ЧИ­ТАЯ ПРЯ­ХИ­НА…

ПО­ИСК СВЕ­ТА

Ге­ор­гий Пря­хин. КРАС­НАЯ ЗО­НА. По го­ря­чим сле­дам. Эс­се. Про­фи­ли. Пье­сы для чте­ния. — Санкт — Пе­тер­бург, из­да­тельст­во «ЛЮ­ДО­ВИК», 2021. — 536 с.

Пос­ле­с­ло­вие в кни­ге — это не­ко­то­рый ка­зус, со­гла­си­тесь. Чи­та­тель кни­гу про­чёл, и те­перь ты хо­чешь ему объ­яс­нить, чем она хо­ро­ша. И тем са­мым как бы хо­чешь ска­зать, что за­гля­нул глуб­же дру­гих и уви­дел боль­ше.

Я бы и не взял­ся пи­сать, но есть при­чи­на. Лич­ная. Эта кни­га воз­ни­ка­ла у ме­ня на гла­зах. И вы­рас­та­ла она стран­ным об­ра­зом — не из кор­ней, не из ство­ла, а слов­но бы из ни­че­го, из лис­ти­ков и ве­то­чек, из кро­ны — сверху вниз. По­том и ствол на­ри­со­вал­ся и уко­ре­нил­ся — всё со­шлось в строй­ной ар­хи­тек­ту­ре про­яв­лен­но­го за­мыс­ла, где уже о слу­чай­нос­ти не мо­жет быть ре­чи.

Де­ло ещё в том, что не­ко­то­рые свои ли­те­ра­тур­ные лис­ти­ки и ве­точ­ки Пря­хин Ге­ор­гий Вла­ди­ми­ро­вич при­сы­лал мне по элек­трон­ной поч­те — по ме­ре их по­яв­ле­ния. Обыч­ные пи­са­те­ли мыс­ли и впе­чат­ле­ния рев­ни­во скла­ды­ва­ют в ко­пил­ку, что­бы по­том, на­ко­нец, ког­да си­ту­а­ция со­зре­ет, угнез­дить­ся у твор­чес­кой лам­па­ды.

Пря­хин дру­гой по­ро­ды, и в кни­ге это осо­бен­но про­яви­лось. Он го­ряч и не­тер­пе­лив, он, из­ви­ни­те за про­из­водст­вен­ную ана­ло­гию, пе­ре­ра­ба­ты­ва­ет жизнь на по­сто­ян­ной ос­но­ве — в рас­ска­зы-эс­се. Ещё и чер­ни­ла не вы­сох­ли, а опус уже чи­та­ют ис­ку­шён­ные в пи­са­тельст­ве друзья, и если про­мед­лил с от­ве­том — зво­нок: «Что ска­жешь?» Ещё день-два, и эс­се ока­зы­ва­ет­ся на стра­ни­цах еже­днев­ной га­зе­ты, ста­но­вясь гвоз­дём но­ме­ра. Га­зе­ты Пря­хи­на лю­бят, при­чём га­зе­ты раз­ной по­ли­ти­чес­кой ори­ен­та­ции — от «Но­вой» до «Рос­сий­ской», что лиш­ний раз до­ка­зы­ва­ет: пи­са­те­ля в опре­де­лён­ную кле­точ­ку (клет­ку) не умес­тить, од­ним цве­том не обо­зна­чить.

С твор­чес­кой же лам­па­дой у Ге­ор­гия Вла­ди­ми­ро­ви­ча на­пря­жён­ка, в из­да­тель­ской су­е­те не до неё, а до­ма есть кое-что по­важ­нее: вну­ки. Но ведь жур­на­лис­ту — а он в жур­на­лис­ти­ке про­де­лал впе­чат­ля­ю­щий путь — и прос­той спич­ки до­ста­точ­но: чирк­нул и, по­ка го­рит ду­ша не­тер­пе­ни­ем, по­ло­жил на бу­ма­гу мыс­ли и впе­чат­ле­ния. И хо­тя сам Пря­хин го­во­рит, что дол­го вы­трав­ли­вал из се­бя жур­на­лис­та, к счастью, де­ло это не до­вёл до кон­ца — не­да­ром сво­ей ру­кой вы­вел вслед за за­гла­ви­ем кни­ги: «по го­ря­чим сле­дам». Ре­ак­ция на со­бы­тия у не­го преж­няя — ре­пор­тёр­ская. Вер­нее, не на со­бы­тия, не хо­чет­ся упро­щать, ско­рее — на тем­пе­ра­ту­ру в со­ци­у­ме. Рос­сия под его пе­ром — как ле­до­кол, ко­то­рый то взла­мы­ва­ет лёд, то вмер­за­ет в не­го. Нас со­про­вож­да­ют разо­ча­ро­ва­ния, тре­во­ги, фан­том­ные бо­ли по утра­чен­ной им­пе­рии… Это взгляд уже не толь­ко жур­на­лис­та, но че­ло­ве­ка, всерь­ёз по­бы­вав­ше­го во влас­ти, ра­бо­тав­ше­го с пер­вы­ми ли­ца­ми го­су­дар­ст­ва. И это ещё од­но из­ме­ре­ние кни­ги, где ав­тор­ское «я» су­щест­ву­ет поч­ти в кос­ми­чес­ком диа­па­зо­не. Тут и нос­таль­ги­чес­кий экскурс в собст­вен­ное пос­ле­во­ен­ное дет­ст­во, и пря­мое по­па­да­ние на той же вол­не вос­по­ми­на­ний в сви­ту пре­зи­ден­та СССР, где Ге­ор­гий Пря­хин — сви­де­тель и участ­ник пе­ре­го­во­ров — офи­ци­аль­ных и ку­лу­ар­ных — с силь­ны­ми ми­ра се­го.

Так и идут по стра­ни­цам «Крас­ной зо­ны» эти две жиз­ни. Из си­рот­ско­го по­лу­го­лод­но­го дет­ст­ва со всем, что к не­му при­ла­га­ет­ся, пи­са­тель из­вле­ка­ет столь­ко все­по­беж­да­ю­ще­го све­та, теп­ла и кра­со­ты, что хо­чет­ся пла­кать. А зна­ние при­ро­ды влас­ти по­зво­ля­ет мо­де­ли­ро­вать сю­же­ты и кар­ти­ны шек­с­пи­ров­ско­го зву­ча­ния. Та­ко­вы в мо­ём пред­став­ле­нии, по край­ней ме­ре, два рас­ска­за — о двух встре­чах: Ста­ли­на с ма­терью, «вы­пи­сан­ной» им из Го­ри и до­став­лен­ной в Кремль, и Кур­ча­то­ва с Бе­ри­ей.

Че­го толь­ко мы не чи­та­ли о вож­де, но гла­за­ми Ека­те­ри­ны Джу­гаш­ви­ли уви­де­ли его впер­вые. И взгляд су­хонь­кой ста­руш­ки, лю­бя­щей, ко­неч­но, сво­е­го единст­вен­но­го сы­на — единст­вен­но­го, кто вы­жил из её де­тей, — слов­но сти­ра­ет дру­гие вер­сии. Мы по­лу­ча­ем под­лин­ник — та­кое ощу­ще­ние. Вот, ка­за­лось бы, что нуж­но ма­те­ри? Вся жизнь в нуж­де, и все­власт­ный сын да­рит ей бе­лом­ра­мор­ный дво­рец, а она сбе­га­ет в при­строй­ку к при­слу­ге. Её уса­жи­ва­ют в нар­ко­мов­ский са­лон-ва­гон, а она на бли­жай­шей оста­нов­ке про­сит за­се­лить его пас­са­жи­ра­ми с деть­ми и ухо­дит в ку­пе к про­вод­ни­кам. Сын смот­рит со всех пла­ка­тов, лик буд­то вы­се­чен из кам­ня, а ей боль­но смот­реть — не он!

Я за­ду­мал­ся над ис­то­ри­ей с на­тель­ным крес­ти­ком, ко­то­рый мать сы­ну по­вя­за­ла, а по­том по­лу­чи­ла его на­зад — уже в по­ез­де, уез­жая до­мой. Не­уже­ли это прав­да? И мать об­ли­ла мед­ный крес­тик сле­за­ми… Де­ло, ко­неч­но, не в крес­ти­ке, а в по­пыт­ке вер­нуть «преж­не­го Со­со». Но его уже не бы­ло.

Эта ис­то­рия и сле­ду­ю­щая — «Ака­де­мик Кур­ча­тов едет к Лав­рен­тию Бе­рии» — вос­при­ни­ма­ют­ся как ис­то­ри­чес­кая ре­кон­струк­ция, на­столь­ко убе­ди­тель­ны и в ос­но­ве сво­ей до­сто­вер­ны. Ге­ор­гий Вла­ди­ми­ро­вич в жур­на­лист­ской сво­ей ипо­ста­си ещё и те­ле­ви­зи­он­щик, он зна­ет, как стро­ит­ся кар­тин­ка, как важ­ны в ней не толь­ко глав­ные ге­рои, но и го­во­ря­щие де­та­ли. Всё это есть в рас­ска­зе — и особ­няк, где оби­тал крем­лёв­ский Ме­фис­то­фель, и гру­зин­ское за­столье, и раз­го­вор, как бы не­при­нуж­дён­ный, но по су­ти сво­ей опас­ный, округ­ло и мяг­ко ло­ма­ю­щий Кур­ча­то­ва. Ака­де­ми­ку пред­сто­ит пре­сту­пить чер­ту, за ко­то­рой он вряд ли смо­жет се­бя прос­тить. Взрыв атом­ной бом­бы, пер­вое ис­пы­та­ние и пер­вое пре­дуп­реж­де­ние аме­ри­кан­цам — всё так, но это­го ма­ло. Нуж­на кровь. Жерт­воп­ри­но­ше­ние. Дья­вол при­тво­ря­ет­ся Бо­гом. Не этот, ко­то­ро­му по­ру­че­но учёно­го «под­го­то­вить», а тот, к ко­то­ро­му зав­тра ид­ти в Кремль. Меж­ду ним и его под­руч­ным уже всё ре­ше­но.

Эта ис­то­рия хо­ро­шо из­вест­на: ма­ло бы­ло ис­пы­тать бом­бу и об­лу­чить жи­вот­ных с целью бу­ду­щих ис­сле­до­ва­ний. Об­лу­чить на­до бы­ло и ни­че­го не по­до­зре­вав­ших лю­дей, сви­де­те­лей ис­пы­та­ния, — да, об­ла­чён­ных в кос­тю­мы спец­за­щи­ты, но аб­со­лют­но без­за­щит­ных. Они бу­дут пры­гать от ра­дос­ти, гля­дя на за­би­ра­ю­щий прост­ранст­во гриб, а по­том нач­нут уми­рать один за дру­гим. Это пов­то­рит­ся не раз и на сле­ду­ю­щих ис­пы­та­ни­ях в те­че­ние де­ся­ти­ле­тий…

Пов­то­ряю: кол­ли­зия из­вест­на, но Пря­хин «все­го лишь» опи­сы­ва­ет раз­го­вор Кур­ча­то­ва с Бе­ри­ей, ко­то­рый прос­то мог бы учё­но­му при­ка­зать, но не де­лал это­го, а вёл его, как быч­ка на ве­рёвоч­ке, вёл-вёл и под­вёл… под мо­на­с­тырь.

Дья­вол в де­та­лях — в дан­ном слу­чае это зву­чит бук­валь­но. Пря­хин ис­сле­ду­ет, по су­ти, и со­блаз­не­ние, и гре­хо­па­де­ние. Сю­жет поч­ти биб­лей­ский, точ­но и слов­но бы от­стра­нён­но вы­пи­сан­ный — до по­след­не­го штри­ха.

В от­стра­нён­нос­ти этой нет ни­ка­ко­го сек­ре­та, прос­то обе ис­то­рии — это клас­си­чес­кие рас­ска­зы в от­ли­чие от пре­об­ла­да­ю­щих в кни­ге эс­се, в ко­то­рых бук­валь­но вы­ра­жен го­го­лев­ский по­сыл «пи­сать че­рез се­бя».

На ко­ну бы­тия и не­бы­тия — на­ша спо­соб­ность хра­нить вос­по­ми­на­ния и с ни­ми — весь мир. Пря­хин дав­но раз­мыш­ля­ет об этом, в эс­се «Аль­ц­гей­мер» он упо­ми­на­ет по­весть Мак­са Фри­ша «Че­ло­век по­яв­ля­ет­ся в эпо­ху го­ло­це­на», но та­кая те­ма мо­жет прий­ти к пи­са­те­лю толь­ко из­нут­ри. И по­во­дом — во вся­ком слу­чае, так по­стро­ен сю­жет это­го за­мыс­ло­ва­то­го сколь­же­ния на вол­не вос­по­ми­на­ний — по­слу­жил кро­хот­ный эпи­зод. Да­же не эпи­зод, а не­ожи­дан­ный хо­ло­док стра­ха: уви­дел до бо­ли зна­ко­мый пред­мет, вер­нее при­бор, не­по­нят­но для че­го су­щест­ву­ю­щий в рес­то­ран­ном за­кут­ке, и вдруг не вспом­нил его на­зва­ния. Сло­во «ка­мер­тон» уле­те­ло! И не воз­вра­ща­лось не­сколь­ко дней. Ког­да это слу­ча­ет­ся с лю­бым из нас в опре­де­лён­ном воз­рас­те, а вот дру­гое сло­во — аль­ц­гей­мер — по­че­му-то вспо­ми­на­ет­ся очень лег­ко. И ко­неч­но, ты на­чи­на­ешь да­вить на се­бя. Да­вить и на­кру­чи­вать. А мо­жет, мы са­ми сво­им стра­хом вы­зы­ва­ем аль­ц­гей­мер — это­го, по опре­де­ле­нию Пря­хи­на, со­вре­мен­но­го Лю­ци­фе­ра? «Ког­да он, Фриш, — за­ме­ча­ет Ге­ор­гий Вла­ди­ми­ро­вич, — пи­сал эту вещь, мир ещё не знал это­го зло­ве­ще­го ав­стро-гер­ман­ско­го име­ни: Аль­ц­гей­мер». И до­бав­ля­ет: «Не бы­ло име­ни — не бы­ло и бо­лез­ни?»

Из пус­тяч­ка, из коль­нув­ше­го стра­ха Пря­хин и вы­во­дит своё эс­се — по­сте­пен­но, как бы не­хо­тя, на­чи­на­ет про­яв­лять­ся кар­тин­ка, ис­то­рия и… уже не вы­брать­ся из этих те­нёт, не до­чи­тав.

Ма­гия та­кой пря­хин­ской про­зы в том, что она це­ли­ком по­стро­е­на на ас­со­ци­а­ци­ях, ко­то­рые на са­мом де­ле и есть кор­ни эс­се. От­ступ­ле­ния ав­то­ра всег­да втя­ги­ва­ют чи­та­те­ля в со­раз­мыш­ле­ние и на­граж­да­ют собст­вен­ны­ми ас­со­ци­а­ци­я­ми. Ино­го креп­ко­го пи­са­те­ля чи­та­ешь и хо­дишь на цы­поч­ках. А Пря­хин по­гру­жа­ет те­бя в свой мир, а за­од­но — и в твой собст­вен­ный.

Чи­тая «Аль­ц­гей­мер», я ду­мал о сво­ём дру­ге Оле­ге Во­ло­ви­че, очер­кис­те из «Тру­да». Пря­хин опи­сал, как то ли в 1989-м, то ли в 1990-м при­ле­тел с Гор­ба­чё­вым в Ка­ли­фор­нию и по­след­ний раз ви­дел Рей­га­на. «По­за­вче­раш­ний гла­варь „ве­ли­ко­леп­ной се­мёр­ки“ и, увы, вче­раш­ний — ве­ли­кой стра­ны» уже по­пал в объ­я­тия «без­молв­но­го са­та­ны». И он знал об этом, зна­ли и участ­ни­ки встре­чи. «Взгляд са­мо­го Рей­га­на ещё не рас­се­ян, но смот­рел он уже сквозь те­бя. Еже­ли и был сос­ре­до­то­чен, то на чём-то, что рас­по­ла­га­лось да­ле­ко-да­ле­ко за тво­ей спи­ной и ви­де­лось толь­ко ему од­но­му».

Вот и друг мой Олег од­наж­ды на­чал смот­реть как бы сквозь те­бя в ка­кую-то свою даль, и улыб­ка ста­ла не­уло­ви­мо дру­гой. А по­том — в си­лу не­ист­ре­би­мой ин­тел­ли­гент­нос­ти, дер­жав­шей­ся в нём до кон­ца, — де­лал вид, что узна­ёт нас с же­ной, ког­да мы по дав­ней тра­ди­ции при­еха­ли к не­му в Тверь встре­чать Но­вый год. Очень это бы­ло боль­но.

По­ка кни­га с гри­фом «по го­ря­чим сле­дам» скла­ды­ва­лась, не­ко­то­рые со­бы­тия её об­го­ня­ли. Бро­же­ние в Бе­ло­рус­сии, ис­то­рия с На­валь­ным, ки­пя­щие страс­ти в США… Но Пря­хин ве­дёт раз­го­вор о про­цес­сах бо­лее глу­бин­ных и про­дол­жи­тель­ных, из ко­то­рых всё вы­рас­та­ет, — об эти­чес­кой, куль­тур­ной ос­но­ве, о том, что нас де­ла­ет людь­ми или сби­ва­ет в ста­до.

За­де­ло ме­ня за жи­вое эс­се «Ин­тел­ли­ген­ция и жес­то­кость» — да так, что за­хо­те­лось с Ге­ор­ги­ем Вла­ди­ми­ро­ви­чем по­спо­рить. Тем бо­лее что он со­про­во­дил свой текст под­за­го­лов­ком «по­ле­ми­чес­кие за­мет­ки».

Пря­хин пи­шет: «Ин­тел­ли­гент гре­зит си­лою, и сам в ме­ру собст­вен­но­го та­лан­та или его от­сут­ст­вия, флей­тою, в тран­се, са­мо­заб­вен­но вы­кли­ка­ет гюр­зу из-под „го­ря­че­го кам­ня“. Из-под ко­пы­та „ко­ня сво­е­го“. Что там го­во­рить о так на­зы­ва­е­мой „эк­шн-ли­те­ра­ту­ре“ и про­чей ма­ку­ла­ту­ре, о бес­ко­неч­ных кро­ва­вых ки­но и те­ле­по­дел­ках (те­ле­под­дел­ках?) — не­по­треб­ные раз­бор­ки куль­ти­ви­ру­ют­ся се­год­ня и пря­мо в „пря­мых“ эфи­рах, впол­не, по на­зва­ни­ям, рес­пек­та­бель­ных…»

Под каж­дым сло­вом го­тов под­пи­сать­ся, кро­ме од­но­го: ин­тел­ли­гент. Ког­да кто-то по­но­сит ин­тел­ли­ген­тов, на са­мом де­ле клей­мит псев­до­ин­тел­ли­ген­тов. Тех же пря­хин­ских «оч­ка­ри­ков», ко­то­рые в опре­де­лён­ной скло­нён­ной по­зе сто­ят пе­ред властью и до­ят её по­ти­хонь­ку впол­не се­бе праг­ма­тич­но, вы­клян­чи­вая день­ги на без­дар­ные кни­ги, филь­мы, ни­ко­му не нуж­ные гу­ма­ни­тар­ные про­грам­мы.

Мо­жет, по­ра в по­ня­тие «ин­тел­ли­гент» вклю­чить не толь­ко ин­тел­лект, но и мар­ке­ры нравст­вен­нос­ти? А во­об­ще, по-мо­е­му, в чис­том ви­де ин­тел­ли­гент­ность не встре­ча­ет­ся, как и всё в при­ро­де, но есть лю­ди поч­ти тож­дест­вен­ные это­му по­ня­тию. Как, на­при­мер, моя ба­буш­ка. Эру­ди­ция, ин­тел­лект, куль­ту­ра, но это не всё. Чувст­во до­сто­инст­ва, ес­тест­вен­ная прос­то­та, му­жест­во и бла­го­родст­во. Сколь­ко она спа­са­ла лю­дей! Ез­ди­ла на при­ём к Ста­ли­ну, вы­зво­ляя «вра­га на­ро­да», силь­но рис­ко­ва­ла и со­хра­ни­ла-та­ки жизнь со­вер­шен­но по­сто­рон­не­му че­ло­ве­ку. Рус­ская ин­тел­ли­ген­ция XIX ве­ка в боль­шинст­ве сво­ём бы­ла в оп­по­зи­ции к влас­ти. На­вер­ное, это луч­ше, чем пе­ред властью за­ис­ки­вать. Но у вся­кой край­нос­ти есть пре­дел: быть не­за­ви­си­мым — од­но, бо­роть­ся с по­мощью тер­ро­ра — дру­гое, сте­лить­ся пе­ред властью — третье. И во всём участ­ву­ет как бы ин­тел­ли­ген­ция.

Нам бы со сло­вом этим, ру­га­тель­ным и дра­го­цен­ным, по­точ­нее опре­де­лить­ся, вер­нее, до­го­во­рить­ся о точ­ке от­счёта…

Оста­лись две ве­щи, о ко­то­рых не мо­гу не ска­зать. О не­дав­но на­пи­сан­ном эс­се «Крас­ная зо­на», ко­то­рое из­ме­ни­ло кни­гу — не толь­ко её на­зва­ние. И ко­неч­но, о пье­се для чте­ния «Сня­тие с по­ез­да», ко­то­рая то­же ма­те­ри­а­ли­зо­ва­лась не так дав­но. Имен­но ма­те­ри­а­ли­зо­ва­лась — не мо­гу пред­ста­вить, что её мож­но бы­ло на­пи­сать.

Впро­чем, и рас­сказ-эс­се «Крас­ное зо­на» — это не то, что пи­шут, скла­ды­вая сло­ва в пред­ло­же­ния. Это то, что рож­да­ет вре­мя, да­вая пра­во его вы­ра­зить пи­са­те­лю, по­пав­ше­му в эпи­центр ко­вид­ных со­бы­тий. Вре­мя и энер­гия на­ко­пив­шей­ся бе­ды, ко­то­рую не жда­ли, не зва­ли и вы­про­во­дить ни­как не уда­ёт­ся. Поч­ти апо­ка­лип­сис: сто­ны за тон­кой сте­ной боль­нич­ной па­ла­ты, ка­тал­ки, как те­ни, пе­ре­се­ка­ю­щие ве­чер­ний двор, уво­зя тех, ко­го уже не на­до спа­сать… Мир по­гру­жа­ет­ся в не­бы­тие? Нет! У Пря­хи­на он уже воз­вра­ща­ет­ся на кру­ги своя, по­лу­чив гор­чай­ший урок. Это ско­рее Пре­о­бра­же­ние.

«Крас­ная зо­на» от­сы­ла­ет чи­та­те­ля к рас­ска­зу «Се­раль-55», та­ко­му же ко­ло­рит­но­му в опи­са­ни­ях. Там то­же боль­нич­ная па­ла­та, но дру­гое вре­мя, по­ро­див­шее сю­жет. И смот­рят друг на дру­га, встре­тив­шись на стра­ни­цах кни­ги, маль­чик, ра­зу­чив­ший­ся го­во­рить, и пи­са­тель, не­су­щий сло­во. Меж­ду ни­ми тол­ща про­жи­тых лет. Там, в про­ш­лом, его спа­са­ют рус­ские ба­бы, ма­дон­ны, слов­но со­шед­шие с кар­тин Пет­ро­ва-Вод­ки­на. Здесь, в на­шем вре­ме­ни, ма­дон­ны дру­гие — вра­чи, об­ла­чён­ные в «кос­ми­чес­кие» кос­тю­мы.

Пье­су «Сня­тие с по­ез­да» — не­боль­шой в об­щем-то по объ­ёму текст — я чи­тал весь день, бук­валь­но по аб­за­цу, раз­мыш­ляя и лис­тая вре­мя от вре­ме­ни бул­га­ков­ский мно­гост­ра­даль­ный опус «Ба­тум», ко­то­рый остал­ся за ку­ли­са­ми изо­бра­жён­но­го, но так мно­го опре­де­ля­ет.

Эта пье­са для ли­те­ра­тур­ных гур­ма­нов. Стиль­ная, изящ­ная, дерз­кая по ре­ше­нию, по вы­бо­ру кра­сок, сло­вес­ной гра­фи­ке. Сло­ва — то как брыз­ги шам­пан­ско­го, то как пу­ли. Срав­не­ния хо­чет­ся по­дер­жать на кон­чи­ке язы­ка.

Ре­аль­ная же ис­то­рия за ку­ли­са­ми изо­бра­жён­но­го бы­ла та­кая. Бул­га­ко­ва в оче­ред­ной раз не пе­ча­та­ли, и тут ру­ко­водст­во МХА­Та пред­ло­жи­ло на­пи­сать пье­су к 60-ле­тию Ста­ли­на. Это мог­ло дать зе­лё­ный свет на пуб­ли­ка­цию «Мас­те­ра и Мар­га­ри­ты». Со­блазн был ве­лик, как и внут­рен­нее со­про­тив­ле­ние: пи­са­тель, на­звав­ший се­бя в пись­ме Ста­ли­ну ли­те­ра­тур­ным вол­ком, ко­то­рый ни­ког­да не из­ме­нит се­бе, с тру­дом по­шёл на ком­про­мисс и так же труд­но пи­сал — це­лых три го­да, с 1936-го по 1939-й. Это пье­са о мо­ло­дом Ста­ли­не. Пер­во­на­чаль­ное на­зва­ние бы­ло «Па­с­тырь», по­том — «Бес­смер­тие», «Ге­ракл», «Юность ру­ле­во­го», «Бу­дет Бу­ря», «Ко­ман­дор» и на­ко­нец — «Ба­тум». Не са­мая силь­ная вещь Мас­те­ра, но Бул­га­ков про­чёл пье­су пар­тий­ной груп­пе МХА­Та, её при­ня­ли и со­би­ра­лись ста­вить. Пи­са­тель по­лу­чил аванс и от­пра­вил­ся к мо­рю с же­ной и груп­пой те­ат­раль­ных дру­зей. А в по­ез­де его на­стиг­ла те­ле­грам­ма: по­ста­нов­ка от­ме­ня­ет­ся, и ему над­ле­жит явить­ся в Моск­ву. Это­го он не пе­ре­жил. Есть вер­сия, что, за­ру­бив пье­су, вождь на­нёс Бул­га­ко­ву смер­тель­ный удар.

Вот на ка­ких со­бы­ти­ях за­те­ял Ге­ор­гий Пря­хин своё «Сня­тие с по­ез­да», свой дерз­кий пры­жок в не­из­ве­дан­ное. Это ка­кой-то но­вый Пря­хин, ко­то­ро­го я не знал, по­то­му сей­час с тру­дом под­би­раю сло­ва.

…Псев­до­во­де­виль­ная мат­ри­ца, скры­ва­ю­щая и рас­кры­ва­ю­щая в ито­ге тра­ги­чес­кий сю­жет, ко­то­рый, в свою оче­редь, по­гру­жён в по­лу­мис­ти­чес­кую кол­бу. Вро­де бы по­бе­да (ура, пье­су при­ня­ли!), но по­бе­да пир­ро­ва, и пир в по­ез­де за­те­ва­ет­ся слов­но в уга­ре — ра­дость не в ра­дость, — за­ты­кая не­от­ступ­ное со­жа­ле­ние и ожи­да­ние бе­ды, кра­ха, по­то­му, на­вер­ное, что Мас­тер всту­пил в со­юз с Во­лан­дом (или Про­ку­ра­то­ром?). Же­ла­ние сбе­жать, осво­бо­дить­ся, очис­тить­ся, за­быть­ся, уба­ю­кать­ся в мор­ской вол­не… И вер­нуть­ся к се­бе преж­не­му. Но из все­го вы­те­ка­ет, что та­кой по­бег об­ре­чён. Как и воз­вра­ще­ние на кру­ги своя.

Ещё — об ощу­ще­нии Вре­ме­ни. Оно — то­же ге­рой пье­сы, всё окра­ши­ва­ет со­бой, от­пе­ча­ты­ва­ет­ся на ли­цах, сте­ка­ет по шты­ку трёх­ли­ней­ки, клу­бит­ся на­рас­та­ю­щим стра­хом… И ко­неч­но, о под­тек­с­те. Ког­да-то эзо­пов язык был спо­со­бом прой­ти цен­зо­ра, умес­тить глав­ные мыс­ли меж­ду строк — ска­зать, не ска­зав. А Пря­хин прос­то пред­ла­га­ет чи­та­те­лю ше­ве­лить из­ви­ли­на­ми. И снять с пол­ки кни­гу од­но­го из са­мых за­га­доч­ных пи­са­те­лей.

Не­дав­но я смот­рел те­ле­пе­ре­да­чу, ко­то­рую вёл из­вест­ный ме­дий­ный че­ло­век, и он ска­зал: вот у ме­ня в сту­дии си­дит, по­жа­луй, по­ло­ви­на луч­ших пи­са­те­лей со­вре­мен­ной Рос­сии, ведь их не­мно­го, хва­тит паль­цев на од­ной ру­ке. У не­го си­де­ли не­сколь­ко ли­те­ра­то­ров, от­ме­тив­ших­ся в по­след­ние го­ды, и име­ли вид не­сколь­ко да­же ви­но­ва­тый. А по­том и во­все рас­те­ря­лись, ког­да за­шёл раз­го­вор о це­лях и за­да­чах, ко­то­рые они ста­вят пе­ред со­бой. По­то­му что один из них вы­ис­ки­вал в ис­то­рии «ла­гер­ный ко­ло­рит» (веч­ная те­ма — как лю­бовь и смерть), дру­гой стра­дал не­ист­ре­би­мой тя­гой к гря­ду­щим ка­та­стро­фам, о чём и за­те­ял оче­ред­ное фэн­те­зи, тре­тий, из­вест­ный ли­те­ра­тур­ный кри­тик, сби­ва­ю­щий­ся то и де­ло на по­ли­ти­чес­кие эс­се, го­во­рил, что пе­пел бе­ло­рус­ских оп­по­зи­ци­о­не­ров сту­чит ему в серд­це и дик­ту­ет текст, ко­то­рый в усло­ви­ях жёст­кой крем­лёв­ской цен­зу­ры ни­кто не риск­нет на­пе­ча­тать.

Как лег­ко об­ра­ща­ем­ся мы с яр­лы­ка­ми «луч­ший», «вы­да­ю­щий­ся», как пло­хо зна­ем сво­их пи­са­те­лей, ко­то­рые не спе­шат со­зда­вать оче­ред­ное чти­во на по­тре­бу чи­та­те­ля, не под­стра­ива­ют своё пе­ро под мод­ный ны­не огор­чён­ный лад (мол, веч­но мы, ла­пот­ные, пле­тём­ся в хвос­те ци­ви­ли­за­ций, зна­ю­щих, как жить), а слу­ша­ют се­бя, ве­рят сво­ей внут­рен­ней бо­ли и ра­дос­ти, не бо­ят­ся быть прос­то со­бой.

Ге­ор­гий Пря­хин, ко­то­ро­му не на­шлось ме­с­та в вы­ше­опи­сан­ном ли­те­ра­тур­ном ков­че­ге, имен­но та­ков. Его «по го­ря­чим сле­дам» — это по го­ря­чим сле­дам собст­вен­но­го страст­но­го по­ис­ка — пу­тей и от­ве­тов. Со сво­им неж­ным, чувст­вен­ным и в то же вре­мя рез­ким, бру­таль­ным пе­ром он — пи­са­тель све­та, от­блеск ко­то­ро­го есть да­же на са­мой мрач­ной кар­ти­не бы­тия. Хоть он и го­во­рит, что чёр­ный квад­рат Ма­ле­ви­ча нравст­вен­нее тор­жест­ву­ю­щей в со­вре­мен­ном ис­кус­ст­ве вак­ха­на­лии, но по­иск све­та да­же в са­мые мрач­ные дни, да­же на дне глу­бо­ких ко­лод­цев для не­го ес­тест­вен­ная вещь, это внут­рен­няя мис­сия.