­са, ко­то­рым ты смо­жешь за­пол­нить свои бу­ду­щие про­из­ве­де­ния. На­гра­да — гром­ко­з­вуч­ная сла­ва и не­тлен­ный след в веч­нос­ти. Весь мир чи­та­ет твои стро­ки, и все-все ста­но­вят­ся су­мас­шед­ши­ми... Не об этом ли сто­ит меч­тать?
— По­стой, я где-то уже слы­шал про «всех сде­лать су­мас­шед­ши­ми»... Ах да! Ко­неч­но, не слы­шал, а про­чи­тал. В пре­ди­сло­вии к то­му са­мо­му ро­ма­ну, с порт­ре­том. Там био­гра­фия ав­то­ра...

Фо­тий рез­ким дви­же­ни­ем сбро­сил кни­гу со сто­ла.
— Ну, за­чем же так?
— Я — не он.
— А хо­тел бы?
— Че­го?
— Стать им. Он — ге­ний... Так очень-очень мно­гие го­во­рят.

И хо­хот­нул.
— Да ты глуп! С че­го это ты ре­шил, что хо­чу стать им? Впро­чем, не отве­чай. Я не же­лаю те­бя слу­шать. За­мол­чи и по­шёл прочь, а не то я те­бе шею свер­ну.
— Вот это со­всем дру­гой раз­го­вор. Ста­ло быть, окон­ча­тель­но уве­рил­ся, что я ре­а­лен... Ил­лю­зии шею не сво­ра­чи­ва­ют... Но я отвлёк­ся. По­че­му я ре­шил, что ты хо­чешь стать при­знан­ным ге­ни­аль­ным пи­са­те­лем? Сам по­су­ди... Я — кто? Вот и ис­ку­шаю... По дол­гу служ­бы, так ска­зать. А, если от­кро­вен­но, по су­ти сво­ей... Кста­ти, у лю­дей пре­врат­ное пред­став­ле­ние о нас: буд­то мы — пад­шие ан­ге­лы. За осталь­ных не по­ру­чусь, но я — точ­но нет. Слы­хал ты ког­да-ни­будь, что­бы ан­гел бо­ял­ся вы­со­ты? А я бо­юсь... Де­лай вы­во­ды...

Оста­вим это. Я пред­ла­гаю те­бе про­жить жизнь ге­ния, сла­ву при­жиз­нен­ную на зем­ле и по­смерт­ную не­тлен­ную не­мерк­ну­щую па­мять. Под мо­им ру­ко­водст­вом.
— А те­бе-то что за ре­зон?
— Мне за­чтёт­ся. У нас там свои счёты.
— Оставь ме­ня. Я от те­бя ус­тал. Твоё пред­ло­же­ние мне не под­хо­дит. Не хо­чу чу­жую судь­бу, хо­чу свою. Как уж суж­де­но... Пусть не ге­ни­аль­ная. Пусть та­кая-ся­кая, но моя.
— Я те­бя не то­роп­лю. Ты об­ра­зо­ван и умён. И те­бе, без­ус­лов­но, из­вест­но: Ме­фис­то­фель, явив­шись к Фа­ус­ту, за­сви­де­тельст­во­вал, что он веч­но хо­чет зла, и веч­но со­вер­ша­ет бла­го. Я — при­мер­ный уче­ник. И ис­крен­не же­лаю те­бе бла­га. По­ду­май. Вре­мя есть...

Вдруг — зво­нок. Два ко­рот­ких, один длин­ный.
— Иди, от­крой. Это друг твой. Ни­че­го, что час позд­ний. Друж­ба — по­ня­тие круг­ло­су­точ­ное. Уж я те­бе отве­чаю.

* * *

Ка­жет­ся, я за­дре­мал, раз­мыш­ляя... По­след­нее, что пом­ню, еле уло­ви­мый мед­вя­ный аро­мат мед­но-зо­ло­ти­с­тых слег­ка вью­щих­ся вос­хи­ти­тель­но при­бран­ных во­лос феи...

Чуть скрип­ну­ла фор­точ­ка. Ду­но­ве­ние при­нес­ло смрад ули­цы и окон­ча­тель­но истре­би­ло уют­ный за­пах. Я при­встал из крес­ла, «на­до бы за­крыть», и тут же упал в не­го, ог­лу­шён­ный твёр­дым и на­стой­чи­вым сту­ком в дверь.

Трях­нул го­ло­вой, вы­брал­ся из крес­ла и, не то­ро­пясь, по­до­шёл к две­ри. Отво­рил.

И уви­дел дур­но оде­то­го муж­чи­ну лет со­ро­ка, с не­опрят­ной бо­ро­дой и бе­га­ю­щи­ми гла­за­ми. Хрип­лым и ка­ким-то ска­чу­щим го­ло­сом он ска­зал:
— Я — к вам, док­тор. По­мо­ги­те... На вас толь­ко и на­деж­да... На...

Я, при­кры­вая дверь, пре­рвал:
— Я не док­тор. Вы ошиб­лись.

Муж­чи­на быст­ро шаг­нул впе­рёд, от­стра­нил ме­ня дви­же­ни­ем силь­ной ру­ки и про­шёл в ко­ри­дор, гром­ко вос­клик­нув:
— Ка­кая раз­ни­ца: док­тор — не док­тор?! Глав­ное, че­ло­век пси­хо­ло­ги­чес­кий. Вы ведь прак­ти­чес­кий пси­хо­лог? Так? Не врёт рек­ла­ма? И от­зы­вы хо­ро­шие... Да вы дверь-то за­крой­те... Не бес­по­кой­тесь: я не буй­ный. Но пре­дуп­реж­даю, что не уй­ду, по­ка не вы­слу­ша­е­те.

Не от­ры­вая взгля­да от его ли­ца, я толк­нул дверь. За­мок щёлк­нул.
— Я при­ни­маю в ка­би­не­те. В рек­ла­ме на­пи­сан ад­рес. До­ма — в экстрен­ных слу­ча­ях. Это вам бу­дет очень до­ро­го сто­ить.
— День­ги, день­ги... Что день­ги? Пре­зрен­ный ме­талл... Бу­маж­ки...

Он до­стал из кар­ма­на пид­жа­чиш­ки вну­ши­тель­ную пач­ку банк­нот, пе­рех­ва­чен­ную ре­зин­кой, по­вер­тел пе­ред ли­цом, про­шёл к сто­лу, по­ло­жил на ли­с­ты и скольз­нул к ди­ва­ну. Лег­ко при­сел. И не­ожи­дан­но за­ис­ки­ва­ю­щим го­ло­сом, ти­хо улыб­нув­шись, вы­го­во­рил:
— Умо­ляю... Прос­ти­те ве­ли­ко­душ­но... Ис­то­рия моя для вас лю­бо­пыт­на бу­дет...

Го­рест­ный взгляд до­вер­шил де­ло... Сколь­ко раз я ко­рил се­бя за собст­вен­ную уступ­чи­вость и мяг­кость... Эм­па­тия во всей кра­се... Будь она не­лад­на!..

Я сел в крес­ло на­про­тив ди­ва­на. Тот, лег­ко ка­са­ясь бо­ро­ды, нег­ром­ко на­чал:
— Я — Ми­ха­ил Фёдо­ро­вич Цап­лин. Мне чуть боль­ше со­ро­ка, и я тон­ко и хо­ро­шо об­ра­зо­ван. Био­ф­ак уни­вер­си­те­та... Кни­ги чи­тал по­учи­тель­ные, умст­вен­ные... Ро­дил­ся в этом го­ро­де... И жил... Жил... Без­мя­теж­но... До по­ры...

Его ли­цо по­сто­ян­но ме­ня­ло вы­ра­же­ние. И вот что стран­но: со­вер­шен­но не­зна­ко­мое, оно ко­го-то мне на­по­ми­на­ло. Ка­за­лось, мгно­ве­ние, и вспом­ню, но чер­ты усколь­за­ли при­зрач­но...

Он бо­лез­нен­но прос­то­нал:
— Не­вы­но­си­мо... За что ж та­кие му­ки?!

— Во­ды на­лить?
— Оставь­те! Это во­дой не заль­ёшь...

И тут вдруг — сме­шок.
— И не уто­пишь... Я ку­тил по мо­ло­дос­ти ли­хо. Кар­ты, пле­чи­ки, шей­ки, нож­ки... Не упус­кал ни ми­га, ко­то­рый су­лил сла­дост­рас­тие. За­чем вся де­ва, если есть ко­ле­но?..

По­том же­нил­ся, де­ти... За­бо­ты... Се­мей­ная тьма... Ту­пое спо­койст­вие... И как-то... слу­чай со­всем не­дав­ний... Ме­ся­ца, по­жа­луй, два то­му... Слу­чай так се­бе, но хло­пот до­ста­вил мне мно­го...

Прос­ти­те... Про­снул­ся я тог­да ут­ром, по­тя­нул­ся слад­ко, а лу­чик солн­ца — мне в глаз... И ра­дост­но мне ста­ло, счаст­ли­во, буд­то всё-всё хо­ро­шо бу­дет... Не толь­ко сей­час, а всег­да... Всег­да, чувст­ву­е­те?..

И тут же вдруг вспом­ни­лась кар­ти­на, ко­то­рую в Мюн­хе­не в Ста­рой пи­на­ко­те­ке ви­дел... На ней — неж­но-та­инст­вен­ный свет ма­ня­щий па­да­ет на пле­чи свя­той Це­ци­лии. Бла­жен­ные грёзы охва­ти­ли ме­ня... И угас­ли... Как буд­то за­ны­ла ста­рая ра­на...

Су­до­рож­ная гри­ма­са ис­ка­зи­ла его ли­цо. И вновь мельк­ну­ло что-то зна­ко­мое мне...
— Слу­шай­те... За­ста­ре­лая, тяж­кая ра­на... Ще­мя­щая... У! Ох!..

Он за­крыл гла­за, по­тёр паль­ца­ми лоб... Ми­ну­ту мол­ча­ли... Не под­ни­мая век, он про­из­нёс:
— Мне ста­ло ка­зать­ся, что я дол­жен что-то вспом­нить... Я на­пря­гал па­мять, ста­рал­ся, си­лил­ся... И вне­зап­но вспом­нил!

По­след­нюю фра­зу он вы­крик­нул, гла­за рас­пах­ну­лись, те­ло об­мяк­ло и сби­лось в глу­би­ну ди­ва­на. От­ту­да сдав­лен­ным, но от­чёт­ли­вым шё­по­том до­нес­лось:
— Од­наж­ды гу­ля­ли мы с при­яте­ля­ми день, ве­чер, ночь... Креп­ко, раз­гуль­но от­жи­га­ли. А на­ут­ро, раз­го­ря­чён­ные, пья­ные, за­те­я­ли спор... Ме­ня раз­за­до­ри­ли... И я... Я! Де­ся­ти­лет­нюю де­воч­ку из­на­си­ло­вал.

Он рез­ко воз­вы­сил го­лос, вы­рвал­ся из ди­ва­на, под­бе­жал к ок­ну, по­ши­ре рас­пах­нул фор­точ­ку, за­про­ки­нув го­ло­ву, не­сколь­ко раз вдох­нул, по­вер­нул­ся и, вце­пив­шись в ме­ня взгля­дом, про­ро­нил:
— Те­перь, глав­ное. По­след­нюю фра­зу я вслух ска­зал... Вы­му­чил, вы­да­вил, как гной из ра­ны... И тут же яс­но услы­шал уко­риз­нен­но — воз­му­щён­ный жен­ский го­лос: «Ужас! Здесь де­ти! По­ми­луй вас Б-г, Фёдор Ми­хай­ло­вич!»

...Эти сло­ва и го­лос снят­ся мне каж­дую ночь. Я про­сы­па­юсь с хо­лод­ны­ми и влаж­ны­ми ла­до­ня­ми, в оце­пе­не­нии, смя­те­нии и ото­ро­пи. Кто та­кой Фёдор Ми­хай­ло­вич? Я — Ми­ха­ил Фёдо­ро­вич!

Он всё бо­лее и бо­лее воз­вы­шал го­лос:
— Я на­шёл тро­их... Из тех, с кем пил тог­да. Не бы­ло ни­ка­ко­го спо­ра, го­во­рят... И ни­ко­го ты не на­си­ло­вал. Врёшь всё, мон­ст­ром вы­став­ля­ешь­ся... Мол, не как все лю­ди, а осо­бен­ный... Лю­бой грех со­вер­шить мо­гу. Го­во­рят: ты обык­но­вен­ный, но с меч­та­ми гнус­ны­ми. Гряз­но­го пре­ступ­но­го по­ступ­ка не бы­ло, а есть те­перь изощ­рён­ная, мер­зо­па­кост­ная фан­та­зия... По­ве­рил я... Толь­ко ска­жи­те, по­че­му так ще­мит внут­ри?

Он вздох­нул и не­твёр­ды­ми ша­га­ми по­до­шёл к ди­ва­ну. Тяж­ко опус­тил­ся, сжал го­ло­ву ру­ка­ми и за­дро­жал.

Фор­точ­ка с гро­хо­том за­хлоп­ну­лась. Я встал из крес­ла, за­крыл её на за­щёл­ку. Обер­нул­ся... На ди­ва­не ни­ко­го не бы­ло... Я ки­нул­ся к не­му, мед­лен­но сел и ос­то­рож­но по­вёл ру­кой по мес­ту ря­дом, слов­но на­де­ясь об­на­ру­жить вмя­ти­ну... По­том за­чем-то по­ню­хал ла­донь... Бро­сил­ся к сто­лу, смах­нул ли­с­ты... Кро­ме них, ни­че­го...

Я за­во­ро­жён­но смот­рел на па­да­ю­щие за­пи­си и вдруг со­об­ра­зил, ко­го на­по­ми­нал мне этот, ко­то­рый толь­ко что тут фан­та­зи­я­ми рас­па­лён­ны­ми бре­дил... Ну ко­неч­но! Он по­хож на Фо­тия... Я ди­ко осмот­рел­ся... Зна­ко­мая об­ста­нов­ка успо­ко­и­ла.

Я быст­ро пе­ре­одел­ся, взял мо­биль­ник, не­сколь­ко се­кунд по­дер­жал, раз­ду­мы­вая, су­нул в кар­ман вет­ров­ки и вы­шел из ком­на­ты.


* * *

Ког­да Фо­тий от­крыл дверь, я нег­ром­ко про­из­нёс:
— Ре­шил­ся зай­ти без звон­ка. Из­ви­ни.

Фо­тий по­сто­ро­нил­ся, при­гла­ша­ю­ще по­вёл ру­кой. Я про­шёл, слег­ка удив­лён­ный его мол­ча­ни­ем. По­смот­рел на ле­жа­щую на по­лу зна­ко­мую кни­гу и ос­то­рож­но ска­зал:
— Ра­бо­та­ешь?.. Я не­дол­го.

Фо­тий вклю­чил верх­ний свет, вы­клю­чил на­столь­ную лам­пу, раз­вер­нул пла­фон и за­дум­чи­во про­го­во­рил:
— Это хо­ро­шо, что ты при­шёл.

Он при­сел в крес­ло вполобо­ро­та ко мне, опер­ся на под­ло­кот­ник и, при­крыв ла­донью гла­за, по­гла­жи­вал бро­ви слег­ка дро­жа­щи­ми паль­ца­ми.
— Это хо­ро­шо, что ты при­шёл, — пов­то­рил он мед­лен­но. — Во­вре­мя.

Я ждал. Он взгля­нул на ме­ня сквозь паль­цы.
— Что-то про­изо­шло?
— Дав­но не ви­де­лись. Я мно­го ду­мал. И вот... По­тя­ну­ло.
— О чём ду­мал?.. При­сядь, ра­ди Б-га! А то ма­я­чишь, как столб... на эша­фо­те... Я то­же... раз­мыш­лял. Бе­се­ды вёл с од­ним... Тут.

Я не­воль­но огля­дел­ся. Фо­тий кри­во усмех­нул­ся:
— Не там ищешь. Он внут­ри ме­ня по­се­лил­ся. И чувст­ву­ет се­бя хо­зя­и­ном... Пом­нишь, здесь, у ме­ня, ты си­дел в этом крес­ле и ро­ман мой чи­тал... А я, чуть рань­ше, — вот это...

Фо­тий ткнул ру­кой в сто­ро­ну кни­ги на по­лу.
— По­ду­мал тог­да, за­чем судь­ба све­ла ме­ня так с тем бес­та­лан­ным со­чи­ни­те­лем? За­чем эта тос­ка — чу­гу­ном в грудь? Те­бя по­звал, чтоб не од­но­му... Ро­ман свой дал про­честь... По­том, по­том...

Фо­тий сжал обе­и­ми ру­ка­ми го­ло­ву, за­жму­рив гла­за, тос­кли­во вы­го­во­рил:
— Глю­ки... Эти глю­ки... Голь­бейн, пёст­ро оде­тые лю­ди... В ка­фе...

Про­тя­нул тя­гу­че:
— Ты слу­шай...

И, вце­пив­шись в под­ло­кот­ни­ки, взгля­нул на ме­ня при­сталь­но. По­мол­чал не­мно­го и про­дол­жил, ско­ро вы­бра­сы­вая фра­зы:

— Я го­во­рил те­бе. Ты успо­ка­ивал. Про лжи­во­го хрис­ти­а­ни­на рас­ска­зы­вал. Ко­то­ро­го по­бе­дил бес. Ко­го по­бе­дил? Ни­чтож­но­го со­чи­ни­те­ля! Вот это­го ро­ма­на... А я — со­всем иной ро­ман на­пи­сал. Дру­гой я че­ло­век! И бес мне не стра­шен. Так под­вёл ты тог­да... Ошиб­ся на­ив­ный пси­хо­лог! Он здесь. И я его бо­юсь... Он ужас­но глуп и изощ­рён­но умён... Жизнь ге­ния... Вот его дар... Мне.

Я дав­но си­дел на ди­ва­не. На по­след­них сло­вах чуть на­кло­нил­ся к Фо­тию и ти­хонь­ко вы­дох­нул:

— Я пре­дуп­ре­дить те­бя при­шёл. Мне ма­нок был... Ви­де­ние... Сон... Я ви­дел во­пло­щён­ную гнус­ную грязь, из­вер­га­ю­щу­ю­ся мерз­кую фан­та­зию в че­ло­ве­чес­ком об­ра­зе. Мель­ка­ли зна­ко­мые чер­ты во вре­мя его гад­ко­го рас­ска­за. Твои чер­ты! Твои! По­это­му я здесь.

Фо­тий вско­чил на но­ги и при­нял­ся ша­гать по ком­на­те как-то не­ров­но: то оста­нав­ли­ва­ясь, то спо­ро, то мед­лен­но... Так про­шло око­ло по­лу­ча­са. Вдруг он бух­нул­ся в крес­ло и, ви­но­ва­то улыб­нув­шись, по­про­сил:

— Рас­ска­жи под­роб­нее.
И, под­пе­рев под­бо­ро­док од­ной ру­кой, за­крыл гла­за.

Я при­лёг на ди­ван и на­чал рас­сказ с на­стой­чи­во­го сту­ка в дверь... Го­во­рил мед­лен­но, ста­ра­ясь пе­ре­дать ин­то­на­ции... Сквозь по­лу­прик­ры­тые ве­ки я вни­ма­тель­но на­блю­дал за Фо­ти­ем.

Он си­дел, не ше­ве­лясь. Толь­ко чуть на­ча­ла под­ра­ги­вать ру­ка, под­пи­ра­ю­щая под­бо­ро­док... Ког­да я го­во­рил о де­ся­ти­лет­ней де­воч­ке... И нер­в­но дёр­ну­лась бровь при упо­ми­на­нии Фёдо­ра Ми­хай­ло­ви­ча... По­том всё в Фо­тии за­мер­ло... А ког­да я ска­зал, как за­со­вы­вал мо­биль­ник в кар­ман вет­ров­ки и вы­хо­дил из ком­на­ты, то не­ожи­дан­но услы­шал ти­хое по­са­пы­ва­ние уснув­ше­го Фо­тия.

Я встал, вы­клю­чил свет и рас­по­ло­жил­ся на ди­ва­не, не раз­де­ва­ясь.


* * *

Ут­ром, ког­да я про­снул­ся, Фо­тия не бы­ло ря­дом. Его не бы­ло и на сле­ду­ю­щий день, и че­рез не­де­лю. Мо­биль­ник мол­чал, в ре­дак­ции от­ве­ти­ли, что он не по­яв­лял­ся... Че­рез де­сять дней я при­шёл по зна­ко­мо­му ад­ре­су и за­стал но­вых арен­да­то­ров — мо­ло­дую па­ру.

Фо­тий ис­чез, про­пал... Боль­ше я с ним не встре­чал­ся. А че­рез две не­де­ли по­лу­чил по поч­те цен­ную бан­де­роль с ро­ма­ном «ни о чём». И по­че­му-то стал чи­тать по­след­ний лист.

«...Я пи­шу свой ро­ман „ни о чём“. В нём нет кон­ца. Вер­нее, я его не ви­жу. Оче­вид­но, что­бы его за­кон­чить, на­до убить ге­роя... Ав­то­ра...

Я пи­шу об ощу­ще­ни­ях, о лёг­ких при­кос­но­ве­ни­ях, от ко­то­рых ста­но­вят­ся кра­си­вы­ми, о лю­дях, ко­то­рые на са­мом де­ле спят... Та­ков мой спо­соб про­снуть­ся и по­чувст­во­вать се­бя на­сто­я­щим. Хо­тя, воз­мож­но, я — прос­то ни­кто...

Ве­ли­кая ми­лость, что я спо­до­бил­ся пи­сать ро­ман... имен­но та­кой... „ни о чём“... Я вдруг по­нял, что гра­ни­цы не­по­пра­ви­мы. Гра­ни­цы та­лан­та, воз­мож­нос­тей... Ког­да я их ощу­тил, ког­да ока­зал­ся на краю, ког­да ни­че­го не оста­лось, кро­ме прос­то­го же­ла­ния про­жить собст­вен­ную судь­бу, а не под­дать­ся ис­ку­ше­нию раз­дви­нуть гра­ни­цы... Я стою у гра­ни­цы и не хо­чу её ото­дви­гать... По­это­му дол­жен за­кон­чить ро­ман сей­час...

Мне не нуж­на чу­жая судь­ба... Не моя жизнь... По­то­му что жи­ву­щий не сво­ей жизнью рис­ку­ет уме­реть не сво­ей смертью. А я... не хо­чу бе­жать от сво­ей смер­ти.

Мой друг, ты бу­дешь чи­тать это. Пой­ми, я мог бы убе­жать в ре­ли­гию, нар­ко­ти­ки или, ска­жем, в ка­кое-ни­будь све­то­нос­ное уче­ние... Как де­ла­ют мно­гие... Но... Я сде­лал вы­бор и ухо­жу... По­ка я не из­ме­нил­ся... В ко­неч­ном ито­ге, я всё ещё Фо­тий... А не сгус­ток па­то­ло­гий... По­ка... Хо­тя бы для те­бя.

Прос­ти ме­ня. Об­ни­маю».
Я мол­ча пла­кал. По­том с за­кры­ты­ми гла­за­ми об­нял его. И от­пус­тил на­всег­да.


* * *

Все ис­то­рии ког­да-ни­будь за­кан­чи­ва­ют­ся. И к ним не­че­го до­ба­вить...
В лю­бом слу­чае — бла­го­да­рю.


Эпи­лог

Фо­тий снит­ся мне поч­ти каж­дую ночь. У не­го вдум­чи­вые, про­ник­но­вен­ные, озор­ные гла­за... И весь он ка­кой-то при­под­ня­тый, вдох­но­вен­ный... Он го­во­рит мне что-то за­бав­ное и сме­ёт­ся...

А я ду­маю, как бы успеть предо­сте­речь всех, кто его зна­ет, что­бы они не про­го­во­ри­лись ему, что он боль­ше не жи­вёт...

Ведь если не ви­дишь, как че­ло­век умер, он для те­бя жи­вой.