Трест бе­лой шерс­ти

Ва­ня го­ре­вал са­мым горь­ким и си­рот­ли­вым го­рем. Си­ро­та, один-оди­нёше­нек на всём бе­лом све­те! Ни зав­тра­ка-ужи­на, ни чис­той фут­бол­ки, а если и есть вы­сти­ран­ные и вы­гла­жен­ные фут­бол­ки и нос­ки — где их брать? Ва­ня от­крыл шкаф. Шкаф ог­ром­ный, мно­го по­лок, аж под по­то­лок, на пол­ках стоп­ки ве­щей. У Ва­ни за­кру­жи­лась го­ло­ва, он за­крыл шкаф.

А чай, а пе­ченье, а вкус­ные кот­ле­ты?

Ва­ня по­шёл в ма­га­зин ис­кать лю­би­мое пе­ченье. Не на­шёл.
Ку­пил са­мое прос­тое, что сра­зу по­па­лось на гла­за — хлеб, кол­ба­су. В подъ­ез­де уви­дел, что из его поч­то­во­го ящи­ка вы­со­вы­ва­ют­ся бу­маж­ки.

На кух­не по­ре­зал хлеб, кол­ба­су. Не­вкус­но. По­ло­жил на стол бу­маж­ки из поч­то­во­го ящи­ка. Стал чи­тать.

Чи­тать Ва­ня умел. И да­же лю­бил — у не­го бы­ла лю­би­мая кни­га, толс­тая, с кар­тин­ка­ми, ко­то­рую он от­кры­вал пе­ред сном.

Ва­ня про­чёл бу­маж­ки и огор­чил­ся. Это бы­ли кви­тан­ции: за элек­три­чест­во, квар­ти­ру, до­маш­ний те­ле­фон. Кви­тан­ций мно­го, где пла­тить не­по­нят­но. Но Ва­ня по­ни­мал — не за­пла­тишь, от­клю­чат, пе­ре­ре­жут, дверь за­ко­но­па­тят.

Встре­тил в подъ­ез­де со­сед­ку. Как звать, не знал. Поз­до­ро­вал­ся. Спро­сил — что де­лать с кви­тан­ци­я­ми. Со­сед­ка по­смот­ре­ла не­до­умён­но.
— Же­на умер­ла, — по­яс­нил Ва­ня.
— А-а, — ска­за­ла со­сед­ка. — А я му­жа по­хо­ро­ни­ла…

И за­кры­ла ли­цо ла­до­ня­ми. Пла­ка­ла она или сме­я­лась, Ва­ня не по­нял.
Он сто­ял и ждал. И до­ждал­ся. Со­сед­ка убра­ла ла­до­ни и ска­за­ла:
— Тог­да всё по­нят­но.

И объ­яс­ни­ла про кви­тан­ции:
— Ин­тер­нет, лич­ный ка­би­нет… или возь­ми­те все кви­тан­ции, иди­те в банк… Ко­мис­сию при­дёт­ся пла­тить… а если кар­той…

Она ста­ла та­рах­теть про ко­мис­сию, ми­ми­сию, про­чую чих­ню. Всё это Ва­ня слы­шал от же­ны, ког­да она его кор­ми­ла обе­дом и рас­ска­зы­ва­ла, чем с ут­ра ран­не­го за­ни­ма­лась. Ва­ня ки­вал и ел, же­на го­то­ви­ла вкус­но. Но от­та­рах­тев, же­на са­ма хо­ди­ла по ма­га­зи­нам, пла­ти­ла по кви­тан­ци­ям, и зна­ла, где ку­пить вкус­ное пе­ченье.

Ва­ня со­сед­ку слу­шать не стал, но ки­вал. Спро­сил, где банк. Со­сед­ка объ­яс­ни­ла — на­до ехать на ав­то­бу­се.
— Если не­по­нят­но что, я в три со­рок чет­вёр­той квар­ти­ре, зо­вут ме­ня Люд­ми­ла, — ска­за­ла со­сед­ка.

Это Ва­ня за­пом­нил — Люд­ми­ла, три­ста со­рок че­ты­ре.

На­ут­ро по­ехал в банк. От­дал в бан­ке все бу­маж­ки и кар­ту. «Вставь­те кар­ту… на­жми­те… на­жми­те… за­би­рай­те кар­ту». Ва­ня вы­шел из бан­ка и уви­дел вит­ри­ну: са­мо­ва­ры, ба­ба-ма­не­кен чай пьёт…

В этом ма­га­зи­не бы­ло его лю­би­мое пе­ченье. Ва­ня об­ра­до­вал­ся и взял три пач­ки. Но де­нег на кар­точ­ке на три пач­ки не хва­ти­ло. Не смог он рас­пла­тить­ся и за пач­ку.
— Пе­ченье до­ро­гое, возь­ми­те дру­гое, вот это, оно де­шёвое, и пах­нет хо­ро­шо! Не хо­ти­те? Тог­да при­хо­ди­те, ког­да пен­сию по­лу­чи­те! — ве­ле­ла ему про­дав­щи­ца.

Ва­ня вы­шел ни с чем. По­смот­рел на ба­бу-ма­не­кен — воз­ле неё ле­жа­ли пач­ки то­го пе­ченья, от ко­то­ро­го он от­ка­зал­ся.

«Пусть и ест са­ма своё ма­не­кен­ное пе­ченье», — по­ду­мал Ва­ня.

Ав­то­бус он ждать не стал, по­шёл до­мой, об­хо­дя лу­жи — бы­ла гряз­ная вес­на.

По до­ро­ге встре­тил её. Боль­шую, се­рую. С длин­ной шерс­ти ка­па­ла во­да, лу­жи она точ­но не об­хо­ди­ла. Ка­кой по­ро­ды — не­из­вест­но.

Но по­ро­да со­ба­ки в тот мо­мент Ва­ню не ин­те­ре­со­ва­ла. Со­ба­ка смот­ре­ла на Ва­ню. Ва­ня смот­рел на со­ба­ку. Со­ба­ка бы­ла пе­чаль­ная.
— Не ва­ша со­ба­ка? Вот, со­ба­ка по­те­ря­лась, не зна­е­те чья? — спро­сил Ва­ня у про­хо­жих.

Про­хо­жие шли ми­мо.

Ва­ня по­бе­жал к ближ­ней ав­то­бус­ной оста­нов­ке и стал смот­реть объ­яв­ле­ния. Боль­шую гряз­ную со­ба­ку ни­кто не ис­кал. Сда­ва­ли кой­ко-мес­то для ино­го­род­них, за­зы­ва­ли на­рас­тить рес­ни­цы, пред­ла­га­ли му­жа на час, по­ку­па­ли до­ро­го во­ло­сы и ян­тарь…

Со­ба­ка сто­я­ла и жда­ла Ва­ню.
— Пой­дём! — ска­зал ей Ва­ня.

Со­ба­ка по­шла.

Без­ро­пот­но за­шла в подъ­езд, в лифт, квар­ти­ру и по­кор­но за­бра­лась в ван­ну. Ва­ня вы­лил на неё фла­кон шам­пу­ня, ко­то­рый лю­би­ла же­на, и вклю­чил душ. Со­ба­ка ис­чез­ла в пе­не.

Ва­ня вы­тер со­ба­ку и по­шёл в ком­на­ту, со­ба­ка по­сле­до­ва­ла за ним.

Ва­ня сел в крес­ло и взял свою лю­би­мую кни­гу. Она бы­ла про древ­них рим­лян: Це­за­ря, Не­ро­на, Спар­та­ка. Впе­чат­ле­ний от са­мос­то­я­тель­ной жиз­ни бы­ло так мно­го, что без древ­них рим­лян не обой­тись.

Со­ба­ка вздох­ну­ла и отрях­ну­лась, за­брыз­гав и кни­гу, и Ва­ню, и всё во­круг.
Пос­ле то­го, как она отрях­ну­лось, слу­чи­лось чу­до.
По­сре­ди ком­на­ты сто­я­ла боль­шая со­ба­ка с пе­чаль­ны­ми гла­за­ми и с длин­ной бе­лос­неж­ной шерс­тью, ко­то­рая блес­те­ла на осле­пи­тель­ном ве­сен­нем солн­це, лив­шем­ся из ок­на.

Со­ба­ка отрях­ну­лась ещё раз, и на кни­гу по­ле­те­ли со­бачьи во­ло­сы. Ва­не нра­ви­лись по­ря­док и чис­то­та. Он от­ло­жил кни­гу про Це­за­ря, Не­ро­на и Спар­та­ка, и стал ду­мать.

На­ду­мал ид­ти к со­сед­ке. Люд­ми­ла, три­ста со­рок че­ты­ре.

Люд­ми­ла от­кры­ла дверь и по­обе­ща­ла вкус­ный чай с шар­лот­кой. Чай был де­шё­вый, яб­ло­ки не про­пек­лись. Про со­ба­ку со­сед­ка ни­че­го не по­ня­ла. При­шлось по­звать Люд­ми­лу к се­бе в квар­ти­ру.

Со­сед­ка уви­де­ла со­ба­ку и вста­ла пе­ред ней на ко­ле­ни:
— Кра­са­ви­ца! Та­кую на вы­став­ку, при­зы все ва­ши бу­дут…
— Шерсть! — стро­го ска­зал Ва­ня.
— А гла­за ум­ные, кра­са­ви­ца…
— Шерсть! — поч­ти за­кри­чал Ва­ня.

Люд­ми­ла обе­ща­ла по­ду­мать. Ду­ма­ла два дня. По­том при­шла с под­ру­гой, Марь­я­ной Ки­ре­ев­ной. Под­ру­га по­смот­ре­ла на со­ба­ку, спро­си­ла, не ку­са­ет­ся ли. Ва­ня не знал. Под­ру­га про­тя­ну­ла к со­ба­ке ру­ку. По­гла­ди­ла. Со­ба­ка не воз­ра­жа­ла.

Марь­я­на Ки­ре­ев­на до­ста­ла из сум­ки оч­ки, во­дру­зи­ла их на нос и при­ня­лась раз­гля­ды­вать со­ба­ку. По­том щип­ну­ла её за бок и вы­дра­ла пу­чок бе­лой шерс­ти.
— Не­ве­ро­ят­но! — ска­за­ла Ки­ре­ев­на. — Если хо­ро­шо вы­че­сать, эдак вый­дет… — Ки­ре­ев­на под­ня­ла к по­тол­ку гла­за, по­ду­ма­ла и объ­яви­ла: — Че­ты­ре­с­та, не мень­ше! А если че­сать ре­гу­ляр­но, то… — она раз­ве­ла ру­ка­ми, по­ка­зы­вая, на­сколь­ко боль­шие пер­спек­ти­вы у ре­гу­ляр­но­го вы­че­сы­ва­ния.
— А пря­жи, пря­жи сколь­ко бу­дет? — до­пы­ты­ва­лась Люд­ми­ла.
— О пря­же по­том!
— А вя­зать, вя­зать что?
— И об этом — по­том! Со­ба­ку на­до че­сать!

Ки­ре­ев­на по­шла с со­ба­кой в ко­ри­дор. В ожи­да­нии Люд­ми­ла втол­ко­вы­ва­ла Ва­не суть пред­при­я­тия: че­сать, прясть, вя­зать, про­да­вать. Че­сать и прясть бу­дет под­ру­га Марь­я­на.
— А вя­зать по­ру­чим мо­ей пле­мян­ни­це, де­воч­ка ум­ная, та­лант­ли­вая, кра­са­ви­ца. Но та­кая тра­ге­дия… По­ле­те­ла с под­ру­га­ми к мо­рю, ши­кар­ный отель, Крас­ное мо­ре. Прыг­ну­ла с выш­ки в бас­сейн, уда­ри­лась, в по­зво­ноч­ни­ке что-то смес­ти­лось, те­перь в ко­ляс­ке… та­кая тра­ге­дия… де­воч­ка ум­ная, та­лант­ли­вая…

— А вот и на­чёс! — объ­яви­ла Марь­я­на Ки­ре­ев­на, по­ка­зы­вая па­кет с бе­лой шерс­тью. — А как зо­вут ва­шу со­бач­ку? Как же она без име­ни? Вы по­ду­май­те на до­су­ге! И по­ро­да, по­ро­да у неё ка­кая? Не мо­жет быть, что­бы без по­ро­ды.

На до­су­ге Ва­ня ухо­дил к древ­ним рим­ля­нам. И на­до же бы­ло та­ко­му слу­чить­ся: кни­га про рим­лян бы­ла чи­та­на-пе­ре­чи­та­на, кар­тин­ки изу­че­ны. Но на од­ной ил­люст­ра­ции Ва­ня уви­дел то, что рань­ше не за­ме­чал: свою со­ба­ку — боль­шую, бе­лую, с дли­ной шерс­тью. В трёх строч­ках под кар­тин­кой ци­ти­ро­вал­ся рим­ский по­эт Пуб­лий Вер­ги­лий Ма­рон, ко­то­рый хва­лил мо­лос­скую по­ро­ду со­бак, на­зы­вая их хо­ро­ши­ми сто­ро­жа­ми и охот­ничь­и­ми пса­ми. Ещё бы­ло на­пи­са­но, что ны­неш­ние пи­ре­неи, пи­ре­ней­ские гор­ные со­ба­ки, ве­дут своё про­ис­хож­де­ние от длин­но­шёр­стых мо­лос­ских со­бак.

Ва­ня от­ло­жил кни­гу и по­смот­рел на со­ба­ку, ко­то­рая ле­жа­ла у его ног. По­ро­да на­шлась, имя то­же — Пи­ра, со­кра­щён­но от на­зва­ния по­ро­ды со­бак — пи­ре­неи. Об­на­ру­жи­лось, что Пи­ра ещё и на­зва­ние му­ни­ци­па­ли­те­та в Ис­па­нии и яр­ма­роч­ной ком­му­ны в Ав­стрии. Ком­му­на и му­ни­ци­па­ли­тет? Ва­ня за­ду­мал­ся. Ему боль­ше нра­ви­лось сло­во «трест». Он ког­да-то в трес­те слу­жил и до пен­сии до­слу­жил­ся.

На об­щем со­бра­нии тре­с­та бе­лой шерс­ти бы­ли все: Люд­ми­ла, Марь­я­на Ки­ре­ев­на и пле­мян­ни­ца Лю­ся в ин­ва­лид­ном крес­ле. Са­мо со­бой, Ва­ня и Пи­ра. Обя­зан­нос­ти в трес­те по­де­ли­ли так: Люд­ми­ла сле­дит за бух­гал­те­ри­ей, шерсть Пи­ры таль­ком об­ра­ба­ты­ва­ет — ина­че бе­лые со­бачьи во­ло­сы мо­гут по­жел­теть, — и вы­чё­сы­ва­ет со­ба­ку. Ки­ре­ев­на шерсть мо­ет, су­шит, рас­чё­сы­ва­ет, пря­дёт. Вя­за­ни­ем за­ни­ма­лась Лю­ся: на­уш­ни­ки на го­ло­ву, брас­ле­ты из шерс­ти с би­се­ром, су­моч­ки для мо­биль­ных — для мо­ло­дёжи. По­вяз­ки на го­ло­ву, нос­ки, кор­се­ты, на­ко­лен­ни­ки — для стар­ше­го по­ко­ле­ния. За­тей­ли­во, кра­си­во и доброт­но, по­ку­па­ли хо­ро­шо.

Ва­ня с со­ба­кой гу­лял, кор­мил её и был пред­се­да­те­лем тре­с­та. При­быль де­ли­ли по­ров­ну. Де­нег бы­ло не то что­бы мно­го, но и не ма­ло. К то­му же вес­ной Пи­ра ли­ня­ла, и че­сать её мож­но бы­ло поч­ти каж­дый день.

А ле­том день­ги ис­сяк­ли. Люд­ми­ла объ­яс­ня­ла: шерс­ти ма­ло, да и ко­му нуж­ны шерс­тя­ные ве­щи, ког­да жар­ко?

Ва­ня вспом­нил, что хо­дил ког­да-то на ра­бо­ту, си­дел в ка­би­не­те за сто­лом, на сто­ле бы­ли бу­ма­ги… а-а, ещё на сто­ле ле­жал каль­ку­ля­тор…

Ва­ня по­шёл в ма­га­зин и ку­пил каль­ку­ля­тор. При­нёс до­мой, вклю­чил и на­жал — 5×5. По­том на­жал на знак «рав­но». Уви­дел ре­зуль­тат и за­сме­ял­ся:
— Двад­цать пять!

Ва­ня про­ве­рил рас­ход-при­ход: Люд­ми­ла три­ста со­рок че­ты­ре мух­ле­ва­ла.

На до­про­се Люд­ми­ла пла­ка­ла и про­си­ла про­ще­ния. Бес по­пу­тал, хо­те­ла ве­ло­си­пед вну­ку ку­пить. Её прос­ти­ли, но ста­ли при­смат­ри­вать.

Осенью Пи­ра на­ча­ла ли­нять, и жизнь тре­с­та бе­лой шерс­ти ожи­ви­лась.

В трес­те всё бы­ло по-взрос­ло­му: до­хо­ды, на­ло­ги и вы­ход­ные. В суб­бо­ту, свой вы­ход­ной, Ва­ня брил­ся, оде­ко­ло­нил­ся, от­кры­вал шкаф, за­ми­рал пе­ред по­лоч­ка­ми, ве­шал­ка­ми… Те­перь он знал, что где ле­жит. Смот­рел на се­бя в зер­ка­ло — ру­баш­ка, кос­тюм, шёл­ко­вый шарф… И он, ху­дой, вы­со­кий и со­всем се­дой, се­дой Ва­ня.

В ав­то­бус не са­дил­ся, шёл не­сколь­ко оста­но­вок до чай­но­го ма­га­зи­на, в ко­то­ром про­да­ва­ли вкус­ное пе­ченье и штук трид­цать сор­тов чая. За­ра­ба­ты­вал Ва­ня хо­ро­шо, и мог ку­пить и лю­би­мое пе­ченье, и са­мый изыс­кан­ный чай.

До­ма Ва­ня пил чай, ел пе­ченье, смот­рел на фо­то­гра­фию же­ны: мо­ло­дая, с бу­ке­том цве­тов, сме­ёт­ся.

Ва­ня смот­рел на фо­то­гра­фию и пла­кал. Бе­лая со­ба­ка с пе­чаль­ны­ми гла­за­ми ле­жа­ла у его ног.

Ба­ляс­ни­ки

Объ­езд­ная до­ро­га. Стро­и­тель­ный ры­нок «Всё для вас»: доски, брус, гвоз­ди, сай­динг.

Зон­ты и ка­че­ли, на ко­то­рых на­пи­са­но «об­ра­зец», «не тро­гать», скри­пят под ле­ни­вым вет­ром, ни­ко­му не нуж­ные, — дач­ный се­зон за­кон­чил­ся.

Сет­ка-ра­би­ца, ком­би­корм, са­до­вые рас­те­ния.

Жар­ко. На­вер­ное, по­след­ний жар­кий день. Зав­тра поль­ёт до­ждь, ста­нет мок­ро и не­уют­но, зон­ты сло­жат, доски пе­ре­не­сут под на­вес, ком­би­корм на­кро­ют плён­кой, что­бы не от­сы­рел. По­жел­тев­шим са­до­вым рас­те­ни­ям (у крас­ной смо­ро­ди­ны в не­боль­шом горш­ке яго­ды со­зре­ли, свер­ка­ют ру­би­на­ми) не по­вез­ло — ско­рее все­го, их вы­ки­нут.

Всё для вас: воз­ле рын­ка шаш­лыч­ная, биль­ярд, две де­ви­цы-кра­са­ви­цы при пол­ном па­ра­де ску­ча­ют на ла­воч­ке воз­ле биль­яр­да.
— Жа­ра ка­кая! Ды­хать не­чем! — жа­лу­ет­ся од­на из де­виц, щуп­лая и ры­жая.
— А ты кар­тон­кой по­ма­ши, ве­тер на­го­ни! — отве­ча­ет вто­рая кра­са­ви­ца, раз­во­ра­чи­вая ка­ра­мель­ку. Не в при­мер сво­ей то­вар­ке, она рос­лая и си­лой не оби­же­на. — Кон­фет­ку бу­дешь? Ну, как хо­чешь.

У скла­да с ком­би­кор­мом буд­ка. У буд­ки — ще­нок ов­чар­ки, ме­ся­ца три-че­ты­ре. На щен­ке ошей­ник взрос­лой со­ба­ки, за­стёг­ну­тый на по­след­нюю дыр­ку, и ко­нец ошей­ни­ка тор­чит воз­ле ще­нячь­е­го уха. И цепь та­кая же взрос­лая — длин­ная и тя­жёлая.

Щен­ку ещё не об­рыд­ла цепь и буд­ка, он иг­ра­ет с цепью, хо­чет под­прыг­нуть и за­брать­ся на буд­ку, но цепь тя­жёлая, и он ка­раб­ка­ет­ся, ка­раб­ка­ет­ся, за­би­ра­ет­ся на­верх и… за­стре­ва­ет на кры­ше, за­це­пив­шись ошей­ни­ком за гвоздь.

Склад ком­би­кор­ма укра­шен вы­вес­кой с за­дор­ны­ми цып­ля­та­ми и свин­кой с за­кру­чен­ным хвос­том.

Меш­ки ком­би­кор­ма ле­жат шта­бе­ля­ми и от не­че­го де­лать взды­ха­ют, нын­че на ком­би­корм пло­хой спрос: цып­ля­та и хрюш­ки уже вы­рос­ли, и ско­ро их пус­тят на убой.

То­мит­ся и про­да­вец. Он си­дит на сту­пень­ках у вхо­да, смот­рит на дым из шаш­лыч­ной, дев­чо­нок у биль­яр­да и не­хо­тя ест ко­рей­скую лап­шу

— Пло­хое мес­то вы­бра­ли, — рас­суж­да­ет рос­лая де­ви­ца на ла­воч­ке. Пой­мав взгляд про­дав­ца ком­би­кор­мов, по­сы­ла­ет ему воз­душ­ный по­це­луй. Му­жик хмы­ка­ет.
— Не­хо­до­вое мес­то, — про­дол­жа­ет де­ви­ца. — И то­вар не­хо­до­вой. Шмот­ка­ми на­до тор­го­вать, шмот­ки хо­ро­шо идут. Или как мы в прош­лый раз в Та­ган­ро­ге на ба­ту­те вы­сту­па­ли…
— Не-е, в Та­ган­ро­ге хло­па­ли мно­го, а би­ле­ты пло­хо бра­ли. И ба­тут по­рвал­ся…
— А как хло­па­ли за­то! — взды­ха­ет рос­лая. — Ты ещё вспом­ни, как мы на яр­мон­ке в Ниж­нем пред­став­ля­ли… А как в Ка­ши­не воз­ле Тве­ри на дуд­ках иг­ра­ли и тре­щот­ках. На­прас­ли­ну тог­да на нас на­ве­ли, ца­рю жа­ло­ва­лись (в кон­це XVII ве­ка свя­щен­ник из Ка­ши­на по­слал че­ло­бит­ную ца­рю, жа­лу­ясь на ско­мо­ро­хов: на го­род­ской яр­мар­ке «тор­го­вым лю­дям торг, а бес­чин­ни­кам и без­за­кон­ни­кам пьянст­во и бой и бе­сов­ская иг­ра».

— При­меч. ав­то­ра.) — в по­ст по­те­ша­ем, иг­ру бе­сов­скую тво­рим, ба­ляс­ни­ка­ми (ба­ляс­ник — то­карь, вы­та­чи­ва­ю­щий ба­ля­си­ны для пе­рил; стро­и­тель­ный ма­те­ри­ал для ба­ля­син; в пе­ре­нос. знач.: за­бав­ник, шут­ник) на­зы­ва­ли и ско­мо­ро­ха­ми.

— А по­том ба­то­га­ми би­ли, буб­ны и со­пе­ли ло­ма­ли… И-ии, не хо­чу вспо­ми­нать! Тол­ку-то! Жж-жа­ри­ща, ещё и ко­ма­ры жрут, — жа­лу­ет­ся её на­пар­ни­ца и ма­шет кар­тон­кой у ли­ца так, что ещё не­мно­го, и ры­жая взле­тит.
— Лес ря­дом, вот и ко­ма­ры. На бой­ком мес­те и на­ро­ду пол­но, толь­ко по­спе­вай. А тут тос­ка… ещё и ду­ра­чок при­блу­дил­ся, его толь­ко не хва­та­ло. Этот, бал­бес, и буд­ку ему ско­ло­тил. А цепь, цепь ка­кую ему раз­до­был!
— Толь­ко зря хар­чи ест! — под­да­ки­ва­ет ры­жая.

Ще­нок, ко­то­ро­го об­суж­да­ют на ла­воч­ке, ти­хо ску­лит, по­том тяв­ка­ет, то­го гля­ди, осту­пит­ся и по­ве­сит­ся на сво­ей це­пи. Му­жик вста­ёт, сни­ма­ет его с гвоз­дя.

Воз­вра­ща­ет­ся: на сту­пень­ках его под­жи­да­ют круж­ка и тер­мос с чаем.

Но му­жик за­хо­дит в склад и ми­нут че­рез пять вы­тас­ки­ва­ет, опро­ки­ды­вая и круж­ку, и тер­мос, чуд­ную кон­струк­цию — бе­лые ко­роб­ки из-под лап­ши свя­за­ны меж­ду со­бой в по­до­бие крыль­ев. По­се­ре­ди­не крыль­ев плас­ти­ко­вый стул и мо­тор­чик.

Му­жик при­ла­жи­ва­ет на кры­ло ко­роб­ку из-под съеден­ной не­дав­но лап­ши, буд­то её толь­ко и не хва­та­ло, дол­го во­зит­ся с мо­то­ром: тот то за­во­дит­ся, то не за­во­дит­ся. Об­хо­дит раз пять кон­струк­цию, са­дит­ся на стул воз­ле мо­то­ра, дёр­га­ет его за ве­рёвоч­ку…

И тя­же­ло взле­та­ет. Бе­лый плас­ти­ко­вый са­мо­лёт под­хва­ты­ва­ет ве­тер, ко­то­рый де­ви­ца у биль­яр­да на­гна­ла сво­ей кар­тон­кой. Са­мо­лёт под­ни­ма­ет­ся над скла­дом и мед­лен­но ле­тит в сто­ро­ну ближ­не­го ле­са.

Ще­нок виз­жит вслед ему, ле­зет на кры­шу буд­ки и цеп­ля­ет­ся за гвоздь.

— Уле­тел, — ле­ни­во го­во­рит та де­ви­ца, что жа­ло­ва­лась на жа­ру.
— На юг… — взды­ха­ет вто­рая.
— На юг, ку­да ж ещё.
— И нам по­ра… Это вам не на лап­ше ле­тать, нам ехать и ехать…

Она от­хо­дит на де­ся­ток ша­гов, сни­ма­ет туф­лю, каб­лу­ком под­де­ва­ет угол ас­фаль­та и на­чи­на­ет сво­ра­чи­вать в ру­лон сна­ча­ла до­рож­ку из ас­фаль­та, по­том зон­ты и ка­че­ли, ска­мей­ки, свою то­вар­ку на ска­мей­ке, биль­ярд­ную… Отвя­зы­ва­ет щен­ка, а по­том сво­ра­чи­ва­ет и со­бачью буд­ку, и склад с ком­би­кор­мом.

С ру­ло­ном под мыш­кой и щен­ком идёт к де­ре­ву не­по­да­лёку, там сто­ит ве­ло­си­пед. Скла­ды­ва­ет па­ру раз ру­лон, за­со­вы­ва­ет его в рюк­зак, опус­ка­ет щен­ка в кор­зин­ку, са­дит­ся на ве­ло­си­пед и едет на юг.

Ре­цепт си­ней то­щу­хи

На рас­све­те Ве­ра Ива­нов­на вздох­ну­ла… и не мог­ла вы­дох­нуть. Хо­ро­шо бы — при­сни­лось, про­сну­лась и за­бы­ла дур­ной сон, но всё бы­ло на­яву. Ког­да чуть-чуть от­пус­ти­ло, Ве­ра Ива­нов­на на­бра­ла но­мер до­че­ри.

В де­вять ут­ра в до­мо­фон уже зво­ни­ла врач Алев­ти­на Сер­ге­ев­на, то­же ста­руш­ка. Алев­ти­на Сер­ге­ев­на бы­ла на че­ты­ре го­да стар­ше Ан­ны Ива­нов­ны. Си­няя, то­щая, но ещё ра­бо­та­ла.

Ве­ра Ива­нов­на раз­вле­ка­ла се­бя, при­ду­мы­вая про­зви­ща зна­ко­мым и да­же близ­ким. Иног­да встреч­но­го-по­пе­реч­но­го на ули­це окрес­тит так, что хоть стой, хоть па­дай… Алев­ти­ну Сер­ге­ев­ну она на­зы­ва­ла си­ней то­щу­хой, та­ких кур ког­да-то в рай­ис­пол­ко­мов­ском бу­фе­те про­да­ва­ли. В ма­га­зи­нах бы­ло пус­то, а в этом бу­фе­те ле­жа­ли охап­ки то­щих си­нюш­ных кур с вы­тя­ну­ты­ми в го­лод­ной аго­нии ше­я­ми и ла­па­ми.

Алев­ти­на Сер­ге­ев­на слу­ша­ла и слы­ша­ла па­ци­ен­тов. Она с удо­вольст­ви­ем вы­пи­ла чай с пи­рож­ны­ми, не от­ка­за­лась от кус­ка рос­кош­но­го баг­ро­во­го, ис­то­ча­ю­ще­го коп­че­ный дух, рыб­но­го ба­лы­ка из по­сыл­ки сы­на Ве­ры Ива­нов­ны, ко­то­рый жил на Даль­нем Вос­то­ке. И ве­ле­ла Ве­ре Ива­нов­не гу­лять — ти­хо, не спе­ша, но каж­дый день. При­ла­гал­ся и ре­цепт за­ко­вы­ри­с­тым по­чер­ком.
— Не раз­бе­ру, — при­гля­де­лась к ре­цеп­ту Ве­ра Ива­нов­на. — В ап­те­ке пой­мут?
— Вряд ли, — от­ве­ти­ла то­щу­ха. — Не нуж­но вам в ап­те­ку. Гу­ляй­те. Ти­хо, не спе­ша, каж­дый день. В пар­ке по­гу­ля­ли, на­зав­тра иди­те к мо­на­с­ты­рю, там пе­ше­ход­ная до­рож­ка вдоль стен. По­том на на­бе­реж­ную. Раз­но­об­ра­зие по­лез­но. Раз­но­об­ра­зие! А даль­ше по­смот­рим, что бу­дет.

Про­зву­ча­ло стран­но. На что смот­реть? На ули­це что-то мо­жет слу­чить­ся? И ког­да на­сту­пит это «даль­ше»? Не­по­нят­но. Ве­ра Ива­нов­на взя­ла ре­цепт, но не смог­ла разо­брать ка­ра­ку­ли, мах­ну­ла ру­кой, при­ко­ло­ла его на сте­ну над ку­хон­ным сто­лом, и дол­го-дол­го смот­ре­ла в ок­но на ближ­ний парк с сос­на­ми.

Ве­че­ром к Ве­ре Ива­нов­не при­еха­ла дочь Ан­на. И ска­за­ла, что Ве­ра Ива­нов­на пе­ре­ез­жа­ет к ней. Так бу­дет спо­кой­нее. Ан­на жи­ла в том же го­ро­де, в трёх ав­то­бус­ных оста­нов­ках, и по­это­му ни­че­го ме­нять не на­до бы­ло — ни по­лик­ли­ни­ку, ни ма­га­зи­ны, да и сос­но­вый парк был ря­дом…

Ве­ра Ива­нов­на пе­ре­еха­ла. Ей бы­ли ра­ды и зять, и вну­ки: го­то­ви­ла она хо­ро­шо и с со­ба­кой гу­ля­ла. Всем хо­ро­шо.

В квар­ти­ре у до­че­ри в ок­не бы­ло дру­гое не­бо, вер­нее, его во­об­ще не бы­ло — Ве­ра Ива­нов­на жи­ла на де­ся­том эта­же, а дочь на треть­ем. «При­зем­ли­лась, — усмех­ну­лась Ве­ра Ива­нов­на. — Спус­ти­лась с не­бес на зем­лю».

При­зем­ли­лась, так при­зем­ли­лась.

Ве­ра Ива­нов­на гу­ля­ла по пар­ку, там бы­ло поч­ти пу­с­тын­но, об­зы­вать не­ко­го. Ве­ра Ива­нов­на при­гля­ды­ва­лась к де­ревь­ям. В са­мом на­ча­ле пар­ка бы­ло де­ре­во «под­ни­ми нож­ку», все со­ба­ки воз­ле не­го от­ме­ча­лись. На по­во­ро­те к пру­ду «не­раз­луч­ни­ки», два де­ре­ва, срос­ших­ся вмес­те. Осо­бо лю­би­мым был лох се­реб­ри­с­тый, боль­шой кус­тар­ник у пру­да, с лох­ма­ты­ми вет­ка­ми. Ве­ра Ива­нов­на так и зва­ла его — «лох­ма­тый лох». И ни­ког­да не за­бы­ва­ла по­дой­ти к де­ре­ву, ствол ко­то­ро­го был в дуп­лах. Ве­ра Ива­нов­на это де­ре­во лю­би­ла, гла­ди­ла и жа­ле­ла:
— Всем при­ют да­ла, и бе­лоч­кам, и птич­кам-си­нич­кам, а о се­бе по­ду­ма­ла, ма­ма­ша ты дуп­лястая?

Оста­ва­лось ре­шить, что де­лать с квар­ти­рой Ве­ры Ива­нов­ны? Да что угод­но: про­дать, за­крыть, сда­вать.

Про­дать всег­да успе­ет­ся. За­крыть и пла­тить прос­то так ком­му­нал­ку? Ре­ши­ли сда­вать.
И тут Ве­ре Ива­нов­не на­шлось за­ня­тие — вы­брать жиль­ца для её квар­ти­ры.

Пер­вым был юно­ша, веж­ли­вый и вро­де при­лич­ный. Но гла­за­ми кру­тил, ни ра­зу на Ве­ру Ива­нов­ну на­пря­мую не гля­нул. Вру­ниш­ка — тут же про­зва­ла его Ве­ра Ива­нов­на. Та­кой на­пле­тёт с три ко­ро­ба — и день­ги по­те­рял, и ма­ма бо­ле­ет… и не бу­дет пла­тить за квар­ти­ру.

Не по­нра­вил­ся ей и му­жик с плос­ким ли­цом, блин бли­ном, од­ни гу­бы крас­ные тор­чат. Блуд­ник. Бу­дет гу­ба­ми при­чмо­ки­вать и баб во­дить, не хва­та­ло Ве­ре Ива­нов­не при­то­на в квар­ти­ре…

Квар­ти­ру сда­ли не­де­лю спус­тя — Ли­зе, де­вуш­ке-блон­дин­ке из Си­би­ри.

Ли­за не бы­ла по­хо­жа на си­би­ряч­ку, ху­день­кая, длин­но­но­гая, бе­ло­ли­цая, ни щёк ру­мя­ных, ни охот­ничь­е­го ружья и по­лу­шуб­ка. Ве­ра Ива­нов­на на­зва­ла её «ба­ле­рин­ка». Рас­спро­си­ла Ли­зу и узна­ла, что у неё и ма­ма есть, и сест­ра, те и по­мо­гут, и день­ги на квар­ти­ру да­дут, если по­на­до­бит­ся. Но Ли­за хо­те­ла са­ма пла­тить, она толь­ко при­еха­ла, а ра­бо­ту уже на­шла — ка­кую, не ста­ла уточ­нять. И ве­щи у Ли­зы бы­ли доброт­ные. Ве­ра Ива­нов­на пи­ла чай, по­ка Ли­за ве­щи свои из ко­ро­бок-су­мок до­ста­ва­ла, ста­ви­ла обувь вдоль сте­ны, а одеж­ду ак­ку­рат­но на пле­чи­ках рас­прав­ля­ла. Прав­да, сре­ди ве­щей бы­ли и чуд­ные: блуз­ки кис­лот­но­го цве­та, юб­ки-ко­ро­ту­леч­ки, туф­ли с вы­со­чен­ны­ми каб­лу­ка­ми. Одёж­ка-обув­ка буд­то дру­го­го че­ло­ве­ка, не Ли­зы, де­вуш­ка хо­ди­ла по квар­ти­ре в джин­сах-фут­бол­ке.

Ве­ра Ива­нов­на лю­бо­пыт­ни­ча­ла — бы­ла ещё од­на ко­роб­ка, ко­то­рую Ли­за не от­кры­ла. Из ще­ли тор­ча­ло что-то ро­зо­вое. Но аванс был по­лу­чен, чай вы­пит, Ве­ра Ива­нов­на от­кла­ня­лась. И с удив­ле­ни­ем рас­смат­ри­ва­ла в лиф­те ро­зо­вую пу­шин­ку, вро­де как птичью, ко­то­рую быст­ро и цеп­ко схва­ти­ла, ког­да под­ни­ма­ла свою сум­ку, упав­шую воз­ле ко­роб­ки.

Алев­ти­на Сер­ге­ев­на бы­ла пра­ва. Раз­но­об­ра­зие ока­за­лось за­нят­ным. Ве­ра Ива­нов­на ис­хо­ди­ла все до­рож­ки пар­ка, по­кру­жи­ла во­круг пру­да с уточ­ка­ми. По­том по­шла к мо­на­с­тыр­ским сте­нам. Вес­ной, ког­да снег рас­та­ял, на­стал че­ред на­бе­реж­ной. Вот где бы­ла жизнь, ку­да там уточ­кам! Льди­ны скри­пе­ли, скре­же­та­ли, на­ез­жая друг на дру­га, од­наж­ды стре­ми­тель­но вы­ско­чи­ли на бе­рег пе­ред Ве­рой Ива­нов­ной. По­том про­би­ва­ли се­бе до­ро­гу и с гро­хо­том мча­лись по те­че­нию. Тол­пи­лись, со­зда­ва­ли за­тор, тут бы­ли воп­ли, скре­жет, оскор­бле­ния, по­та­сов­ка, да та­кая, что гро­мад­ные льди­ны кро­ши­ли друг дру­га, гро­моз­ди­ли ле­дя­ные го­ры.

Ве­ра Ива­нов­на при­слу­ша­лась — гро­хо­тал не толь­ко ле­до­ход. Че­рез ре­ку был пе­ре­ки­нут мост, по­че­му-то яр­ко-оран­же­вый. А воз­ле мос­та на бе­ре­гу сто­я­ло со­ору­же­ние, на­по­ми­нав­шее ино­п­ла­нет­ную та­рел­ку. Из та­рел­ки бом­ка­ла му­зы­ка.
— И не та­рел­ка, а сфе­ра! — по­пра­вил Ве­ру Ива­нов­ну зять, вы­слу­шав за ужи­ном её про­гу­лоч­ные впе­чат­ле­ния. — Клуб там.
— Клуб?
— Да не тот клуб, что рань­ше. Ноч­ной клуб… э-э… с ин­те­рес­ным укло­ном.
— Кло­уна­ми? — не рас­слы­ша­ла Ве­ра Ива­нов­на.
— Ага, с кло­уна­ми, но кло­у­ны без кос­тю­мов, — за­хи­хи­кал зять. — На­ши из со­сед­не­го от­де­ла хо­ди­ли ту­да, в вос­тор­ге от стрип­ти­за. Прав­да, де­нег они там оста­ви­ли… Да не я хо­дил, кол­ле­ги из со­сед­не­го от­де­ла… за­чем оно мне… — это он уже же­не бор­мо­тал.

Ве­ра Ива­нов­на от­пра­ви­лась к мос­ту на сле­ду­ю­щий день. Дверь в ле­та­ю­щую та­рел­ку бы­ла от­кры­та, буд­то при­гла­ша­ла зай­ти. Ве­ра Ива­нов­на за­шла.

Внут­ри был су­м­рак, иг­ра­ла ти­хая му­зы­ка. По­ка Ве­ра Ива­нов­на ози­ра­лась, по­до­шёл офи­ци­ант, взял у неё курт­ку, про­во­дил к сто­ли­ку, по­мог сесть, обе­щал мят­ный чай с ли­мо­ном.

Та­кой чай Ве­ра Ива­нов­на ещё не пи­ла: мно­го мя­ты, ко­ло­тый са­хар, ко­то­рый по­ка­зал­ся ей не­обык­но­вен­но вкус­ным, стек­лян­ный за­вар­ник сто­ял на спир­тов­ке.

Му­зы­ка за­тих­ла, по­том что-то щёлк­ну­ло, про­жек­тор осве­тил в цент­ре за­ла круг­лый по­ди­ум с чёр­ным по­лом, в се­ре­ди­не ко­то­ро­го тор­ча­ла тру­ба. Боль­шая грам­плас­тин­ка, ко­то­рая ле­жит на про­игры­ва­те­ле. Грам­плас­тин­ка за­кру­жи­лась, на неё с не­бес спус­ти­лась де­вуш­ка в се­реб­ря­ном три­ко, от­стег­ну­ла стра­хов­ку, сде­ла­ла кник­сен. По­том за­бра­лась на тру­бу, пе­ре­вер­ну­лась и сде­ла­ла шпа­гат.

«Цирк!» — об­ра­до­ва­лась Ве­ра Ива­нов­на. Гим­наст­ка бы­ла то­нень­кая, изящ­ная, ей бы сей­час ба­лет­ную пач­ку… де­вуш­ка по­вер­ну­ла го­ло­ву, и Ве­ра Ива­нов­на при­зна­ла в ней Ли­зу-ба­ле­рин­ку.

По­том Ли­за ска­за­ла, что ис­пу­га­лась, уви­дев, что ей ап­ло­ди­ру­ет хо­зяй­ка квар­ти­ры — а ну как возь­мёт и вы­се­лит. Но Ве­ра Ива­нов­на и к Ли­зе, и ко всем цир­ко­вым от­нес­лась так вос­тор­жен­но, что они при­гла­си­ли её на ве­чер­нее пред­став­ле­ние. Ли­за, прав­да, ос­то­рож­ни­ча­ла: ре­пе­ти­ция это од­но, а ког­да в за­ле пол­но пуб­ли­ки — дру­гое.

Ве­че­ром Ве­ра Ива­нов­на уди­ви­ла близ­ких: на­кра­си­ла гу­бы и по­пуд­ри­ла нос.

Ино­п­ла­нет­ная та­рел­ка ми­га­ла ог­ня­ми, по­се­ти­те­лей бы­ло так мно­го, что Ве­ре Ива­нов­не на­шлось толь­ко мес­то у кро­хот­но­го сто­ла «для сво­их» воз­ле сте­ны. Ве­ра Ива­нов­на по­тя­ги­ва­ла че­рез тру­боч­ку кок­тейль, ко­то­рый ей при­нес­ли бес­плат­но, и во все гла­за смот­ре­ла на боа, кру­же­во, каб­луч­ки… Бы­ли там и ро­зо­вые крылья — в них тан­це­ва­ла Ли­за, ко­то­рую в цир­ке на­зы­ва­ли «птич­кой».

Не­льзя ска­зать, что Ве­ра Ива­нов­на бы­ла на­би­той ду­рой, хо­тя про­дол­жа­ла на­зы­вать клуб и то, что в нём про­ис­хо­дит, «цир­ком». Но она ни сло­вом не об­мол­ви­лась род­ным, где бы­ва­ет по ве­че­рам, при­ду­ма­ла ве­чер­ние кур­сы, на ко­то­рых учат гим­нас­ти­ке для по­движ­нос­ти сус­та­вов.

Про­гул­ки в сос­но­вом ле­су и в цирк по­шли ей на поль­зу. Мо­ло­же не ста­ла, за­чем лу­ка­вить, но про ут­рен­ние при­пад­ки Ве­ра Ива­нов­на за­бы­ла. Дочь с зя­тем и вну­ка­ми бы­ли до­воль­ны: Ве­ра Ива­нов­на по­ве­се­ле­ла, не до­ни­ма­ла нра­во­уче­ни­я­ми, да и день­га­ми у неё всег­да мож­но бы­ло раз­жить­ся — Ве­ра Ива­нов­на по-преж­не­му сда­ва­ла квар­ти­ру ба­ле­рин­ке Ли­зе.
— Лис­ток на стен­ке ви­сит — ну­жен вам? — спро­си­ла Ли­за, ког­да Ве­ра Ива­нов­на за­шла в цирк пе­ре­дох­нуть пос­ле про­гул­ки, по­ра­до­вать се­бя мят­ным чаем и по­смот­реть на ре­пе­ти­цию.
— Лис­ток? Ты его при­нес­ла? Дай мне… не раз­бе­ру… Ка­жет­ся, это врач мне пи­са­ла… не раз­бе­ру… По­смот­ри, мо­жет, ты пой­мёшь?
— Сей­час… пер­вая строч­ка не­раз­бор­чи­во… а тут на­пи­са­но — «Да­вай, чу­ви­ха, ото­рвись на всю ка­туш­ку!»
— Как-как? — уди­ви­лась Ве­ра Ива­нов­на.
— Так и на­пи­са­но.
— А даль­ше?
— Не­раз­бор­чи­во.

Ве­ра Ива­нов­на по­ло­жи­ла ре­цепт в кар­ман — лю­бо­пыт­но, что врач-то­щу­ха ещё на­со­ве­то­ва­ла, а ког­да лю­бо­пыт­но, лю­бой по­черк разо­брать мож­но. Но ре­цепт Ве­ра Ива­нов­на в тот же день по­те­ря­ла, на­вер­ное, вы­пал в ма­га­зи­не, ког­да ко­ше­лёк до­ста­ва­ла.

Ве­ра Ива­нов­на по­зво­ни­ла в по­лик­ли­ни­ку, что­бы вы­звать Алев­ти­ну Сер­ге­ев­ну на дом и рас­спро­сить про ка­туш­ку, как ещё мож­но ото­рвать­ся и сколь­ко раз в день по чай­ной лож­ке. Хо­тя осо­бой не­об­хо­ди­мос­ти во вра­чеб­ной по­мо­щи у Ве­ры Ива­нов­ны не бы­ло, чувст­во­ва­ла она се­бя очень да­же ни­че­го.

Но в ре­гист­ра­ту­ре от­ве­ти­ли: нет та­ко­го те­ра­пев­та, не ра­бо­та­ет.
— Но ведь ра­бо­та­ла! — изу­ми­лась Ве­ра Ива­нов­на. — Уво­ли­лась? На пен­сию вы­шла?
— Не знаю. Та­ко­го вра­ча сей­час у нас нет. Мо­жет, в со­сед­нюю по­лик­ли­ни­ку пе­ре­ве­лась, в но­вый мик­ро­рай­он?

«От­па­ла за не­на­доб­ностью, — ис­тол­ко­ва­ла от­вет ре­гист­ра­то­ра Ве­ра Ива­нов­на. — На­шла се­бе дру­гую бо­ля­щую, си­дит у неё на кух­не, вку­ша­ет торт-пи­рож­ное-вет­чи­ну и ре­цепт пи­шет».