Супермаркет
По утрам лёгкий дым с теплотрассы,
В супермаркет спешащий народ.
В упаковочном рае пластмассы
Покупателей время крадёт.
Сквозь красивость рекламной картинки
Возникает без всяких затей
Целый лес равнодушный инстинктов,
Бремя скрытых эмоций, страстей.
Жизни истина, вот она, рядом,
Даже сдачи скучающе сдаст.
Продавщицы блуждающим взглядом
Ретушируют лица у касс.
Пусть звенят турникетные рамы,
Предсказуем поток новостей —
Обязательно выскочат замуж,
Нарожают успешных детей.
Не беда, если сердце разбито,
Обустроят навязчивый быт,
Наберут невозвратных кредитов
И привычкою сделают стыд.
В потребительском счастье гипноза
От духовного мир отрешён,
Лёгкой жизни суровая проза
И сплошной летаргический сон.
Цеппелин
Гляди сыновьею любовью на горизонт, где, как налим,
Плывя, струи тугие ловит по нашей воле цеппелин.
Подставил смело ветру щёки над сонностью речных прохлад,
Несвоевременный — и в итоге, несовершенный аппарат.
Скрипит фанерная гондола, где командор засел птенцом.
Он на какой парад в просторе летит серебряным яйцом?
Нам дерзновенья века любы, подвластен, мил лубковый сказ,
Играйте ангельские трубы, звени моторами каркас.
Канаты свесились под брюхом, как письмена из узелков,
Гордись страна небесным духом, путь властелинов — он таков!
Мы покоряем раз за разом простор, не осознав предел.
Мечтою в кубатурах газа, судьбой неповторимых дел.
Черты
Вокзал украшают большие куранты,
Делец надувает у входа шары,
Баулы несут трудовые мигранты.
На нас азиатские смотрят миры.
Черты родовые и бремя отметин,
И нового ига мифический страх.
Отечества дым неказист и конкретен —
Листву прошлогоднюю жгут во дворах.
Сухие сидят лимонадные осы
На стенах буфета, и пахнет грозой.
Очкарик в айфон посылает вопросы,
Осклизлый жуёт бутерброд с колбасой.
Являлись мечты в золотистом загаре,
Казалось, удача опять в рукаве,
Кипела сирень на вокзальном бульваре,
Цыгане ругались на пыльной траве.
Смешались событья и дни — эпигоны,
И, слёз не стесняясь своих на лице,
Я думал о счастье. Толпились вагоны,
Былые черты умещая в столбце.
Перекрестье
Летящий шум от миросотворенья,
Из космоса до ветреного дня.
Я знал слова печали и забвенья,
Но думал: это всё не про меня.
Из комнаты, откуда убежали
Года в стекло и залегли во тьме,
На мрачные панельные скрижали,
Пятиэтажек в тихой стороне.
У времени — замашки святотатца,
Бредущего, на миражи огней.
В желании скитаться и расстаться,
Среди бетона, ветра и камней.
Так, где живут, согласные стихии
И ломятся от праздников столы?
Рога где поднимая золотые,
Бредут в тиши библейские волы?
Где вечности отпляшут на потребу,
Порой до крови закусив губу,
И где порой ломает стены небо,
Гудя в Иерихонскую трубу.
Там произносят тайное известье,
Оно и есть краеугольный пласт,
Земной дороги тяжкой, перекрестье,
Сжимает нас и проникает в нас.
Башня
Нам достался Господь бесшабашный,
Трудоголик, водитель калек.
Вавилонскую строили башню —
Был такой у страны нацпроект.
Он стоял у корыта с цементом,
Он дразнил октябрятским значком.
Осыпалась листва позументом,
И лежала природа ничком.
Шлакоблоки замешивал пóтом,
И пока вырастала стена,
Польский спирт разбавляли компотом,
И его разливал Сатана.
Он шумерам кидал караваи
И над ними глумился без слов.
Подъезжали к подножью трамваи,
Доставлявшие новых рабов.
Помолись в производственном цикле,
Непорочный осваивай план,
Будет солнце — серебряный сикель —
Опускаться в дырявый карман.
Так росла до небес без возврата —
Белым камнем над миром сиять,
В окруженье рабочего мата
Языки и себя забывать.
Передовица
ЛЭП чернеют на закате
Среди просеки к реке.
Свет последний солнце тратит,
Исчезая налегке.
Спит ржавеющий бульдозер,
Вахта брошена в тоске,
И душа — в анабиозе
На сухом речном песке.
Острый ветер производства
Двинет крана рычаги,
Трудовое первородство
Загудит среди тайги.
И, в платке явившись красном,
Крановщица, знатна вся,
Миражом скользит прекрасным,
Колыхая телеса.
Жизнь былая с убежденьем
Ставит памяти вопрос,
Тлен мешая с вожделеньем
В лязге тросов и колёс.
Снова оживают лица,
Кочегарный запах мест,
А в башке — передовица
С запозданьем мысли ест.
Каллиграфия
Непостоянство кружит голову,
Дождём с утра укрыв края.
Вода мерцает в лужах оловом,
Вернувшись на круги своя.
Как в чёрно-белой фотографии
Контраст необходимо чист.
И мокрой шиной каллиграфию
Оставил велосипедист.
Возродив огонь
Возродив огонь из сажи,
Сотворив ещё чудес,
Никому не скажешь даже,
Что и сам теплом воскрес.
Пламя языками чалит,
Треск костра почти затих,
В толкование печалей,
Или радостей благих.
Обостряет восприятье,
Познавать явленья суть,
Это странное занятье —
Изучать лучистый путь.
Жить бы дальше не по числам,
По законам естества,
Даль и тьму наполнив смыслом
Одинокого костра.
Тихий свет
Я встану спозаранку,
Пойму, что день нелеп,
Бычков открою банку,
Нарежу чёрный хлеб.
Где утро в темя дышит,
И брезжит тихий свет.
Садись, избранник свыше,
На скромный табурет.
И будет стол, поверьте,
Гостеприимно прост,
Так выглядит бессмертье,
За это первый тост.
На середине лета
Зачем такой сарказм,
И неживых предметов,
Не суетный соблазн?
Черна под утро зелень,
Двора угрюмый свод,
Лишь остаётся верить,
До дрожи: всё пройдет!
Мелки на асфальте
На асфальте цветными мелками,
Нарисованный домик с трубой,
Неказистый корабль с парусами,
Небосвод небольшой, голубой.
Голенастое дитятко, здравствуй!
Дай вернуться в твой возраст на миг,
У курносого облика странствий,
На лице торжествующий блик.
Простота накануне улыбки,
На качелях взлетает восторг,
И кузнечик играет на скрипке
В пёстрой клумбе, похожей на торт.
Но упрямое время верстает,
Упрекнув фантазёра во лжи,
Мальчуган дураком вырастает,
И зарёванный дальше бежит.
Так какой мы помазаны кровью,
Если гостем случайным в дому,
Вера общая схожа с любовью?
Но противна хмельному уму.
Дол
Швыряет полдень на весы небес: где гром, а где прохладу.
Пастух, бегущий от грозы, застывшее у речки стадо.
Огонь и хлябь — благая весть, покуда в напряженье полном
Поток готов в запруду сесть перед раздвоенностью молний.
Они родят лиловый дым, по полю он ползёт украдкой.
Куря и смешиваясь с ним, пастух дрожит под плащ-палаткой.
Осмысливая страх и вздор, пугливость вымокших животных,
Достал он красный помидор, лоб утерев ладонью потной.
И дух отчаянно хмельной, среди пернатых и растений,
Качают головой больной кусты в стеклянном оперенье.
И дол, в затишье на испуг явился, первозданно скроен,
Как будто делом наших рук освоен и благоустроен.
Бубенчик
В жажде жизни, в её круговерти,
Перемешаны правда и ложь,
Много скучного в опыте смерти,
Не тождественно правилам… Что ж?
Безутешно одетый дух речи,
Удивлял повседневности бровь,
И за ближнего страх недалече,
Был на жалость похож и любовь.
Но размажь эту смесь мастихином,
Не жалей не кармин, не белил,
Ремесла полновесным цехином,
Ты давно и за всё заплатил!
Небо крыл непечатною жестью,
Жадно ел пирожки с требухой,
Исходивший глухие предместья,
Молодой, бесшабашный, бухой.
Муки вечные щедрой пригоршней,
Собирал и прощенья просил …
Потому и в груди, скомороший,
Вместо сердца бубенчик носил.
Цветок зелёный
Жизнь устаёт печали мерить,
И толковать приметы в путь,
Туда, где створчатые двери
Успеют времена сомкнуть.
Запомни, в этот век железный,
Пока ещё ты молодой,
Дни вытекаю бесполезно
Из крана жёсткою водой.
Где распадаются в пределах,
Уходят в наважденье прочь,
Тобой и вечностью, без дела,
Читаемые день и ночь.
Пусть млечный путь нависнет кроной,
Над миром, что ужасно прост;
Где в вечности уединённой,
Цветок зелёный и погост.
Не в счёт
Живу без здешнего уклада,
И воздух дождевой не в счёт,
Лишь только ветер, так как надо,
Листом в небытие несёт.
Один среди пустынной рощи,
Где даже мысль возникнет вслух,
Что есть мучительней и проще —
Вокруг сквозной, свободный дух.
Свежа в нём мера откровений,
Мгновенья словно из крупиц,
Рассыпанные ловят тени,
Взлетающих над кроной птиц.
Пока прощальные их крики,
Небес сомнут водоворот,
В минутах этих есть безликий,
Тревожный яд земных щедрот.
Усталый век
Пустынный мыс и берег пенный,
И одичалый пляж песком лучист,
Жизнь быстротечна, смысл её священный,
В обрывке фраз прохожего в ночи.
Неверен свет и правила утраты,
Как смена вех идут судьбе в зачёт,
Свободы нет и снова виновато
Усталый век пожмёт тебе плечом.
