Ушли шес­ти­де­сят­ни­ки. Нет А. Гла­ди­ли­на, В. Ак­сёно­ва, Б. Окуд­жа­вы, В. Вой­но­ви­ча, Н. Кор­жа­ви­на, А. Га­ли­ча.

Шес­ти­де­сят­ни­ки на­чи­на­лись по­вестью Ана­то­лия Гла­ди­ли­на «Веч­ная ко­ман­ди­ров­ка», вы­шед­шей от­дель­ной кни­гой в 1962-м. Та­лант­ли­вые, мо­ло­дые ав­то­ры — хо­зя­е­ва ми­ра, как на­звал их Яро­с­лав Сме­ля­ков, — во­рва­лись в ли­те­ра­ту­ру, что­бы по­клон­ни­кам же­ле­зо­бе­тон­но­го ста­ли­низ­ма про­ти­во­пос­та­вить стрем­ле­ние к от­кры­то­му, бо­лее сво­бод­но­му ми­ру. По­ко­ле­ние шес­ти­де­сят­ни­ков ушло — воз­мож­но, вмес­те с Гла­ди­ли­ным. Не так дав­но — 24 ок­тяб­ря 2018 го­да. Че­рез ме­сяц пос­ле вы­хо­да Ре­пе­ти­ции в сре­ду.

Сре­ди шес­ти­де­сят­ни­ков бы­ли так­же му­зы­кан­ты, ху­дож­ни­ки, фи­ло­со­фы, тех­ни­чес­кая ин­тел­ли­ген­ция — как тог­да го­во­ри­ли: фи­зи­ки и ли­ри­ки.

В Па­ри­же на во­семь­де­сят шес­том го­ду жиз­ни умер ху­дож­ник Бо­рис За­бо­ров, на­чи­нав­ший свой твор­чес­кий путь в кон­це пя­ти­де­ся­тых и рав­но при­над­ле­жа­щий бе­ло­рус­ской, рус­ской и фран­цуз­ской куль­ту­рам.

Ко­мис­са­ры в пыль­ных шле­мах скло­ни­лись мол­ча. Гла­ди­лин и его спут­ни­ки, в том чис­ле и Бо­рис За­бо­ров, — каж­дый из них, не­со­мнен­но, был зна­ко­вой фи­гу­рой рус­ской куль­ту­ры — ушли в веч­ную ко­ман­ди­ров­ку.

Бо­рис ро­дил­ся в Мин­ске в 1935-м, учил­ся там же в ху­до­жест­вен­ном учи­ли­ще, по­том — в Ин­сти­ту­те жи­во­пи­си, скульп­ту­ры и ар­хи­тек­ту­ры име­ни И. Е Ре­пи­на при Ака­де­мии ху­до­жеств в Ле­нин­гра­де и в Ин­сти­ту­те име­ни В. И. Су­ри­ко­ва в Моск­ве.

«Моя ба­буш­ка рас­ска­зы­ва­ла, — объ­яс­ня­ет Б. За­бо­ров, — где-то в здеш­них мес­тах, не­да­ле­ко от Ви­теб­ска, есть де­рев­ня За­борье, там жи­ли на­ши пред­ки, и от­ту­да на­ша фа­ми­лия. Для мо­е­го от­ца в жиз­ни су­щест­во­ва­ли толь­ко кис­ти, крас­ки и хол­ст. Он час­то ри­со­вал и да­же не за­ду­мы­вал­ся над тем, что ри­со­вал. Для не­го ва­жен был сам про­цесс. Если го­во­рить на­чис­то­ту, и я та­кой же. На­вер­ное, у всех ху­дож­ни­ков, ког­да они ра­бо­та­ют, про­ис­хо­дят в моз­гах од­ни и те же про­цес­сы. Но ре­зуль­та­ты по­лу­ча­ют­ся раз­ные.

Спра­ши­ва­е­те о вли­я­нии от­ца? Ну, если и я, и мой брат Ми­ха­ил — он жи­вёт в Иеру­са­ли­ме — ста­ли ху­дож­ни­ка­ми, зна­чит, или ге­ны сра­бо­та­ли, или — зна­е­те, как со­зда­ют­ся про­фес­си­о­наль­ные ди­нас­тии, — ни­кто нас не за­став­лял, са­ми втя­ну­лись».

Жизнь Б. За­бо­ро­ва в ис­кус­ст­ве де­лит­ся на до- и по­стэ­миг­рант­скую. В Бе­ла­ру­си и в СССР он к со­ро­ка пя­ти го­дам — к мо­мен­ту отъ­ез­да на За­пад в 1980-м — стал из­вест­ным те­ат­раль­ным ху­дож­ни­ком и од­ним из са­мых по­пу­ляр­ных книж­ных гра­фи­ков, два де­ся­ти­ле­тия ил­люст­ри­руя не толь­ко оте­чест­вен­ную и за­ру­беж­ную клас­си­ку, но и про­из­ве­де­ния сво­их дру­зей в Мин­ске, в том чис­ле — Ва­си­ля Бы­ко­ва. Сре­ди наибо­лее из­вест­ных ра­бот со­вет­ско­го вре­ме­ни — ил­люст­ра­ции к шек­с­пи­ров­ским со­не­там Ко­ро­лю Ли­ру, к Сказ­кам Уайль­да, к пуш­кин­ской Сказ­ке о ца­ре Сал­та­не и Крот­кой До­сто­ев­ско­го. И если кни­ги Шек­с­пи­ра, Уайль­да и Пуш­ки­на вы­хо­ди­ли в Мин­ске, то Крот­кая с ил­люст­ра­ци­я­ми За­бо­ро­ва бы­ла из­да­на в Дрез­де­не. К то­му вре­ме­ни его ра­бо­ты от­ме­че­ны на­гра­да­ми меж­ду­на­род­ных вы­ста­вок книж­но­го ис­кус­ст­ва в Лейп­ци­ге и Дрез­де­не.

Вспо­ми­наю свой пер­вый лет­ний от­пуск пос­ле окон­ча­ния ин­сти­ту­та в 1964-м. Мы с друзь­я­ми едем на юг; кто-то опре­де­лил — в Алуп­ку, вот мы и по­тя­ну­лись в Алуп­ку. Там по­зна­ко­ми­лись с ре­бя­та­ми из те­ат­раль­но­го, с ху­дож­ни­ка­ми. По­зна­ко­ми­лись с Иго­рем Добро­лю­бо­вым, бе­ло­рус­ским ре­жис­сёром, — те­перь он на­род­ный ар­тист Бе­ло­рус­сии — сни­мал тог­да фильм «Иду ис­кать». Там же мы встре­ти­лись с семь­ёй За­бо­ро­вых.

Цент­ром на­ше­го при­тя­же­ния ока­за­лась мас­тер­ская ху­дож­ни­ка из Ле­нин­гра­да Яко­ва Алек­сан­дро­ви­ча Ба­со­ва. Его уют­ный дом из ра­ку­шеч­ни­ка, с италь­ян­ским дво­ри­ком, рас­по­ла­гал­ся не­да­ле­ко от са­мо­го за­пад­но­го алуп­кин­ско­го пля­жа, как раз над зна­ме­ни­ты­ми тре­мя ки­па­ри­са­ми, ве­е­ром на­кло­няв­ши­ми­ся в сто­ро­ну мо­ря. Яков Алек­сан­дро­вич — круп­ный ин­те­рес­ный муж­чи­на в воз­рас­те — рань­ше пи­сал мас­лом уны­лые сов­ко­вые кар­ти­ны, в точ­нос­ти так, как то­го тре­бо­вал соц­ре­а­лизм. Пе­ре­брав­шись в Крым, на­чал пи­сать ак­ва­рель­ные пей­за­жи, ра­бо­тал на пле­нэ­ре, хо­дил в го­ры, встре­чал рас­све­ты.

К не­му при­ез­жа­ла на от­дых его при­ём­ная дочь, оча­ро­ва­тель­ная Ири­на, не­со­мнен­ная звез­да Алуп­ки. Она вы­рос­ла на мо­ре. Пре­крас­но пла­ва­ла. По­этес­са и дочь ре­прес­си­ро­ван­но­го по­эта Бо­ри­са Кор­ни­ло­ва, ав­то­ра зна­ме­ни­той «Пес­ни о встреч­ном». Чувст­вен­ная, жи­вая, лу­ка­вая, за ней всег­да хо­ди­ли тол­пы по­клон­ни­ков.

Тог­да она от­ды­ха­ла в Алуп­ке с ма­лень­кой до­черью Ма­ри­ной и му­жем, Бо­ри­сом За­бо­ро­вым, очень пер­спек­тив­ным — в то вре­мя бе­ло­рус­ским — ху­дож­ни­ком.

Оба, Ироч­ка и Бо­рис, — мо­ло­дые, кра­си­вые, силь­ные, та­лант­ли­вые, жад­ные до жиз­нен­ных впе­чат­ле­ний; во­круг них — во­до­во­рот лю­дей и со­бы­тий. Это бы­ла счаст­ли­вая по­ра.

Как мы тог­да про­во­ди­ли вре­мя! Ку­па­лись в шторм сре­ди опас­ных скал, вы­тас­ки­ва­ли ка­на­том из бу­шу­ю­щих волн тех, кто не мог вы­брать­ся, ка­та­лись с ог­ром­но­го кам­ня — ро­я­ля, ку­да нас вна­ча­ле вы­бра­сы­ва­ла вол­на, а по­том от­пус­ка­ла, и мы сос­каль­зы­ва­ли к бе­ре­гу по по­ло­гой его час­ти. Бра­ли мя­со, ово­щи, лёд и по пе­ше­ход­ной тро­пе (тог­да ещё не бы­ло фу­ни­ку­ле­ров) за­бе­га­ли (мо­ло­дая кровь бур­ли­ла — имен­но не шли, а за­бе­га­ли) на Ай­Пет­ри — де­лать шаш­лы­ки и встре­чать рас­свет.

На­блю­да­ли бо­га­тыр­ские иг­ры мест­ных ны­ряль­щи­ков. Они устра­ива­ли пар­ные со­рев­но­ва­ния, кто доль­ше про­си­дит под во­дой: один из па­ры си­дел на глу­би­не три­че­ты­ре мет­ра, дер­жась за ка­мень, вто­рой но­сил ему воз­дух и пе­ре­да­вал рот­в­рот.

Тёп­лая друж­ба с Бо­ри­сом и Ири­ной со­хра­ня­лась мно­го лет, а встре­чи в лет­ней Алуп­ке пре­вра­ти­лись в при­ят­ную тра­ди­цию.

Две час­ти жиз­ни Бо­ри­са За­бо­ро­ва — со­вет­ская и па­риж­ская. Обе счаст­ли­вые, со­сто­яв­ши­е­ся. Прав­да, со­вет­ская — толь­ко внеш­не, по­это­му он од­наж­ды ре­шил­ся рез­ко из­ме­нить судь­бу.
— До со­ро­ка шес­ти лет вы бы­ли от­лич­ным книж­ным гра­фи­ком, и всё это вре­мя вто­рич­ность про­фес­сии вас угне­та­ла? — спра­ши­ва­ет его Оль­га Ка­ба­но­ва, кор­рес­пон­дент Огонь­ка.
— Да, имен­но вто­рич­ность жан­ра, за­ви­си­мость его от ли­те­ра­тур­но­го текс­та. Я же хо­тел быть и со­чи­ни­те­лем, и ре­жис­сёром, и ис­пол­ни­те­лем. Имен­но по этой при­чи­не и моя ра­бо­та в те­ат­ре сму­ща­ла. Это не то, к че­му я был устрем­лён.

Но уехал он, ко­неч­но, по дру­гой при­чи­не. Что ме­ша­ло твор­чес­ко­му че­ло­ве­ку в Со­вет­ском Со­юзе? Бо­рис отве­ча­ет: «Ли­це­мер­ная, жес­то­кая, на­ск­возь про­пи­тан­ная ложью идео­ло­гия, втор­га­ю­ща­я­ся без­на­ка­зан­но и наг­ло не толь­ко в твор­чес­кую жизнь, но и в жизнь част­ную. Я всег­да ощу­щал её уду­ша­ю­щую ру­ку на сво­ём гор­ле. Спа­сать­ся на­до бы­ло бег­ст­вом».

В ок­тяб­ре 1980-го Бо­рис За­бо­ров, его же­на Ири­на, сын Ки­рилл и дочь Ма­ри­на при­бы­ли в Ве­ну, в мае 1981-го — в Па­риж.

«С пер­вых ми­нут встре­чи с ре­аль­ным Па­ри­жем на пер­ро­не Се­вер­но­го вок­за­ла, — пи­сал впо­следст­вии Бо­рис, — я по­чувст­во­вал, что не столь­ко этот го­род для ме­ня чу­жой, сколь­ко я ему чужд.

Я — не­про­ше­ный гость на чу­жой тер­ри­то­рии. Собст­вен­но, с ка­кой ста­ти я мог се­бя чувст­во­вать сво­им в го­ро­де, где не бы­ло мо­е­го дет­ст­ва и юнос­ти, где, ина­че го­во­ря, не бы­ло то­го пе­ри­о­да лич­ной ис­то­рии, ко­то­рый по­рож­да­ет в нас чувст­во при­част­нос­ти.

В это тре­вож­ное вре­мя в мо­их гла­зах, слов­но за­стлан­ных ту­ма­ном, Па­риж те­рял свои очер­та­ния — как изо­бра­же­ние на не­до­про­яв­лен­ной фо­то­гра­фии. И, на­про­тив, про­ш­лое ста­ло единст­вен­ной ре­аль­ностью, чувст­вен­ной, яс­ной и ося­за­емой: я бро­дил ча­са­ми по его прос­то­рам, по до­ро­гам мо­ло­дос­ти…

Вся­кий раз, от­кры­вая по­тай­ную двер­цу в этот без­молв­ный мир, я встре­ча­юсь с устрем­лён­ны­ми на ме­ня гла­за­ми. В них — вы­ра­же­ние стран­но­го ожи­да­ния и уко­ра, ко­то­рые вол­ну­ют и тре­во­жат ме­ня. В сос­ре­до­то­чен­ном и вни­ма­тель­ном взгля­де я чувст­вую при­зыв к диа­ло­гу. И я при­ни­маю вы­зов».

В го­ды учёбы в Ака­де­мии ху­до­жеств, да и поз­же, он ра­бо­тал с жи­вой мо­делью — так, как это де­ла­ли ху­дож­ни­ки на про­тя­же­нии ве­ков.

В Па­ри­же Бо­рис За­бо­ров сде­лал сво­ей мо­делью ста­рую фо­то­гра­фию. Эти два опы­та по­зво­ли­ли ему «утверж­дать о со­вер­шен­но раз­лич­ных не толь­ко ме­то­дах в ра­бо­те, но и мен­таль­ных на­груз­ках со­зна­ния». Ху­дож­ник объ­яс­ня­ет это так:

«Мой про­фес­си­о­наль­ный тех­ни­чес­кий ар­се­нал и ме­тод ра­бо­ты по опре­де­ле­нию свя­за­ны с со­вре­мен­ным ис­кус­ст­вом, ибо ро­ди­лись в пост­фо­то­гра­фи­чес­кую эпо­ху, в пе­ри­од осо­зна­ния фе­но­ме­на, имя ко­то­ро­му — фо­то­гра­фия. К то­му же не­по­пра­ви­мое оди­но­чест­во безы­мян­но­го пер­со­на­жа, ко­то­рое я чувст­вую, гля­дя на ста­рую фо­то­гра­фию, срод­ни со­сто­я­нию че­ло­ве­ка в со­вре­мен­ном ми­ре, в ко­то­ром не­ве­ро­ят­ный про­гресс в об­лас­ти ком­му­ни­ка­ций, оста­вил ещё в боль­шем оди­но­чест­ве от­дель­но­го че­ло­ве­ка».

Се­год­ня в ев­ро­пей­ском ре­а­лиз­ме ху­дож­ник из Бе­ла­ру­си Бо­рис За­бо­ров — фи­гу­ра пер­во­го эше­ло­на: из­вест­ный мас­тер, ги­пер­ре­а­лист, офор­ми­тель ря­да спек­так­лей. Но в 1980-м, ког­да он эмиг­ри­ро­вал из СССР, кол­ле­ги клей­ми­ли его на все ла­ды и рас­сы­ла­ли до­но­сы.

В Па­ри­же к За­бо­ро­ву с пер­вых ра­бот при­шли сла­ва и вни­ма­ние га­ле­рис­тов. Его по­лот­на оце­ни­ва­ют в де­сят­ки ты­сяч ев­ро и вы­став­ля­ют в луч­ших му­зе­ях ми­ра. Каж­дая вы­став­ка его жи­во­пи­си — со­бы­тие. Он со­зда­вал кос­тю­мы к по­ста­нов­кам в глав­ном па­риж­ском те­ат­ре «Ко­ме­ди Фран­сез». В из­ра­иль­ском го­ро­де Хай­фа уста­нов­лен па­мят­ник Пись­мен­нос­ти — это то­же ра­бо­та За­бо­ро­ва; его жи­во­пис­ные по­лот­на экс­по­ни­ру­ют­ся в пуб­лич­ных кол­лек­ци­ях Эр­ми­та­жа, га­ле­рее Аль­бер­ти­на в Ве­не, в му­зее го­ро­да Дар­м­штадт в Гер­ма­нии и мно­гих дру­гих му­зе­ях ми­ра. С 2008 го­да в Га­ле­рее Уф­фи­ци во Фло­рен­ции, со­би­ра­ю­щей порт­ре­ты с XVI ве­ка, на­ря­ду с ав­то­порт­ре­та­ми Ве­не­ци­а­но­ва, Брюл­ло­ва, Ша­га­ла, пред­став­ле­на са­мая из­вест­ная кар­ти­на Бо­ри­са За­бо­ро­ва «Ав­то­порт­рет с мо­делью».

Мно­го лет мы не ви­де­лись и не пе­ре­пи­сы­ва­лись — эти го­ды я жил слов­но в шах­те под зем­лёй: ра­бо­тал на за­кры­том пред­при­я­тии, срок сек­рет­нос­ти ис­те­кал толь­ко в на­ча­ле де­вя­но­с­тых. В де­вя­но­с­тые же по­яви­лась воз­мож­ность сво­бод­но по­ку­пать ва­лю­ту и ез­дить за ру­беж.

Зи­ма 1992-го, мы с же­ной в Па­ри­же. В спра­воч­ни­ке на­хо­жу двух За­бо­ро­вых. С пер­во­го ра­за до­зва­ни­ва­юсь и по­па­даю на Бо­ри­са. Сколь­ко лет про­шло — поч­ти по­лжиз­ни. Мы уже не те мо­ло­дые пар­ни, ко­то­рым лег­ко бы­ло за­бе­жать по кру­той гор­ной тро­пе на Ай-Пет­ри: мне — 51, Бо­ри­су — 57. Нас с же­ной при­гла­си­ли к За­бо­ро­вым на фран­цуз­ский обед, по­том все вмес­те по­шли на спек­такль «Ко­ме­ди Фран­сез», по­став­лен­ный Ана­то­ли­ем Ва­силь­е­вым и оформ­лен­ный Бо­ри­сом, гу­ля­ли по Па­ри­жу, за­гля­ды­ва­ли в рес­то­ран­чи­ки. Я смот­рю на них: буд­то и не бы­ло двад­ца­ти с лиш­ним лет, бру­таль­ный Бо­рис и кра­са­ви­ца Ири­на — та­кие как преж­де, ни­чем не от­ли­ча­ют­ся: та же мо­ло­дость в серд­це, та же жаж­да жиз­ни. Бо­рис — из­вест­ный ху­дож­ник; мэ­рия Па­ри­жа вы­де­ли­ла ему от­дель­ный учас­ток с до­мом-сту­ди­ей. Я то­же не­ма­лый путь про­шёл, а мы — буд­то вче­ра рас­ста­лись. Бо­рис за­дор­ный, энер­гич­ный — юно­ша блед­ный со взо­ром го­ря­щим, — во­зит нас на «хон­де». Ма­не­ра вож­де­ния — спор­тив­ная, впол­не в его ха­рак­те­ре. Спра­ши­ваю: «По­че­му „хон­да“?» — «А ка­кую ма­ши­ну брать? „Мер­се­дес“ — ма­ши­на ганг­сте­ров и бур­жуа».

В филь­ме «Со­нет» мы ви­дим Б. За­бо­ро­ва в но­вом ка­чест­ве — пе­ред на­ми фи­ло­соф, стре­мя­щий­ся по­стичь тай­ну ми­ро­зда­ния. Вот часть текс­та при­гла­си­тель­но­го би­ле­та: «…В юнос­ти мне до­ве­лось по­зна­ко­мить­ся с ги­по­те­зой, пред­став­ля­ю­щей Все­лен­ную как сво­е­го ро­да зер­каль­ную сфе­ру. Если по­зво­лить во­об­ра­же­нию сде­лать ви­ди­мым от­ра­же­ние в этом кос­ми­чес­ком зер­ка­ле — и при этом дви­гать­ся со ско­ростью, пре­вы­ша­ю­щую ско­рость све­та, — то мож­но стать жи­вым сви­де­те­лем со­тво­ре­ния ми­ра и всей мно­го­ты­ся­че­лет­ней ис­то­рии зем­ной жиз­ни…

Эта ги­по­те­за и се­год­ня ос­та­ёт­ся для ме­ня са­мой вол­ну­ю­щей. Фан­та­зия или не­до­ступ­ная ра­зу­му ре­аль­ность — ка­кая раз­ни­ца… Моя ху­до­жест­вен­ная идея и мно­го­лет­ний опыт ху­дож­ни­ка тес­но свя­за­ны с фе­но­ме­ном от­ра­же­ния. Ано­ним­ный мир лю­дей, не­ког­да от­ра­жён­ный и улов­лен­ный объ­ек­ти­вом фо­то­ка­ме­ры, жи­вёт в бес­ко­неч­ном мно­жест­ве се­мей­ных аль­бо­мов. Я со­би­раю их по­всю­ду. Про­яв­лен­ные бла­го­да­ря чу­ду фо­то­гра­фии, эти от­ра­же­ния со­хра­ни­ли для нас с бес­ком­про­мис­с­ной точ­ностью ли­ца, кос­тю­мы, быт лю­дей дав­но ушед­ших. Из сво­е­го за­зер­каль­но­го не­бы­тия они смот­рят на ме­ня с уко­ром, тре­во­жа во­об­ра­же­ние. Об этом мой фильм…»

Бо­рис, уже при­знан­ный фран­цуз­ский мас­тер, при­ез­жал в Рос­сию и вы­став­лял­ся в Пе­тер­бур­ге и Моск­ве. Мы бро­ди­ли по Ва­силь­ев­ско­му ост­ро­ву, во­круг Ака­де­мии ху­до­жеств, — его тя­ну­ло к мес­там, где он ког­да-то учил­ся и был счаст­лив.

На ро­ди­не Б. За­бо­ров то­же бы­вал не­сколь­ко раз. Впер­вые пос­ле эмиг­ра­ции — в 1994-м. Ху­дож­ни­ка при­гла­си­ли от Мин­куль­ту­ры Бе­ла­ру­си на ме­роп­ри­я­тия, по­свя­щён­ные 100-ле­тию Мар­ка Ша­га­ла: «Во­ис­ти­ну сюр­ре­а­лизм на­шей эпо­хи… Уез­жая из Бе­ла­ру­си на­всег­да (в чём не бы­ло ни ма­лей­ше­го со­мне­ния), я, ли­шён­ный граж­данст­ва за 14 лет до то­го, был при­гла­шён по­чёт­ным гос­тем на ро­ди­ну. Из ме­ня ле­пи­ли звез­ду с не мень­шим эн­ту­зи­аз­мом, чем „бе­гу­щую кры­су с то­ну­ще­го ко­раб­ля“ в дни отъ­ез­да из Мин­ска».

На ужин в быв­шем люк­се для пар­тий­ной эли­ты Б. За­бо­ров со­брал всех зна­ко­мых ху­дож­ни­ков, в том чис­ле сво­их быв­ших го­ни­те­лей — объ­яс­нил это так: «Имен­но они сде­ла­ли для ме­ня то, че­го не мог­ли бы сде­лать друзья всем ско­пом…»

В Се­ти мне встре­ти­лось мне­ние, что Б. За­бо­ров экс­плу­а­ти­ру­ет од­ну и ту же фор­му, что вид за­тёр­той фо­то­гра­фии мож­но при­дать кар­ти­не и с по­мощью ком­пью­те­ра. О мно­гих так мож­но ска­зать. Один и тот же при­ём ис­поль­зо­ва­ли Мо­не, Го­ген, Сёра, Се­занн… Раз­ве де­ло в фор­ме? Че­ло­век тя­нет­ся к из­ме­нен­но­му со­зна­нию — к эй­фо­рии, сну, сле­зам, сме­ху, му­раш­кам по спи­не, — по­мо­га­ю­ще­му вы­рвать­ся за рам­ки по­всед­нев­нос­ти, взгля­нуть на свою жизнь ины­ми гла­за­ми. Из­ме­не­ние со­зна­ния мо­гут вы­зы­вать му­зы­ка и жи­во­пись, если это та­лант­ли­во сде­ла­но. Я ви­жу обыч­ную со­ба­ку под до­ждём на кар­ти­не За­бо­ро­ва, ин­ва­ли­да в ко­ляс­ке, ста­рую жен­щи­ну, рас­смат­ри­ваю лу­жи, раз­во­ды гря­зи и дождя — в этом есть ма­гия, ком под­сту­па­ет к гор­лу, — я чувст­вую се­бя та­ким же бо­го­ос­тав­лен­ным, как эти со­ба­ка, ин­ва­лид, жен­щи­на.

В 2018-м фло­рен­тий­ская Ака­де­мия изящ­ных ис­кус­ств из­бра­ла Бо­ри­са За­бо­ро­ва по­чёт­ным ака­де­ми­ком — пер­вым из рож­дён­ных в Бе­ла­ру­си. Этим со­бы­ти­ем за­вер­ша­ет­ся ав­то­био­гра­фи­чес­кая кни­га ху­дож­ни­ка «То, что не­льзя за­быть», из­дан­ная пе­тер­бург­ским из­да­тельст­вом «Ви­та Но­ва».

Ушёл близ­кий мно­гим из нас че­ло­век. Есть ещё шес­ти­де­сят­ни­ки?

Мно­го ли та­ких, кто по­доб­но Бо­ри­су мо­жет, не кри­вя ду­шой, ска­зать: «Же­ла­ние по­нра­вить­ся всем унич­то­жа­ет та­лант»?

На­чи­на­ют­ся двад­ца­тые го­ды треть­е­го ты­ся­че­ле­тия. Вы­дви­нут ли они но­вых лю­дей, ко­то­рые по­доб­но шес­ти­де­сят­ни­кам оста­вят след в ис­то­рии Рос­сии со зна­ком плюс?