Гла­ва V

Он за­крыл мас­тер­скую и стал спус­кать­ся к лиф­ту: до его, са­мо­го верх­не­го, эта­жа ка­би­на не под­ни­ма­лась, нуж­но бы­ло спус­тить­ся на два про­лёта лест­ни­цы. Толь­ко хо­тел на­жать кноп­ку, да­же не за­ме­тив, что она го­рит крас­ным огонь­ком, как двер­цы лиф­та раз­дви­ну­лись, и он нос к но­су столк­нул­ся с не­вы­со­кой по­жи­лой пол­ной жен­щи­ной.
— Ой, прос­ти­те, — сму­ти­лась она, с тру­дом удер­жи­вая в обе­их ру­ках тя­жёлые па­ке­ты с про­дук­та­ми.
— Это вы ме­ня прос­ти­те, — Юрий Ки­рил­ло­вич при­ло­жил к гру­ди ру­ку. — Чуть не сбил вас.

Он усту­пил ей до­ро­гу, и она за­ко­вы­ля­ла к сво­ей две­ри. И толь­ко Юрий Ки­рил­ло­вич со­брал­ся зай­ти в ка­би­ну лиф­та, жен­щи­на об­ра­ти­лась к не­му:
— Уж вы прос­ти­те мо­е­го сы­на!
— За что? — уди­вил­ся Про­се­кин, по­зво­лив с шу­мом за­крыть­ся створ­кам лиф­та.
— Ну как же?! Он сво­им ча­с­тым ку­ре­ни­ем так вам до­саж­да­ет. Он уж слы­шит, как вы ру­га­е­тесь на не­го, пе­ре­жи­ва­ет и ни­че­го с со­бой по­де­лать не мо­жет.
— Да уж! — об­ре­чён­но по­ка­чал го­ло­вой Про­се­кин. — От ку­ре­ния вред боль­шой. Я вот су­мел бро­сить.
— Ну, вы силь­ный, боль­шой че­ло­век. Ве­ли­кий ху­дож­ник…
— Ну уж ве­ли­кий, — вы­дох­нул усмеш­ку Про­се­кин.
— А он-то все­го лишь пе­ди­а­тр, ря­до­вой дет­ский врач. А зна­е­те, он ведь ку­рить-то со­всем маль­чиш­кой на­чал, — она по­ста­ви­ла свои тя­жёлые па­ке­ты на ка­фель­ный пол лест­нич­ной пло­щад­ки. — Ди­ма до ме­ди­цин­ско­го-то са­ни­та­ром слу­жил, по­том мед­б­ра­том. А зна­е­те где?

Юрий Ки­рил­ло­вич по­жал пле­ча­ми.
— В от­де­ле­нии дет­ской он­ко­ло­гии. Вот пред­ставь­те: ему, бед­нень­ко­му, час­тень­ко при­хо­ди­лось мёрт­вое тель­це ма­лы­ша, как стем­не­ет, че­рез весь мед­го­ро­док на ру­ках нес­ти в морг. В про­с­тын­ку за­вер­нёт и не­сёт. За­ку­ришь тут по­не­во­ле.

Она за­мол­ча­ла, и Юрий Ки­рил­ло­вич не знал, что ска­зать. Так и гля­де­ли друг на дру­га, по­ка Юрий Ки­рил­ло­вич не опус­тил го­ло­ву. По­чувст­во­вал се­бя про­ви­нив­шим­ся. И жен­щи­на буд­то за­ме­ти­ла это:
— Да вы-то ни в чём не ви­но­ва­ты. Это уж вы нас прос­ти­те, ра­ди Хрис­та!

В этот мо­мент за спи­ной жен­щи­ны от­кры­лась дверь квар­ти­ры, и её про­ём за­сло­нил Ди­ма-толс­тяк.
— Мам, ну ты че­го. До­мо­фон уж ког­да про­пи­ли­кал. Я уж по­ду­мал, что ты в лиф­те за­стря­ла, — и, за­ме­тив Юрия Ки­рил­ло­ви­ча, кив­нул: — Добрый ве­чер!
— Добрый ве­чер, Ди­ма! — по­ста­рал­ся как мож­но дру­же­люб­нее от­ве­тить Юрий Ки­рил­ло­вич.

Ди­ма вы­ка­тил­ся на пло­щад­ку, под­хва­тил с по­ла па­ке­ты и про­шёл в квар­ти­ру. Про­вор­чал на хо­ду:
— За ку­соч­ком мас­ла вы­шла, на­зы­ва­ет­ся! Не по­зо­ри­ла бы ме­ня пе­ред людь­ми!
— Ну, все­го вам добро­го! — при­вет­ли­во улыб­ну­лась Ди­ми­на мать Про­се­ки­ну. — Успе­хов вам в ва­шем ве­ли­ком де­ле. Но глав­ное, зна­е­те ли, здо­ровья! До сви­да­ния!

Она на­пра­ви­лась к сво­ей квар­ти­ре.
— До сви­да­ния! — от­ве­тил Про­се­кин, и ещё сто­ял, за­ду­мав­шись, ког­да две­ри за нею за­кры­лись.

До­ма Про­се­кин по­ста­рал­ся по­ско­рее улечь­ся в по­стель. Взбил по­душ­ки по­вы­ше. Взял в ру­ки боль­шую и не­пло­хо, на его взгляд, ил­люст­ри­ро­ван­ную кни­гу Эй­дель­ма­на «Мой ХIХ век «. Но что-то не чи­та­лось. Мыс­ли ле­те­ли в тот да­лёкий со­вет­ский рос­кош­ный Ки­ев, где про­шла мо­ло­дость. «Сплош­ной Ки­ев­ский торт!» — го­во­ри­ли те, кто при­ез­жал по­гос­тить из дру­гих угол­ков ве­ли­кой стра­ны. Ну как им, но­вым по­ко­ле­ни­ям, за­дол­бан­ным со­вре­мен­ной про­па­ган­дой, до­ка­жешь, что мы бы­ли без­мя­теж­но счаст­ли­вы и сво­бод­ны. Это счастье зву­чит в на­ших пес­нях, в на­ших филь­мах, в на­ших кни­гах. А глав­ное — мы бы­ли уве­ре­ны в сво­ём бу­ду­щем. Мы смо­жем учить­ся, у нас бу­дет жильё, у нас бу­дет ра­бо­та, и этим жиль­ём и ра­бо­той нас обя­за­ны обес­пе­чить пос­ле окон­ча­ния ву­за как мо­ло­дых спе­ци­а­лис­тов. Вот, мо­жет, бу­дет кем-ни­будь ког­да-ни­будь на­пи­са­на чест­ная кни­га «Мой ХХ век». А по­том «Мой ХХI век». А ещё бы чест­но на­пи­сать «По­след­няя треть ХХ ве­ка и пер­вая треть ХХI ве­ка». Вот бы­ло бы ин­те­рес­но на пе­ре­ло­ме ве­ков жизнь раз­гля­деть. Вот бы «по­сме­я­лись», а по­том за­ду­ма­лись. О вой­не и ми­ре, о не­на­вис­ти и люб­ви, о пре­ступ­ной не­спра­вед­ли­вос­ти и ми­ло­сер­дии, о ге­ро­и­чес­ком са­мо­по­жерт­во­ва­нии во имя… Они не ве­рят. Они толь­ко сме­ют­ся. Они го­во­рят: вы гля­ди­те на­зад и ви­ди­те всё в ро­зо­вом све­те лишь по­то­му, что гля­ди­те на свою мо­ло­дость. А вся­кая мо­ло­дость по­доб­на ед­ва рас­пус­тив­ше­му­ся пре­крас­но­му цвет­ку с ка­пель­кой ут­рен­ней ро­сы на ле­пест­ках. Мо­жет, они пра­вы? А мо­жет быть, и не сто­ит им ни­че­го до­ка­зы­вать? Пусть они жи­вут сво­ей жизнью и пусть сме­ют­ся над на­шей, если им так удоб­но стро­ить свою. Они ещё не зна­ют, что всё пов­то­рит­ся, и на но­вом вит­ке най­дут­ся те, кто бу­дет сме­ять­ся над ни­ми. Да-да, бу­дут сме­ять­ся над ва­ми, что па­ру­сом ва­шей меч­ты бы­ла круп­ная банк­но­та, а за­ко­ны вам пи­са­ло сво­и­ми алч­ны­ми ког­тя­ми пре­смы­ка­ю­ще­е­ся мерз­кое чу­до­ви­ще по име­ни Ры­нок. И всё это уже бы­ло. «Всю­ду день­ги, день­ги, день­ги, всю­ду день­ги, гос­по­да! А без де­нег жизнь пло­хая — не го­дит­ся ни­ку­да. День­ги есть, и ты, как ба­рин…» Вот имен­но… И тут Про­се­кин спот­кнул­ся в сво­их раз­мыш­ле­ни­ях. Он вспом­нил, что так и не от­пра­вил день­ги же­не. При­шлось вы­брать­ся из со­гре­той по­сте­ли и вклю­чить ком­пью­тер.

С прос­той, мно­го раз им про­во­ди­мой, фи­нан­со­вой опе­ра­ци­ей он спра­вил­ся до­воль­но быст­ро. И тут на эк­ра­не за­ми­гал зна­чок, воз­ве­ща­ю­щий о по­лу­че­нии его поч­той но­во­го пись­ма. От­крыл:

«Юра, здравст­вуй­те! Спа­си­бо, что от­ве­ти­ли на­шей стар­шень­кой, На­стень­ке! Пи­шет Вам Ок­са­на, же­на Се­рёжи Куз­не­цо­ва. Рань­ше, пом­ню, бы­ли на „ты“, но сей­час воз­раст, на­вер­ное, обя­зы­ва­ет. На­стя уже на­пи­са­ла Вам, что Сер­гея с на­ми боль­ше нет. Он ушёл вне­зап­но, при креп­ком, ка­за­лось бы, ор­га­низ­ме и по-спор­тив­но­му здо­ро­вом те­ле. Ве­че­ром по­жа­ло­вал­ся на боль в гор­ле, под­ня­лась тем­пе­ра­ту­ра. Вы­со­чен­ная! Сра­зу вы­зва­ла ско­рую. Сде­ла­ли укол жа­ро­по­ни­жа­ю­ще­го. Уснул в дру­гой ком­на­те, что­бы не за­ра­зить де­тей. Я усну­ла воз­ле ма­лень­кой. В че­ты­ре ут­ра что-то ме­ня толк­ну­ло. Бе­гу в его ком­на­ту. Свет го­рит, те­ле­ви­зор ра­бо­та­ет — он так про­сил не вы­клю­чать. Я к не­му, а он… А его уже нет. Ле­ча­щий участ­ко­вый те­ра­певт так и не по­ня­ла, как это прак­ти­чес­ки здо­ро­вый и срав­ни­тель­но мо­ло­дой че­ло­век мог так уме­реть от тем­пе­ра­ту­ры. Мне по­том объ­яс­нил один опыт­ный док­тор, друг на­ших дру­зей, что всё де­ло в том, что вра­чи ско­рой кро­ме жа­ро­по­ни­жа­ю­ще­го обя­за­ны бы­ли уко­лоть пре­па­рат, раз­жи­жа­ю­щий кровь. От вы­со­кой тем­пе­ра­ту­ры она ка­та­стро­фи­чес­ки сгус­ти­лась. Об­ра­зо­вал­ся тромб… Прос­ти­те, что пи­шу Вам так под­роб­но, но мне ка­жет­ся, Вы хо­ти­те это знать. Пос­ле та­кой упав­шей на нас бе­ды не сра­зу по­ня­ла, что долж­на жить даль­ше. На­стя ме­ня вы­та­щи­ла. По­че­му мы с Се­рёжей, ког­да он был жив, не вы­хо­ди­ли на связь? Жизнь за­кру­ти­ла. В на­ча­ле де­вя­но­с­тых за­ни­ма­лись биз­не­сом, пы­та­лись за­ра­бо­тать. Сна­ча­ла всё скла­ды­ва­лось. Ку­пи­ли квар­ти­ру, ма­ши­ну, да­чу. В 1997 го­ду ро­ди­лась На­стень­ка. Сер­гей ду­ши в ней не ча­ял, пы­лин­ки сду­вал. Она вот толь­ко за­кон­чи­ла ки­но­ре­жис­сёр­ский фа­куль­тет ин­сти­ту­та име­ни Кар­пен­ко-Ка­ро­го. Сла­ва бо­гу, уда­лось всё-та­ки по­лу­чить об­ра­зо­ва­ние. Се­рёжа очень это­го хо­тел и очень в неё ве­рил. Млад­шая, Да­шень­ка, — пол­ная ко­пия па­пы. Она то­же ре­ши­ла во­пло­тить не­ре­а­ли­зо­ван­ные твор­чес­кие меч­ты па­пы. С пя­ти лет в Дет­ской ака­де­мии ис­кус­ств на те­ат­раль­ном фа­куль­те­те. Она тру­дяж­ка, меч­та­ет быть ак­три­сой. Пос­ле Ака­де­мии бе­гом в те­атр, по­том ещё тан­цы. За­пи­са­ла её в дет­ский про­дю­сер­ский центр. Участ­ву­ет в дет­ских те­ле­пе­ре­да­чах, фильм озву­чи­ва­ла. Очень эмо­ци­о­наль­ная, от­кры­тая, ис­крен­няя, но и не по-дет­ски от­вет­ст­вен­ная. Ре­жис­сёры го­во­рят: с ней ра­бо­тать од­но удо­вольст­вие, де­воч­ка та­лант­ли­вая, раз­ви­вай­те. Глав­ное, она ве­рит, что бу­дет ак­три­сой, и упор­но дви­жет­ся к сво­ей меч­те. В об­щем, жи­ву деть­ми те­перь за нас с Се­рёжей дво­их. Ма­ма Сер­гея смог­ла про­жить пос­ле его ухо­да ещё год. Очень стра­да­ла без не­го и умер­ла бук­валь­но у ме­ня на ру­ках. Нам очень по­мо­га­ет Се­рёжи­на сест­ра. Она жи­вёт в Моск­ве. Буд­то пы­та­ет­ся за­ме­нить нам па­пу. По­че­му я Вам на­пи­са­ла?.. Ме­ня Сер­гей по­про­сил… От­ту­да… Не удив­ляй­тесь и не счи­тай­те, что я со­шла с ума. Прос­то я чувст­вую с ним связь. Мно­го мы го­во­ри­ли с Сер­ге­ем рань­ше о Вас. Он рас­ска­зы­вал, ка­кой вы от­кры­тый, ве­сёлый, лёг­кий. Да я и са­ма пом­ню, хо­тя, к со­жа­ле­нию, об­ща­лись со­всем ма­ло, не­мно­го Вы с суп­ру­гой сво­ей на тен­нис хо­ди­ли. По­че­му на­ша друж­ба обо­рва­лась? Ох, что ж сей­час га­дать! Да, ещё Се­рёжа всё вспо­ми­нал, что пе­ре­дал Вам ме­му­а­ры де­да. Го­во­рил, что вы как ху­дож­ник-по­ста­нов­щик в ки­но ра­бо­та­ли. Сна­ча­ла на ки­но­сту­дии Дов­жен­ко, по­том в Моск­ве. Мы о Вас да­же в прес­се чи­та­ли. Се­рёжа го­во­рил, что у Вас с ка­ким-то сце­на­рис­том бы­ла идея сде­лать сце­на­рий по де­до­вым вос­по­ми­на­ни­ям. Не по­лу­чи­лось. Но вот сей­час На­стя за­го­ре­лась. Я, го­во­рит, во что бы то ни ста­ло рас­ска­жу о по­дви­ге де­да и во­об­ще это­го бес­смерт­но­го по­ко­ле­ния по­бе­ди­те­лей. На­стё­на по­стес­ня­лась у Вас спра­ши­вать, но, мо­жет быть, вос­по­ми­на­ния эти Се­рёжи­но­го де­да ещё не по­те­ря­лись. У нас, к со­жа­ле­нию, ни­че­го не оста­лось. Ко­пии не де­ла­ли. Прос­ти­те! Бо­юсь быть на­зой­ли­вой. Но, хо­ти­те верь­те, хо­ти­те нет, я с Се­рёж­кой не рас­ста­лась: я слы­шу его и ви­жу во сне. Мо­жет быть, это и есть Па­мять или Бес­смер­тие. Ещё раз прос­ти­те! Все­го Вам добро­го! Ок­са­на Куз­не­цо­ва».

«Вот так шту­ка, экий я мо­ло­дец! — ах­нул Юрий Ки­рил­ло­вич. — Сле­зу про­лил по ушед­ше­му дру­гу, с юностью по­про­щал­ся, а об этих де­до­вых вос­по­ми­на­ни­ях, о том, что Се­рёж­ка ког­да-то мне до­ве­рил то, что оста­лось се­год­ня как за­ве­ща­ние его, да­же и не вспом­нил. Бо­же мой, где же те­перь эта ру­ко­пись?! Столь­ко во­ды утек­ло. Я семьи ме­нял, не то что мес­то жи­тельст­ва. Где эта по­лоч­ка, где тум­боч­ка та со­кро­вен­ная, тот ста­рый шкаф, где упо­ко­и­лись жёл­тые лис­точ­ки, ис­пи­сан­ные стар­чес­ким убо­ри­с­тым по­чер­ком. Я, как че­хов­ский Га­ев, го­тов про­петь ему оду, пусть толь­ко вер­нёт из не­бы­тия. О-о, толь­ко бы они не про­па­ли, эти лис­ти­ки. Ру­ко­пи­си не го­рят, го­во­ри­те? Но в на­шем пе­ре­ст­ро­еч­ном по­жа­ре столь­ко сго­ре­ло — стра­на рух­ну­ла. То, что Гит­лер с не­ба бом­бил, бом­бил — не раз­бом­бил, два коз­ла, лишь взг­ро­моз­дясь на три­бу­ну съез­да из­бран­ни­ков на­род­ных и фиг­ляр­ст­вуя пе­ред ни­ми, оду­ра­чен­ны­ми, раз­ру­ши­ли в два счёта».

Мыс­лен­но про­из­но­ся этот тро­га­тель­ный мо­но­лог, Юрий Ки­рил­ло­вич пе­ре­рыл свой пись­мен­ный стол, все пол­ки в книж­ных шка­фах, за­лез на стре­мян­ку и вы­вер­нул всё с ан­тре­со­лей. Об­ли­ва­ясь по­том, хоть и был в од­них тру­сах, он по­лез под суп­ру­жес­кую ши­ро­чен­ную кро­вать и вы­та­щил из-под неё дав­но за­бы­тый че­мо­дан со сво­и­ми ста­ры­ми гра­фи­чес­ки­ми ра­бо­та­ми. Стал их пе­ре­би­рать, и не­ко­то­рые ему по­ка­за­лись впол­не при­лич­ны­ми. Тут бы­ли и ли­те­ра­тур­ные ил­люст­ра­ции, впро­чем, для ка­ких про­из­ве­де­ний, так и не вспом­ни­лось. Но ри­сун­ки-то, по спра­вед­ли­вос­ти, не­ко­то­рые прос­то за­ме­ча­тель­ные. А вот эти? Ви­ди­мо, это эс­ки­зы к ка­ко­му-то филь­му. И прав­да, очень по-ки­нош­но­му. Ка­жет­ся, вот: смот­ришь, смот­ришь — и изо­бра­же­ние ожи­ва­ет. Ки­но — это дви­же­ние. И жизнь — это дви­же­ние. И тут — дви­же­ние и, зна­чит, жизнь. Здо­ро­во! И эта иг­ра с то­ном, с ко­рич­не­ва­тым, чуть раз­мы­тым цве­том, как на ста­рых во­ен­ных фо­то­гра­фи­ях. Это же как ви­ри­ро­ван­ный кадр в ки­но. И по­ду­ма­лось си­дя­ще­му на по­лу, но­ги ка­ла­чи­ком, и, ка­жет­ся, вне­зап­но по­мо­ло­дев­ше­му Юрию Ки­рил­ло­ви­чу, что ока­жись ав­то­ром этих на­брос­ков и чер­но­ви­ков кто-ни­будь из юных да­ро­ва­ний, по­се­ща­ю­щих се­год­ня его под­го­то­ви­тель­ные кур­сы, — да он бы ему сто пя­тёрок по­ста­вил, взял бы за руч­ку и по­вёл к рек­то­ру Су­ри­ков­ско­го: при­ни­май, брат, ге­ния без вся­ких всту­пи­тель­ных — и вой­дёшь в ис­то­рию оте­чест­вен­ной жи­во­пи­си. Ка­кой же ерун­дой он сей­час-то за­ни­ма­ет­ся. Нет, не в пре­по­да­ва­нии де­ло, ко­неч­но. Это хо­ро­шо. Хо­тя аль­тру­из­мом здесь не пах­нет: уче­нич­ки-то не­ма­лые де­неж­ки при­но­сят. Но вот это всё за­ра­ба­ты­ва­ние баб­ла на клад­би­щен­ских па­мят­ни­ках… Мож­но уже вы­став­ку устро­ить: клад­би­ще та­лан­та Юрия Про­се­ки­на. Слад­кая пе­чаль за­ще­ко­та­ла гор­ло Юрию Ки­рил­ло­ви­чу. За­лю­бо­вал­ся он сво­и­ми кар­тон­ка­ми и да­же за­был на вре­мя, а с че­го бы это он, пот­ный, в бе­лос­неж­ных три­ко­таж­ных тру­сах по­лез в до­ис­то­ри­чес­кую пыль под кро­вать. И ещё по­ду­мал: стран­но у нас в до­ме пы­ле­сос ра­бо­та­ет. Он, ко­неч­но, ро­бот и ка­та­ет­ся по квар­ти­ре це­лый день без вся­ко­го хо­зяй­ско­го со­про­вож­де­ния. Но шо же он, ло­бо­тряс эта­кий, под кро­вать-то не за­ез­жа­ет?

Пре­одо­ле­вая ло­мо­ту в но­гах и ре­жу­щую боль в по­яс­ни­це, Про­се­кин кое-как под­нял­ся с по­ла и за­ко­вы­лял в душ. Как-то буд­нич­но он об­вёл взгля­дом прос­тор­ную ван­ную ком­на­ту, си­я­ю­щую ав­тор­ским, с ан­тич­ны­ми эро­ти­чес­ки­ми мо­ти­ва­ми, ка­фе­лем, спе­ци­аль­но по его эс­ки­зам за­ка­зан­ным и вы­пол­нен­ным. Рань­ше это удач­ное во­пло­ще­ние его озор­ной фан­та­зии до­став­ля­ло ему каж­дый раз удо­вольст­вие. Экая не­уём­ная энер­гия люб­ви во мне иг­ра­ла! Сей­час он стя­нул со­брав­шие пыль тру­сы и гля­нул в боль­шое, в че­ло­ве­чес­кий рост, зер­ка­ло. Да-а, ког­да-то дав­ным-дав­но он по­зи­ро­вал Се­рёге Куз­не­цо­ву, аби­ту­ри­ен­ту ху­до­жест­вен­но­го ин­сти­ту­та — те­перь вряд ли по не­му мож­но изу­чать му­ску­ла­ту­ру и плас­ти­ку тре­ни­ро­ван­но­го те­ла. Брюш­ко-о-о!.. Фу-ты, ёл­ки-мо­тал­ки, как ни на­пря­гай­ся — не втя­ги­ва­ет­ся, про­кля­тое. Ведь со­всем же не­дав­но его же­ну­ля хвас­та­лась на­ле­во и на­пра­во, что её спор­тив­ный му­же­нёк дер­жит фор­му, сло­жён как бог, и в свои го­ды вы­гля­дит как «вью­но­ша». А те­перь? Те­перь она рас­ска­зы­ва­ет, то­же, кста­ти, на­ле­во и на­пра­во, как нуж­но уха­жи­вать за шу­ба­ми, и что вот её шу­бы со­всем не ста­ре­ют. Вот ещё од­ну, а мо­жет, не од­ну, из Гре­ции при­та­ра­ба­нит. Да уж, по­ду­мал Про­се­кин, эти её шу­бы бу­дут жить и хо­ро­шо вы­гля­деть и пос­ле не­го… Ох, луч­ше в зер­ка­ло не смот­реть.

Ког­да Про­се­кин, по­све­жев­ший, вы­шел из ду­ша, в ок­но уже гля­де­ло мос­ков­ское лет­нее ут­ро. Он вы­шел на бал­кон, с удо­вольст­ви­ем на­брал пол­ную грудь воз­ду­ха, с си­лой вы­толк­нул его и взгля­нул вдоль про­тя­нув­шей­ся вни­зу гус­то-зе­лё­ной и ещё пу­с­тын­ной ули­цы. В кон­це её над об­ла­ка­ми зе­лё­ной лист­вы па­ри­ли зо­ло­тые ку­по­ла хра­ма Ни­ко­лы Чу­до­твор­ца. Кре­с­ты си­я­ли в толь­ко что за­го­рав­ших­ся рас­свет­ных лу­чах. Про­се­кин не­воль­но пе­ре­крес­тил­ся, и ему так за­хо­те­лось по­мо­лить­ся, но как, если ни од­ной мо­лит­вы не зна­ешь. Хоть са­мой ко­ро­тень­кой. Ну да, ког­да-то од­на ста­руш­ка, добрая со­сед­ка, — ро­ди­те­ли про­си­ли при­смот­реть за ним, пя­ти­лет­ним, ког­да они за­дер­жи­ва­лись позд­нень­ко по сво­им взрос­лым де­лам, — учи­ла его, как яй­ца всмят­ку ва­рить. Нуж­но триж­ды про­чи­тать мо­лит­ву: «От­чет наш, иже еси на не­бе­сех! Да свя­тит­ся имя Твое…»

Где же най­ти эту ру­ко­пись? «Па­мять, па­мять, под­ска­жи! — мыс­лен­но пов­то­рял Про­се­кин, как мо­лит­ву. — Ку­да же я мог её за­пря­тать, как же я мог о ней за­быть?» Ведь тог­да, в мо­ло­дос­ти, они с Се­рёгой про­чи­та­ли её на од­ном ды­ха­нии.

И вспом­ни­лось Юрию Ки­рил­ло­ви­чу, как си­де­ли они с Се­рёж­кой на его кро­хот­ной, в шесть квад­рат­ных мет­ров, кух­не над эти­ми из­мах­рив­ши­ми­ся по кра­ям и по­жел­тев­ши­ми от вре­ме­ни лис­точ­ка­ми, ос­то­рож­но их пе­ре­во­ра­чи­ва­ли, чи­тая каж­дый про се­бя. То один за­бе­гал впе­рёд и под­жи­дал то­ва­ри­ща, что­бы пе­ре­вер­нуть про­чи­тан­ное, то дру­гой, а за ок­ном уже смер­ка­лось. А на них с этих тре­пет­ных стра­ниц на­дви­га­лась жут­кая тра­ге­дия июня со­рок пер­во­го го­да, са­мое на­ча­ло са­мой страш­ной вой­ны двад­ца­то­го ве­ка.

Сен­тябрь 1941 го­да. Угро­за над Ки­е­вом на­ви­са­ет чёр­ной ту­чей. (Здесь ис­поль­зо­ва­ны вос­по­ми­на­ния участ­ни­ка Ве­ли­кой Оте­чест­вен­ной вой­ны с пер­вых её са­мых тра­ги­чес­ких дней Бе­ло­ва Ми­ха­и­ла Иль­и­ча. — При­меч. ав­то­ра.)

Но­ча­ми от­чёт­ли­во слыш­на пу­ле­мёт­ная стрель­ба, ар­тил­ле­рий­ская ка­но­на­да не­ред­ко про­дол­жа­ет­ся в те­че­ние су­ток. С на­ступ­ле­ни­ем су­ме­рек на за­па­де вы­рас­та­ет сплош­ное за­ре­во по­жа­ров. Ар­тил­ле­рия, уста­нов­лен­ная в пар­ках, со­тря­са­ет воз­дух, пах­нет по­ро­хо­вы­ми га­за­ми.

Ки­ев пе­ре­жи­ва­ет тя­жёлые дни. Не хо­чет­ся ве­рить, что лю­би­мый, цве­ту­щий го­род па­дёт. Во­круг не­го с каж­дым днём всё тес­нее и тес­нее сжи­ма­ет­ся вра­жес­кое коль­цо. Сна­ря­ды уже ло­жат­ся на его ули­цах, есть уби­тые и ра­не­ные из чис­ла мир­ных жи­те­лей.

Во­сем­над­ца­то­го сен­тяб­ря 1941 го­да — ро­ко­вое чис­ло для го­ро­да Ки­е­ва. Ночью ру­ко­во­ди­те­лей всех пред­при­я­тий го­ро­да вы­зва­ли в об­ком пар­тии и со­об­щи­ли о сда­че Ки­е­ва: вра­жес­кое коль­цо окон­ча­тель­но со­мкну­лось.

С ут­ра сле­ду­ю­ще­го дня ста­ли вы­во­дить из строя про­мыш­лен­ные объ­ек­ты. Пре­кра­ти­лась по­да­ча элек­тро­э­нер­гии. Трам­ваи и трол­лей­бу­сы за­мер­ли на ули­цах го­ро­да, встре­во­жен­ное на­се­ле­ние су­ет­ли­во ме­чет­ся в раз­ных на­прав­ле­ни­ях, по ули­цам гро­мы­ха­ют тан­ки, трак­то­ры тя­нут пуш­ки, пол­зут во­ен­ные обо­зы. Ули­цы го­ро­да уже ни­кто не уби­ра­ет, ас­фальт раз­во­ро­чен гу­се­ни­ца­ми тан­ков и трак­то­ров. Всё это под­тверж­да­ет пе­чаль­ные слу­хи, что вой­ска остав­ля­ют го­род. Ни­ко­му не хо­чет­ся в это ве­рить, ка­жет­ся, что всё, что тво­рит­ся во­круг, все­го лишь ка­кая-то ди­кая ин­сце­ни­ров­ка. Од­на­ко на­ше пред­при­я­тие окон­ча­тель­но вы­ве­де­но из строя, враг не смо­жет вос­поль­зо­вать­ся его мощ­нос­тя­ми. По­лу­че­но раз­ре­ше­ние по­гру­зить­ся на ав­то­ма­ши­ны и дви­гать­ся в на­прав­ле­нии го­ро­да Бор­ис­поль. Во­ору­жён­ный кол­лек­тив ра­бо­чих элек­трос­тан­ции от­пра­вил­ся по ука­зан­но­му марш­ру­ту. Наш ав­то­ка­ра­ван сра­зу вли­ва­ет­ся в нескон­ча­е­мый пыль­ный по­ток эва­ку­и­ру­е­мых: гру­жён­ные скар­бом ав­то­мо­би­ли, под­во­ды, ве­ло­си­пе­ды, горь­кие ве­ре­ни­цы пе­ших бе­жен­цев.

К ве­че­ру толь­ко до­бра­лись до Бор­ис­по­ля, хо­тя го­ро­док этот со­всем не­да­ле­ко от Ки­е­ва. При всём же­ла­нии дер­жать­ся всем кол­лек­ти­вом вмес­те, это не уда­лось: ко­лон­на на­ших ма­шин по до­ро­ге рас­па­лась, и от­дель­ные ав­то­мо­би­ли по­те­ря­лись в об­щем по­то­ке эва­ку­и­ру­е­мых.

Ока­за­лось, что даль­ше про­дви­же­ние не­воз­мож­но: нем­цы об­стре­ли­ва­ют до­ро­ги из ар­тил­ле­рии и ми­но­мётов. В не­бе низ­ко, как воз­душ­ные змеи, сколь­зят мес­сер­ш­мит­ты и об­стре­ли­ва­ют скоп­ле­ния ав­то­ма­шин из пу­ле­мётов.

С на­ступ­ле­ни­ем тем­но­ты рас­по­ло­жи­лись в мест­ных усадьбах на ноч­лег под от­кры­тым не­бом.

Ут­ром 19 сен­тяб­ря по­лу­чи­ли че­рез вес­то­во­го шта­ба обо­ро­ны рас­по­ря­же­ние по­стро­ить всех во­ору­жён­ных лю­дей и при­быть к шта­бу, раз­мес­тив­ше­му­ся в пус­том скла­де. Из чис­ла во­ору­жён­ных ра­бо­чих теп­ло­э­лек­трос­тан­ции все­го на­бра­лось трид­цать три че­ло­ве­ка. А ког­да мы при­бы­ли к шта­бу, нас при­со­еди­ни­ли к эва­ку­и­ро­вав­шим­ся по­жар­ни­кам Ки­е­ва и в со­ста­ве вось­ми взво­дов под ко­ман­до­ва­ни­ем стар­ше­го лей­те­нан­та Гос­бе­зо­пас­нос­ти то­ва­ри­ща Яку­ше­ва на­пра­ви­ли в обо­ро­ну юго-за­пад­ной сто­ро­ны Бор­ис­по­ля.

На окра­и­не го­ро­да пос­ле осмот­ра мест­нос­ти мы за­ня­ли ли­нию обо­ро­ны. Я со сво­им вто­рым но­ме­ром пу­ле­мёт­но­го рас­чёта, глав­ным ин­же­не­ром ТЭЦ, то­ва­ри­щем Мар­тын­чен­ко по­лу­чаю от­дель­ную за­да­чу: за­нять вы­со­ту в на­прав­ле­нии вет­ря­ка и дер­жать под пу­ле­мёт­ным об­стре­лом до­ро­гу, а так­же ни­зи­ну, удоб­ную для под­хо­да про­тив­ни­ка к го­ро­ду.

Уже бли­зи­лись су­мер­ки, ког­да опол­чен­цы полз­ком ста­ли про­би­рать­ся на ли­нию ог­ня. Про­тив­ник за­ме­тил это дви­же­ние и от­крыл по нам огонь ар­тил­ле­рии. Сна­ря­ды рва­лись по­за­ди нас, при­мер­но на рас­сто­я­нии ста мет­ров. Кор­рек­ти­ров­щик про­тив­ни­ка, ис­кус­но мас­ки­ру­ясь в ло­щи­не и вре­ме­на­ми от­кры­вая огонь из ав­то­ма­та, на­халь­но ле­зет к ли­нии обо­ро­ны. Од­на­ко для нас он ос­та­ёт­ся не­уяз­вим, ибо в тем­но­те его труд­но раз­гля­деть и труд­но опре­де­лить каж­дый раз по зву­ку ав­то­мат­ных оче­ре­дей его мес­то­на­хож­де­ние.

Сна­ря­ды ло­жат­ся всё бли­же и всё ча­ще за­став­ля­ют нас плот­нее при­жи­мать­ся к зем­ле. На­ко­нец на­ши ору­дия, на­щу­пав ба­та­рею про­тив­ни­ка, от­кры­ли огонь и не­сколь­ки­ми зал­па­ми за­ста­ви­ли его за­мол­чать. Нам от­чёт­ли­во бы­ло вид­но, как на вы­со­те, от­ку­да би­ла ар­тил­ле­рия про­тив­ни­ка, на­ши сна­ря­ды под­ни­ма­ли стол­бы чёр­ной зем­ли. Од­на­ко пос­ле при­цель­но­го ар­тил­ле­рий­ско­го ог­ня по этой вы­со­те про­тив­ник на ви­ду у опол­чен­цев уста­но­вил на дру­гой вы­со­те ми­но­мёт­ную ба­та­рею и от­крыл ура­ган­ный огонь по до­ро­ге на окра­и­не го­ро­да Бор­ис­по­ля. По ней как раз на­ча­лось за­мет­ное дви­же­ние ав­то­ма­шин. Не­до­ся­га­е­мый для ру­жей­но-пу­ле­мёт­но­го ог­ня, про­тив­ник в те­че­ние не­сколь­ких ми­нут оста­вал­ся без­на­ка­зан­ным. Но вот сно­ва за­го­во­ри­ла на­ша ба­та­рея, и враг за­ме­тал­ся по вы­со­те, оку­тан­ной ды­мом. На­прас­но вра­жес­кий кор­рек­ти­ров­щик пус­кал из скир­ды длин­ные оче­ре­ди трас­си­ру­ю­щих пуль, ука­зы­вая мес­то­на­хож­де­ние на­шей ба­та­реи. Про­тив­ни­ку не до стрель­бы, лишь бы не по­те­рять го­ло­вы от раз­ры­вов сна­ря­дов да по­ско­рее но­ги унес­ти.

Со­всем стем­не­ло, и ар­тил­ле­рий­ская пе­ре­ст­рел­ка пре­кра­ти­лась.

Гла­ва VI

Юрий Ки­рил­ло­вич так и не уснул. Бро­дил по всем че­ты­рём ком­на­там сво­ей прос­тор­ной, как вы­ра­жал­ся бри­га­дир по­лго­да пых­тев­ших в этих сте­нах удаль­цов, «отре­мон­ти­ро­ван­ной по ев­ро­пей­ским стан­дар­там и ка­чест­ву квар­ти­ры». Шлёпал, бо­сой, по при­ят­ной про­хла­де ду­бо­во­го пар­ке­та, до­жи­да­ясь аб­со­лют­но про­зрев­ше­го ут­ра, ког­да уже мож­но под­нять труб­ку и на­брать но­мер, не бо­ясь раз­бу­дить и вы­звать тем не­же­ла­тель­ную до­са­ду и раз­дра­же­ние на том кон­це про­во­да.

В са­мом даль­нем уг­лу са­мо­го ниж­не­го ящи­ка сво­е­го пись­мен­но­го сто­ла он отыс­кал ста­рую за­пис­ную книж­ку, а в ней те­ле­фон сво­ей пер­вой же­ны, точ­нее сво­е­го ки­ев­ско­го до­ма, сво­е­го пер­во­го се­мей­но­го оча­га. Он на­прочь за­был по­след­ние две циф­ры: он не зво­нил ни ра­зу с тех пор, как рас­ста­лись, да­же ког­да от об­щих дру­зей узнал слу­чай­но, что умер­ла тёща. Да и кон­так­ты с эти­ми друзь­я­ми, пре­по­да­ва­те­ля­ми ху­до­жест­вен­но­го ин­сти­ту­та, дав­но уже по­те­рял. С тех пор как на­зва­ни­вал им, про­ся по­со­дейст­во­вать по­ступ­ле­нию до­че­ри на фа­куль­тет жи­во­пи­си. А как узнал, что по­сту­пи­ла, ко­неч­но, по­зво­нил Во­ло­де и Ал­лоч­ке, сер­деч­но по­бла­го­да­рил, да­же при­гла­сил по­гос­тить у не­го в Моск­ве. При­ез­жай­те, дес­кать, «Моск­ва… как мно­го в этом зву­ке», мы с Еле­ной бу­дем ра­ды. А они: ну, а мы за­то — мать го­ро­дов рус­ских, так что не за­да­вай­тесь. По­сме­я­лись все вмес­те и по­ло­жи­ли труб­ки — и на го­ды.

Как толь­ко Юрий Ки­рил­ло­вич стал на­би­рать ки­ев­ский, быв­ший свой, но­мер, ду­ша его так за­тре­пе­та­ла, буд­то он, маль­чиш­ка-аби­ту­ри­ент, впер­вые зво­нит в при­ём­ную ко­мис­сию со­лид­но­го сто­лич­но­го ву­за:

— Ал­ло, доброе ут­ро!
— Доброе, — хо­лод­но от­ве­тил мо­ло­дой жен­ский го­лос, и Про­се­кин с не­удо­вольст­ви­ем по­ду­мал, что это со­вер­шен­но нег­ра­мот­ный и вы­со­ко­мер­ный от­вет на при­вет­ст­вие.

Вро­де как я те­бе же­лаю добро­го ут­ра, а ты, вмес­то об­щеп­ри­ня­то­го вза­им­но­го по­же­ла­ния, кон­ста­ти­ру­ешь, что ут­ро дейст­ви­тель­но доброе, да ещё по ин­то­на­ции по­лу­ча­ет­ся: мне это и без вас, дес­кать, из­вест­но.
— Ири­на, это ты? — чувст­вуя ско­ван­ность во всём те­ле, уточ­нил Про­се­кин.
— Кто её спра­ши­ва­ет?
— А-а, это ты, Алён­ка! — об­ра­до­вал­ся Юрий Ки­рил­ло­вич. — Раз­бо­га­те­ешь, до­чень­ка, сра­зу не узнал.
— О-о, шось в ли­си сдох­ло! С че­го бы это вы, Юрий Ки­рил­ло­вич?!

Про­се­кин по­ста­рал­ся про­пус­тить ми­мо ушей та­кое об­ра­ще­ние Алё­ны, хо­тя в гор­ле пе­ре­сох­ло.
— Раз­бо­га­те­ешь, го­во­рю…
— Мы-то раз­бо­га­те­ем, и всё у нас бу­дет нор­маль­но, если вы со сво­им Пут­ле­ром нам ме­шать не бу­де­те.

И это Про­се­кин по­ста­рал­ся про­пус­тить.
— Ну, как вы там по­жи­ва­е­те?
— Да, сла­ва бо­гу, жи­вём — хлеб жу­ём. А что — как вам ваш Ки­се­лёв, ме­дий­ная прос­ти­тут­ка, бре­шет, — вас уже не устра­ива­ет? Ты ре­шил впер­вые за мно­го лет вос­поль­зо­вать­ся обо­рван­ны­ми родст­вен­ны­ми свя­зя­ми?

Юрий Ки­рил­ло­вич по­чувст­во­вал, как в глу­би­не ду­ши на­рас­та­ет оби­да и раз­дра­же­ние.
— Ну, хва­тит, дочь, ёр­ни­чать, — по­про­сил он ус­та­ло и при­ми­ри­тель­но. — Ты уже взрос­лая и долж­на знать, что Ири­на… что ма­ма твоя, пос­ле то­го как мы рас­ста­лись, ка­те­го­ри­чес­ки за­пре­ти­ла мне об­щать­ся с то­бой. Так и ска­за­ла: ты для нас умер. Ты, мо­жет, и не до­га­ды­ва­ешь­ся, но сколь­ко раз я ни пы­тал­ся, каж­дый раз от во­рот по­во­рот. Как ни при­еду в Ки­ев, веч­но толь­ко ваш по­рог по­це­лую, а если по­зво­ню — она труб­ку бро­са­ет. Я, чест­но го­во­ря, бо­ял­ся, что и сей­час…
— Па­па, что слу­чи­лось, ка­ко­го чёр­та мы вдруг те­бе по­на­до­би­лись?
— Не ру­гай­ся, дочь.
— Я не ру­га­юсь, прос­то я дав­но ус­та­ла те­бя ждать.
— Я по­ни­маю… Прос­ти…

Они оба за­мол­ча­ли. Юрий Ки­рил­ло­вич от­стра­нил труб­ку, что­бы не­слыш­но бы­ло его тя­жёло­го ды­ха­ния.
— Ну что ты мол­чишь? — спро­сил он на­ко­нец.
— А что я долж­на ска­зать? Или ты ждёшь, что я рас­пла­чусь? Так я уже дав­но от­пла­ка­лась.
— Ты на ка­ком сей­час кур­се?
— Па­па, я уже пять лет как за­кон­чи­ла.
— Как вре­мя ле­тит. Ра­бо­та­ешь?
— Ра­бо­таю.
— По спе­ци­аль­нос­ти?
— По спе­ци­аль­нос­ти.
— У те­бя своя мас­тер­ская?
— Да, своя мас­тер­ская.
— Жи­во­пи­си?
— Tattoo artist.
— Не по­нял, Алё­на, что это зна­чит? Ска­жи по-рус­ски.
— Я мас­тер та­ту.
— Мас­тер че­го?
— Мас­тер та­ту­и­ров­ки.
— А-а-а! И мно­го ра­бо­ты?
— Же­ла­ю­щие укра­сить своё те­ло за­пи­сы­ва­ют­ся в оче­редь. Ко мне на ме­сяц впе­рёд. У ме­ня серь­ёз­ные ра­бо­ты, бо­га­тые цве­то­вой гам­мой, вы­ра­зи­тель­ной плас­ти­кой, ну и так да­лее.
— Я знаю, ты та­лант­ли­вая. В Моск­ве ты мог­ла бы за­ни­мать­ся серь­ёз­ной жи­во­писью.
— Ага, как Ки­рилл, серь­ёз­ной ар­хи­тек­ту­рой.

— Алё­на!..
— Ма­ма счи­та­ет, что ты ви­но­ват в его смер­ти. Вы­та­щил его к се­бе и…
— И ты так счи­та­ешь?
— Всё, я не мо­гу го­во­рить. Ма­ма вы­шла из ду­ша, мы бу­дем зав­тра­кать. На ра­бо­ту бе­гу, мне на­до на жизнь за­ра­ба­ты­вать. Мно­го-мно­го гри­вен, а иног­да и дол­ла­ров, а то и ев­ры, бо Укра­и­на — це Ев­ро­па.
— Алё­на, мне нуж­на ру­ко­пись, — за­то­ро­пил­ся Юрий Ки­рил­ло­вич. — Это вос­по­ми­на­ния о Ве­ли­кой Оте­чест­вен­ной вой­не де­да мо­е­го дав­не­го дру­га Се­рёжи Куз­не­цо­ва. Та­кие вы­цвет­шие жёл­тые лис­точ­ки фор­ма­та А-че­ты­ре. Они та­ким мел­ким убо­ри­с­тым по­чер­ком ис­пи­са­ны. Я по­ни­маю, что ма­ма мог­ла все мои остав­ши­е­ся у вас бу­ма­ги, эс­ки­зы, чер­но­ви­ки по­выб­ра­сы­вать…
— Ма­ма ни­че­го не вы­бра­сы­ва­ла. Она всё жда­ла, всё на­де­я­лась, что ты вер­нёшь­ся к нам.
— Ох-х, до­чень­ка, — тя­же­ло вздох­нул Про­се­кин. — Это всё так слож­но. Ты уже взрос­лая, долж­на ме­ня по­нять. У те­бя рас­тёт свод­ная сест­ра…
— Я знаю, но ме­ня это уже те­перь не ко­лы­шет. К про­ш­ло­му воз­вра­та боль­ше нет.
— Алё­на, я хо­чу вер­нуть­ся к мо­им прош­лым за­мыс­лам. По­ни­ма­ешь, в па­мять о мо­ём дру­ге. Мне нуж­на ру­ко­пись. Это до­ку­мент. Вос­по­ми­на­ния че­ло­ве­ка мно­го стра­дав­ше­го, пе­ре­жив­ше­го страш­ную вой­ну. Мне ка­жет­ся, я мог её оста­вить у вас. По­ищи, по­жа­луй­ста. Мне нуж­но вер­нуть…
— Хо­ро­шо, уго­во­ри­ли, Юрий Ки­рил­ло­вич, — ка­ким-то на­иг­ран­но-чу­жим, офи­ци­аль­ным то­ном за­го­во­ри­ла Алё­на. — Мы вер­нём вам ва­шу ру­ко­пись тот­час пос­ле то­го, как вы вер­нёте нам наш Крым.
— Алё­на! Ты о чём?! — толь­ко и успел вос­клик­нуть Юрий Ки­рил­ло­вич.
Она рас­сме­я­лась и по­ло­жи­ла труб­ку.

Ночью то и де­ло за­вя­зы­ва­лась пе­ре­ст­рел­ка с про­тив­ни­ком, упор­но пы­тав­шим­ся на­щу­пать сла­бое мес­то для про­са­чи­ва­ния в при­го­род­ные усадьбы. А уже к ут­ру, не­взи­рая на пе­ре­дви­же­ние на ли­нии ог­ня сме­ня­ю­щих друг дру­га на­ших бой­цов, про­тив­ник не от­кры­вал стрель­бы. По этим при­зна­кам нам ста­ло яс­но, что пос­ле ноч­ной пе­ре­ст­рел­ки враг по­нял, что в этом сек­то­ре обо­ро­ны про­рыв не­воз­мо­жен. И вско­ре пред­при­нял но­вый ма­нёвр в дру­гом мес­те.

Ста­ло со­всем свет­ло, уже вы­со­ко па­ли­ло солн­це, од­на­ко пос­ле су­точ­но­го сто­я­ния в обо­ро­не не­вы­но­си­мо хо­те­лось спать. Но вот вес­то­вой шта­ба из­вес­тил об от­хо­де к го­ро­ду и о том, что обо­ро­на на этом участ­ке сни­ма­ет­ся пол­ностью.

По го­ро­ду бы­ло не­воз­мож­но пе­ре­дви­гать­ся да­же пеш­ком: так плот­но сгру­ди­лись ав­то­ма­ши­ны и обо­зы во­ин­ских час­тей. Ког­да мы с Мар­тын­чен­ко яви­лись в на­зна­чен­ное мес­то, то узна­ли, что наш взвод ра­бот­ни­ков ТЭЦ, не вы­дер­жав вра­жес­ко­го ми­но­мёт­но­го ог­ня, са­мо­воль­но снял­ся с ли­нии обо­ро­ны. Те­перь мы не смог­ли най­ти сво­ей ав­то­ма­ши­ны, в ко­то­рой оста­лись и про­дук­ты, и на­ши ве­ще­вые меш­ки. И да­же не мог­ли взять в толк, ку­да ид­ти и в ка­ком на­прав­ле­нии её ис­кать.

Пос­ле дол­го­го блуж­да­ния сре­ди ав­то­ко­лонн на­ты­ка­ем­ся, на­ко­нец, на од­ну из ав­то­ма­шин ТЭЦ. Со­об­ща­ют нам, где сос­ре­до­то­чен ру­ко­во­дя­щий со­став на­ше­го пред­при­я­тия, и мы вновь от­прав­ля­ем­ся на окра­и­ну го­ро­да ис­кать свою ав­то­ма­ши­ну.

По до­ро­ге вдруг слы­шу, зо­вут ме­ня по име­ни, обо­ра­чи­ва­юсь и ви­жу устро­ив­ших­ся на ма­ши­не со­труд­ни­ков НКВД. Один из них, по­звав­ший ме­ня при­ятель Ер­ма­ков, сам из­ряд­но вы­пив­ший, пред­ла­га­ет и мне вы­пить на­стой­ки и за­ку­сить са­лом. Есть хо­те­лось страш­но, и та­кое уго­ще­ние нам с Мар­тын­чен­ко ока­за­лось как не­льзя кста­ти. Пе­ре­ку­сив, на­дол­го не за­дер­жи­ва­ем­ся и от­прав­ля­ем­ся ис­кать свою ав­то­ма­ши­ну. Бла­го, на­прав­ле­ние по­ис­ка нам ука­за­ли.

И вот из­да­ле­ка за­ме­ти­ли мы за­стряв­ший в проб­ке свой ав­то­бус. Ко­неч­но, нас раз­би­ра­ет злость на сво­их то­ва­ри­щей за про­яв­лен­ную ими вче­ра тру­сость и фак­ти­чес­кое де­зер­тир­ст­во. Встре­тив­шись с ни­ми, мы не смог­ли удер­жать­ся от вы­яс­не­ния от­но­ше­ний. Впро­чем, про­ви­нив­ши­е­ся не скры­ва­ют сво­ей не­лов­кос­ти и пы­та­ют­ся оправ­ды­вать­ся. Пос­ле этой пе­ре­бран­ки они всё же вы­ра­жа­ют нам со­чувст­вие и пред­ла­га­ют по­зав­тра­кать. На сы­тый же­лу­док злить­ся уже не хо­чет­ся, и все на­ши оби­ды и пре­тен­зии уле­ту­чи­ва­ют­ся. Тут как раз на­чи­на­ет­ся дви­же­ние ко­лон­ны, и вни­ма­ние всех пе­ре­клю­ча­ет­ся на то, что­бы по­пасть в об­щий дви­жу­щий­ся по­ток ав­то­ма­шин. Сла­ва бо­гу, это нам уда­ёт­ся.

Ав­то­ма­ши­ны про­дви­га­ют­ся че­рез аэро­дром в об­ход го­ро­да с пра­вой его сто­ро­ны. Вдруг по­слы­шал­ся не­пре­рыв­ный гул мо­то­ров, и вслед за этим уви­де­ли мы мно­жест­во при­бли­жа­ю­щих­ся не­мец­ких бом­бар­ди­ров­щи­ков. Крылья с крес­та­ми за­черк­ну­ли не­бо над на­ми, круп­ным чёр­ным гра­дом об­ру­ши­лись бом­бы, зем­ля во­круг взды­би­лась от взры­вов. С аэро­дро­ма спеш­но взле­та­ют на­ши яст­реб­ки. Один наш са­мо­лёт, так и не успев под­нять­ся в воз­дух, не­ожи­дан­но вспы­хи­ва­ет.

Ав­то­ма­ши­ны из ко­лон­ны на­чи­на­ют то­роп­ли­во разъ­ез­жать­ся в раз­ные сто­ро­ны, кто ку­да. Са­мо­лёты — над на­ши­ми го­ло­ва­ми. Сплош­ной рёв мо­то­ров и гул ча­с­тых взры­вов. То тут, то там вы­рас­та­ют стол­бы чёр­но­го ды­ма. Го­рят ав­то­ма­ши­ны, ты­ся­чи ру­жей­ных вы­стре­лов по са­мо­лётам, а их не ме­нее трид­ца­ти. Сбро­сив свой смер­то­нос­ный груз, бом­бар­ди­ров­щи­ки взмы­ва­ют вверх, раз­во­ра­чи­ва­ют­ся и вновь устрем­ля­ют­ся к сво­им жерт­вам. И вновь гус­то рвут­ся бом­бы. Всё сли­лось в ка­кой-то труд­но пе­ре­да­ва­е­мый, ки­пя­щий, кло­ко­чу­щий ад. Пря­тать­ся не­ку­да. Ма­ши­ну оста­но­ви­ли, и все раз­бе­жа­лись по по­лю. Лич­но я, вы­про­сив ещё в ма­ши­не у со­се­да вин­тов­ку, вы­пус­тил три обой­мы по вра­жес­ким са­мо­лётам. Толь­ко без тол­ку: пу­ли шлёпа­лись во­круг ме­ня, как круп­ные кап­ли дождя, взды­мая фон­тан­чи­ки пы­ли.

Для нас, опол­чен­цев из ТЭЦ, в этот раз всё, сла­ва бо­гу, обо­шлось: ни од­но­го по­па­да­ния в на­шу ма­ши­ну и ни­кто не был убит или ра­нен. Пос­ле этой жут­кой бом­бёж­ки спеш­но уса­жи­ва­ем­ся в ав­то­бус и про­дол­жа­ем че­рез по­ле дви­гать­ся в сплош­ном по­то­ке ав­то­ма­шин. Вдруг ви­дим, впе­ре­ди сно­ва что-то не­лад­ное: ма­ши­ны во гла­ве ко­лон­ны вста­ли, и лю­ди, вы­ско­чив из них, раз­бе­га­ют­ся в сто­ро­ны и за­ле­га­ют в стер­ню. Ока­зы­ва­ет­ся, цепь вра­жес­ких ав­то­мат­чи­ков, за­сев­ших в коп­нах, от­кры­ла огонь. Тем не ме­нее ма­ши­ны, иду­щие по­за­ди ко­лон­ны, так на­пи­ра­ют, что пе­ред­ние вы­нуж­де­ны про­дол­жать дви­же­ние. Да и что мо­жет эта горст­ка фри­цев про­тив та­ко­го нескон­ча­е­мо­го по­то­ка. Всех за­сев­ших ав­то­мат­чи­ков ко­лон­на на­ших ав­то­ма­шин прос­то раз­да­ви­ла, а тех, кто пы­тал­ся бе­жать, рас­стре­ля­ли на хо­ду из ма­шин.

Ши­ро­кая по­ло­са се­рой пы­ли: ма­ши­ны, вы­ехав на грун­тов­ку, тя­нут­ся ве­ре­ни­цей. Дер­жим на­прав­ле­ние на се­ло Ро­го­зов. Ожи­да­ем сюр­п­ри­за. Там ещё вче­ра бы­ли нем­цы, но, ви­ди­мо, на­пу­гав­шись ла­ви­ны ав­то­ма­шин, они ушли из се­ла, не про­из­ве­дя ни еди­но­го вы­стре­ла.

Ко­рот­кая оста­нов­ка воз­ле ко­лод­ца. За­ли­ва­ем во­ду в ра­ди­а­тор и спе­шим не от­стать от ко­лон­ны ав­то­ма­шин с во­ин­ски­ми час­тя­ми и граж­дан­ским на­се­ле­ни­ем, дви­жу­щей­ся те­перь на Пе­ре­яс­лав.

По до­ро­ге сно­ва на­ле­те­ли три вра­жес­ких са­мо­лёта. Од­на ма­ши­на за­го­ре­лась, есть уби­тые.

Про­дол­жи­ли дви­же­ние, по­ка не на­ткну­лись на ми­но­мёт­ный об­стрел. До­ро­га пе­ре­ре­за­на сплош­ной за­ве­сой от взры­вов мин. Даль­ше про­дви­гать­ся по ней не­воз­мож­но. Ста­ра­ясь про­ско­чить по­ло­су ог­ня, едем мет­рах в двух­стах от неё. При этом ко­лон­на ав­то­ма­шин раз­би­лась по двум на­прав­ле­ни­ям: на Пе­ре­яс­лав и Вой­то­во.

Опять об­ра­зо­ва­лась проб­ка. Не­ко­то­рое вре­мя сто­им, как ко­рабль, за­тёр­тый льда­ми. И всё-та­ки сле­ду­ю­ще­го на­се­лён­но­го пунк­та до­стиг­ли бла­го­по­луч­но.

В Вой­то­ве встре­тил ко­мен­дан­та об­лу­прав­ле­ния НКВД то­ва­ри­ща Во­робь­ёва. Он со­об­щил мне, что в со­ро­ка ки­ло­мет­рах юж­нее, в се­ле Волч­ко­ве, на­хо­дит­ся нар­ком то­ва­рищ Сер­ге­ен­ко и со­труд­ни­ки НКВД УССР. Он же здесь, ска­зал, вы­пол­ня­ет за­да­ние по охра­не окрест­нос­тей се­ла от вне­зап­но­го на­лёта вра­га.

А ещё в Вой­то­ве встре­тил глав­но­го бух­гал­те­ра го­род­ской кон­то­ры Гос­бан­ка то­ва­ри­ща Ша­пи­ро. Вы­яс­ни­лось, что у не­го не хва­та­ет бен­зи­на для лег­ко­во­го ав­то­мо­би­ля ЗИС, в свя­зи с чем его при­дёт­ся унич­то­жить. Толь­ко он те­перь и ума не при­ло­жит, ку­да ему де­вать цен­нос­ти Гос­бан­ка.

Са­мо­лёты не­при­я­те­ля по­сто­ян­но пре­сле­ду­ют дви­жу­щу­ю­ся ла­ви­ну ав­то­ма­шин. Они бом­би­ли нас и в Вой­то­ве, и те­перь впе­ре­ди сле­ду­ет ожи­дать вра­жес­ких за­сло­нов и жес­то­ких бо­ёв.

Ночь про­во­дим в се­ле Вой­то­во, ибо даль­ше дви­гать­ся не­льзя. У се­лян ку­пи­ли кур и мо­ло­ка, сыт­но на этот раз по­ужи­на­ли и спо­кой­но спа­ли до ут­ра 21 сен­тяб­ря.

Гла­ва VII

Ки­рилл при­шёл в Су­ри­ков­ский во­вре­мя. Но так как его ни­кто не встре­тил, а Юра Пи­во­ва­ров, скульп­тор по мо­ло­дос­ти край­не ам­би­ци­оз­ный, тол­ком не объ­яс­нил, где рас­по­ла­га­ет­ся его мас­тер­ская, Ки­рил­лу дол­го при­шлось бро­дить по ла­би­рин­там ко­ри­до­ров, по­ка он не от­крыл нуж­ную дверь.
— Чё опаз­ды­ва­ешь? — бро­сил ему Юра вмес­то при­вет­ст­вия. — Ты, по­ло­жим, на­ту­ра бо­лее чем до­стой­ная, но за каж­дую ми­ну­ту опоз­да­ния бу­ду на­ка­зы­вать руб­лём. По­нял.
— За­блу­дил­ся не­мно­го, — по­пы­тал­ся оправ­дать­ся Ки­рилл.
— Раз­де­вай­ся, — слов­но плен­но­му, ско­ман­до­вал Пи­во­ва­ров. — Всё до ни­точ­ки с се­бя вон там на ска­мей­ку сло­жи.

Мас­тер­ская скульп­то­ров-дип­лом­ни­ков пред­став­ля­ла со­бой прос­тор­ную ком­на­ту, за­ли­тую све­том из вы­со­ких окон. Ска­мей­ка, на ко­то­рую ука­зал Юра, сто­я­ла в са­мом даль­нем уг­лу. Ки­рилл не­уве­рен­но на­пра­вил­ся ту­да, огля­ды­ва­ясь по сто­ро­нам. В мас­тер­ской ра­бо­та­ли ещё два сту­ден­та: па­рень и де­вуш­ка. Пе­ред обо­и­ми на тре­но­гах с круг­лы­ми де­ре­вян­ны­ми пло­щад­ка­ми воз­вы­ша­лись не­боль­шие скульп­тур­ки из тём­но­го мяг­ко­го ма­те­ри­а­ла — плас­ти­ли­на, как по­том до­га­дал­ся Ки­рилл. С та­ким же плас­ти­ли­но­вым че­ло­веч­ком во­зил­ся и Юр­ка. Кру­жил­ся во­круг не­го, от­сту­пал на шаг и вновь при­бли­жал­ся, до­бав­ляя плас­ти­ли­но­вый ко­мо­чек или, на­обо­рот, от­щи­пы­вая. Толь­ко в от­ли­чие от твор­чес­ко­го од­но­каш­ни­ков Юра за­ни­мал го­раз­до боль­шую пло­щадь твор­чес­ко­го прост­ранст­ва, глав­ным об­ра­зом за счёт то­го, что в его уг­лу гро­моз­ди­лась го­ра, за­мо­тан­ная тряп­ка­ми и по­ли­эти­ле­ном. Ки­рил­лу сра­зу по­ка­за­лось, что го­ра эта скры­ва­ет ве­ли­ка­на, при­сев­ше­го на од­но ко­ле­но. «На­вер­ное, это я в бу­ду­щем, — про се­бя усмех­нул­ся Ки­рилл. — Го­лый и боль­шой. А раз­де­вать­ся как-то стрём­но…»
— Ты чё там ко­па­ешь­ся? — оклик­нул Юр­ка. — Да­вай по-быст­ро­му!

Ки­рилл скло­нил­ся над ска­мей­кой и ду­нул на неё что есть си­лы. Под­ня­лось об­ла­ко бе­лой пы­ли.
— Это не грязь, это гипс.

Ки­рилл обер­нул­ся на го­лос. Де­вуш­ка-скульп­тор на­прав­ля­лась к не­му, про­тя­ги­вая об­ры­вок га­зе­ты:
— Вот, под­сте­ли­те. Не стес­няй­тесь: мы ведь как вра­чи.

От вне­зап­но охва­тив­шей всё те­ло ско­ван­нос­ти он кив­нул с тру­дом, пы­та­ясь изоб­ра­зить на ли­це улыб­ку:
— Спа­си­бо…

А она в от­вет за­улы­ба­лась при­вет­ли­во и не­при­нуж­дён­но:
— На­ко­нец-то у нас в мас­тер­ской по­яви­лась клё­вая на­ту­ра.
«Клё­вая, — по­ду­мал Ки­рилл. — Ну да, ты то­го и гля­ди ме­ня клю­нешь».

Она и прав­да бы­ла по­хо­жа на боль­шую чёр­ную пти­цу. Сво­и­ми тон­ки­ми нож­ка­ми на вы­со­ких каб­луч­ках, уголь­но тём­ны­ми во­ло­са­ми и блес­тя­щей ко­рот­кой стриж­кой и не укра­шен­ны­ми ма­ки­я­жем ма­лень­ки­ми круг­лы­ми глаз­ка­ми под гус­той низ­кой чёл­кой. Но глав­ное — сво­им но­сом. Тон­ким и длин­ным, с лёг­кой гор­бин­кой и смот­ря­щим кни­зу кон­чи­ком, ко­то­рый, ви­ди­мо, ког­да её ле­пи­ла скульп­тор-при­ро­да, как по­ка­за­лось Ки­рил­лу, силь­но при­щип­ну­ла да так и оста­ви­ла.

— Не пе­ре­жи­вай­те, ху­до­жест­вен­ная мас­тер­ская — это осо­бый мир, — лас­ко­во за­пе­ла Пти­ца. — Здесь об­на­жён­ное те­ло вы­гля­дит всег­да ес­тест­вен­но и ор­га­нич­но. Не­умест­ны как раз вся­кие там под­вёр­ну­тые плав­ки и ниж­нее бельё. А то ещё но­сок на своё до­сто­инст­во на­тя­нут… Да-да, пред­став­ля­е­те?!
— Не пред­став­ляю, — от­ри­ца­тель­но по­ка­чал го­ло­вой Ки­рилл и кив­нул в сто­ро­ну за­мо­тан­ной в тряп­ки го­ры. — А это что там?
— Вы име­е­те в ви­ду об­ру­бов­ку? — по­вер­ну­лась де­вуш­ка по на­прав­ле­нию его кив­ка. — Это так на­зы­ва­е­мая об­ру­бов­ка. Ну, за­го­тов­ка, что ли, гли­ня­ная. Гли­на, на­бран­ная на про­во­лоч­ный кар­кас.
— Это ме­ня бу­дут из неё ле­пить?
— Ну, я по­ла­гаю, да. Как вы с Юрой до­го­ва­ри­ва­лись? Ви­ди­мо, ва­ше те­лос­ло­же­ние ему под­хо­дит.
— Я не по­нял, мы ра­бо­тать се­год­ня бу­дем или нет?! — вновь не­тер­пе­ли­во оклик­нул Юр­ка.

Скульп­тор­ша гля­ну­ла в его сто­ро­ну и по­спе­ши­ла к сво­ей тре­но­ге. По до­ро­ге она бро­си­ла па­рень­ку — сво­е­му кол­ле­ге:
— Се­рый, по­ра уже при­брать­ся в на­шем сви­нар­ни­ке. Хоть по­брыз­гать да под­мес­ти. Меж­ду про­чим, твоя оче­редь.
Па­рень в от­вет без­раз­лич­но хмык­нул и по­жал пле­ча­ми.

Ки­рилл ещё чуть по­мял­ся, за­тем ре­ши­тель­но раз­дел­ся, гля­нул по сто­ро­нам; ощу­тив пре­да­тель­ский хо­ло­док меж­ду ног, хо­тел ла­до­ня­ми при­крыть­ся, но глу­бо­ко вздох­нул — да по­шли вы все! — рас­пра­вил пле­чи и ши­ро­ки­ми ша­га­ми по за­сы­пан­но­му гип­со­вой пылью по­лу про­шест­во­вал бо­сы­ми но­га­ми че­рез всю мас­тер­скую к су­е­тя­ще­му­ся в сво­ём уг­лу Юр­ке.

— Вот здесь вот вста­вай на од­но ко­ле­но. На ле­вое, — ско­ман­до­вал тот, ука­зы­вая мес­то воз­ле об­ру­бов­ки. — На вот иг­ру­шеч­ный мат­ра­сик под­ло­жи. У На­дю­хи, сест­рён­ки сво­ей, стиб­рил. Не за­ме­ти­ла, сла­ва бо­гу: она уж в сво­их кук­лах за­пу­та­лась.

Ки­рилл по­кор­но опус­тил­ся на ко­ле­но, под­тя­нув под не­го пух­лень­кий по­ло­са­тый мат­ра­сик, ко­то­рый, ви­ди­мо, пред­на­зна­чал­ся для кро­ват­ки од­ной из мно­го­чис­лен­ных На­дю­хи­ных ку­кол. При этом пра­вую ру­ку он опус­тил так, что она всё-та­ки при­кры­ла то, что дóлжно в пер­вую оче­редь при­кры­вать на об­на­жён­ном те­ле муж­чи­ны. Тем бо­лее что, ока­зав­шись на­ис­ко­сок на­про­тив скульп­тор­ши-де­ви­цы, он был точ­но спе­ци­аль­но вы­став­лен ей на­по­каз. А она как раз нет-нет да и бро­сит на не­го свой быст­рый пти­чий взгляд.

«Не отвле­кай­ся, за­ни­май­ся сво­им де­лом, — мыс­лен­но об­ра­тил­ся к Пти­це Ки­рилл. — Я же не твоя на­ту­ра…»

Но тут Юра про­тя­нул ему боль­шой, вы­кра­шен­ный се­реб­рян­кой де­ре­вян­ный нож:
— Вот, во­ору­жай­ся. Дер­жи! В пра­вую ру­ку возь­ми. В пра­вую! И на вы­тя­ну­той ру­ке его дер­жи. По­ни­маю, что тя­же­ло бу­дет, но так на­до. На­из­го­тов­ку. Чтоб во всём те­ле бы­ло та­кое во­инст­вен­ное на­пря­же­ние.

Пти­ца уста­ви­лась в их сто­ро­ну, буд­то со­всем за­бы­ла о сво­ей ра­бо­те. И Ки­рилл, с за­то­чен­ной де­ре­вяш­кой в вы­тя­ну­той пра­вой ру­ке и со всем сво­им во­инст­вен­ным на­пря­же­ни­ем, ока­зал­ся со­вер­шен­но раз­об­ла­чён и без­за­щи­тен пе­ред её взгля­дом.

А тут ещё Юр­ка в раз­го­ра­ю­щем­ся твор­чес­ком экс­та­зе на­хло­бу­чил ему на го­ло­ву рас­плас­тан­ное чу­че­ло ка­кой-то ря­бой пта­хи. То ли ку­куш­ки, то ли ку­ри­цы-ря­бы. Нет, ни то и ни дру­гое, а что-то из круп­ных ле­та­ю­щих хищ­ни­ков, су­дя по вну­ши­тель­но­му крюч­ко­ва­то­му клю­ву.
— Класс! Орёл! — от­стра­нив­шись на па­ру ша­гов, под­нял он боль­шой па­лец. — Вы­гля­дишь — су­пер! То, что док­тор про­пи­сал! О’кей! Те­перь при­сту­пим.

И он при­сту­пил к сво­ей тре­но­ге, где на де­ре­вян­ной пло­щад­ке кра­со­вал­ся плас­ти­ли­но­вый эс­киз бу­ду­щей пол­но­цен­ной скульп­ту­ры.

— Ты не сму­щай­ся, — уго­ва­ри­вал он Ки­рил­ла, кол­дуя над плас­ти­ли­но­вой фи­гур­кой. — Это по­на­ча­лу так. Быст­ро при­вык­нешь. Ты уже в сле­ду­ю­щий раз от текс­ти­ля с ра­достью осво­бо­дишь­ся. Вот уви­дишь, об­на­жён­ным пол­ностью лег­че по­зи­ро­вать: те­ло мень­ше ус­та­ёт. Ты ког­да-ни­будь го­лый ку­пал­ся?
— Ну пред­по­ло­жим, — мрач­но от­ве­тил Ки­рилл, ско­сив гла­за на всё по­гля­ды­ва­ю­щую в их сто­ро­ну скульп­тор­шу.

— Ну вот! За­ме­тил, на­де­юсь, на­сколь­ко лег­че и во­об­ще при­ят­нее плыть. Все эти ре­зи­ноч­ки в плав­ках на­ру­ша­ют нор­маль­ное кро­во­об­ра­ще­ние. За­меть, ког­да ты го­лый, тер­мо­ре­гу­ля­ция ак­тив­нее вклю­ча­ет­ся, ор­га­низ­му про­ще рас­пре­де­лять со­гре­ва­ю­щую энер­гию по все­му те­лу. А то ему, ор­га­низ­му-то, нуж­но об­хо­дить ту часть те­ла, что в плав­ках, вот он и тор­мо­зит рав­но­мер­ный про­цесс тер­мо­ре­гу­ля­ции. Я уж не го­во­рю о том, что лю­бо­му ху­дож­ни­ку лег­че стро­ить фи­гу­ру, не раз­де­лён­ную тру­са­ми. Ему от­кры­ты та­зо­вые кос­ти, он сво­бод­но мо­жет про­ри­со­вать ве­ер­ные и яго­дич­ные мыш­цы. Мы-то, скульп­то­ры, во­об­ще всег­да ра­ды об­на­жён­ной пол­ностью на­ту­ре. Вот как Гос­подь со­здал. У нас пен­си­о­не­ры пол­ную об­на­жён­ку по­зи­ру­ют — и то мы им ра­ды. А ты вон как от­лич­но вы­гля­дишь! Так что не кик­суй, дер­жи свой пис­то­лет хвос­том, ха-ха-ха, — он рас­сме­ял­ся и обер­нул­ся на скульп­тор­шу.

Та как раз гля­де­ла в их сто­ро­ну, но тут же отвер­ну­лась к сво­ей плас­ти­ли­но­вой фи­гур­ке.
— Учти, те­бе это по­лез­но, — про­дол­жил свои на­став­ле­ния Юр­ка. — Ты же в ар­ти­с­ты со­брал­ся. Вот те­бе тре­наж: из­бав­ле­ние от за­жи­ма.
— Ни­ку­да я не со­брал­ся, — не скры­вая раз­дра­же­ния от то­го, что так всуе цеп­ля­ют его со­кро­вен­ную меч­ту, бурк­нул в от­вет Ки­рилл.
— Ну как же. Мне Ки­рилл Юрь­е­вич рас­ска­зы­вал про те­бя…
— А что про ме­ня рас­ска­зы­вать, не­че­го про ме­ня рас­ска­зы­вать.
— Ну, брось! Столь­ко пе­ре­жить… Ты ге­рой.
— Ге­рои на вой­не, а не… не в плас­ти­ли­не.
— Ну, как ска­зать. Я же из те­бя на­сто­я­ще­го ге­роя де­лаю. Ты хоть зна­ешь, кто та­кой За­ра­туст­ра? Ниц­ше чи­тал, Фрид­ри­ха, «Так го­во­рил За­ра­туст­ра»?
— Нет.
— Ну вот. За­од­но про­све­тишь­ся. За­ра­туст­ра — это фи­ло­соф, это сверх­че­ло­век. Он — царь са­мой при­ро­ды. Вот я как ре­шаю его об­раз? Он са­мой при­ро­дой рож­дён, он слит с ней, он из неё вы­рас­та­ет, её со­вер­шенст­во. Иде­а­лен и те­лом, и ду­хом…
— А я мо­гу го­во­рить? — не­ожи­дан­но пе­ре­бил Ки­рилл.
— Мо­жешь, ко­неч­но. А по­че­му нет?
— Ну, я не знаю, как у вас тут по­ло­же­но.
— Да нор­маль­но всё. У нас на­тур­щи­ки, на­обо­рот, всег­да бол­та­ют о чём по­па­ло. Я же те­бя вро­де как в со­ав­то­ры по­свя­щаю. Го­во­ри, ко­неч­но. Мне да­же ин­те­рес­но.
— Ну, если «да­же»… Че­го в нём та­ко­го осо­бен­но­го, в За­раст­руст­ре-то этом?
— За­ра­туст­ре, — по­пра­вил Юра.

Он уже оста­вил в по­кое свой плас­ти­ли­но­вый эс­киз и стал осво­бож­дать от по­ли­эти­ле­на и влаж­ных тря­пок об­ру­бов­ку.

— Ну да, За­ра­туст­ра, — чуть по­дви­гав ка­ме­не­ю­щей ше­ей, про­дол­жал Ки­рилл. — Лю­бой нор­маль­ный че­ло­век стре­мит­ся к со­вер­шенст­ву, лю­бой нор­маль­ный хло­пец ка­ча­ет се­бе му­ску­ла­ту­ру и не же­ла­ет хо­дить в ду­ра­ках. Но толь­ко это ещё не зна­чит, что из это­го хлоп­ца ге­рой по­лу­чит­ся. Вот Ту­шин в «Вой­не и ми­ре» или ре­бя­та в «Мо­ло­дой гвар­дии»…
— Ну при­чём тут? — скри­вил улыб­ку Юра. — Это же всё про­с­тые че­ло­ве­ки. По Ниц­ше, это все­го лишь пе­ре­ход­ный пе­ри­од от обезь­я­ны к сверх­че­ло­ве­ку.
— При­чём тут обезь­я­на?! — Ки­рилл да­же по­пы­тал­ся вско­чить со сво­е­го ме­с­та.
— Не-не, ты уж си­ди, не дви­гай­ся, — оста­нав­ли­вая его, Юр­ка прос­тёр к не­му ру­ку, из­ма­зан­ную сы­рой гли­ной. — На­чи­на­ем серь­ёз­но ра­бо­тать.
— Мне за­мол­чать? — груст­но спро­сил Ки­рилл.
— Нет, ты го­во­ри, — сни­схо­ди­тель­но от­ве­тил Юр­ка.

Он чуть при­щу­рил­ся, об­хо­дя Ки­рил­ла и раз­гля­ды­вая его со всех сто­рон:
— Го­во­ри, го­во­ри, толь­ко не дви­гай­ся.
— Ну, я и го­во­рю, что мо­ло­дог­вар­дей­цы — свя­тые по стра­да­ни­ям, ко­то­рые они пе­ре­нес­ли. Ку­да уж тут сверх­че­ло­ве­ку…
— Ну, ты ме­ня школь­ной про­грам­мой до­би­вать бу­дешь? Сла­бень­кое ведь про­из­ве­де­ние.
— «Мо­ло­дая гвар­дия», что ли, сла­бень­кая? — по­вер­нул го­ло­ву в его сто­ро­ну Ки­рилл.
— За­мри, го­во­рю, не дви­гай­ся, — ско­ман­до­вал Юр­ка. — У ме­ня сей­час са­мый от­вет­ст­вен­ный мо­мент: я по те­бе рож­дён­ный в во­об­ра­же­нии об­раз кор­рек­ти­рую. А по по­во­ду фа­де­ев­ской «Мо­ло­дой гвар­дии», так это да­же не моё мне­ние, а са­мых вы­со­ких спе­цов, да­же в пра­ви­тельст­вен­ных кру­гах.

Ки­рилл опус­тил го­ло­ву:
— Вто­рой раз, зна­чит, из­му­чен­ных па­ца­нов и дев­чо­нок в шах­ту сбро­си­ли.
— Под­ни­ми го­ло­ву! — оклик­нул Юр­ка и про­дол­жал, буд­то не рас­слы­шал реп­ли­ку Ки­рил­ла. — Зря, что ли, этот ро­ман из школь­ной про­грам­мы ис­клю­чи­ли? Мы те­перь прав­ду по Со­лже­ни­цы­ну учим: стра­на бы­ла тюрь­мой на­ро­дов.
— Ка­кая стра­на?
— Да Со­вет­ский Со­юз! Не со­гла­сен?
— Не знаю, не жил тог­да. Но толь­ко от ро­ди­те­лей я та­ко­го не слы­шал. А сей­час и не спро­сишь: уби­ли их… — и ти­хо Ки­рилл до­ба­вил: — В сво­бод­ной стра­не.

— Ки­рилл, ну пой­ми, это со­всем ведь дру­гой во­прос, — при­ми­ри­тель­но вздох­нул Юр­ка. — Вот я эту сво­бо­ду собст­вен­ной шку­рой чувст­вую. Я мо­гу тво­рить что хо­чу. А в той стра­не мне бы За­ра­туст­ру как дип­лом­ную ра­бо­ту де­лать ни­кто не по­зво­лил.

Ки­рилл мол­чал. Мыс­ля­ми он уле­тел на свой род­ной Дон­басс. Где гре­ме­ли вы­стре­лы, где рва­лась зем­ля, где взле­та­ли на воз­дух од­но­э­таж­ные до­миш­ки и об­ру­ши­ва­лись под­ва­лы и по­гре­ба, ку­да пы­та­лись спря­тать­ся лю­ди. Не­счаст­ные, не­по­вин­ные в сво­ей смер­тель­ной до­ле лю­ди при­жи­ма­ли к се­бе бе­ло­бры­сые го­лов­ки сво­их ис­пу­ган­ных де­тей и шеп­та­ли сло­ва мо­лит­вы. И это бы­ло так стран­но и не­по­нят­но для них, в мо­ло­дос­ти чи­тав­ших про та­кое в со­вет­ских кни­гах о вой­не. И это бы­ло ди­ко, буд­то раз­вер­з­лась зем­ля и страш­ное про­ш­лое, дав­но в ней по­хо­ро­нен­ное, из­верг­лось вновь на свет Бо­жий, обо­жгло его ог­нен­ным вул­ка­ном и за­ли­ло све­жей, го­ря­чей, мо­ло­дой кровью. И всё это толь­ко по­то­му, что в ста­ром го­ро­де-кра­сав­це Ки­е­ве сы­тые са­мо­до­воль­ные че­ло­ве­ки, нет, ско­рее не­до­че­ло­ве­ки, с про­пи­ты­ми, опух­ши­ми ли­ца­ми, ре­ши­ли, что на Дон­бас­се, в этом де­прес­сив­ном, как они за­яви­ли, рай­о­не есть опре­де­лён­ная ка­те­го­рия лю­дей, лиш­них лю­дей, ко­то­рых в на­цио­наль­ных ин­те­ре­сах Укра­и­ны нуж­но убить, унич­то­жить как лю­дей вто­ро­го сор­та…

Ки­рилл вдруг по­чувст­во­вал, как по спи­не по­бе­жа­ли му­раш­ки. И в этот са­мый мо­мент он ощу­тил всю не­ле­пость сво­е­го по­ло­же­ния: ну по­че­му он здесь, го­лый, с этой ду­рац­кой де­ре­вяш­кой, а не там — в ка­муф­ля­же, с бое­вым ору­жи­ем в ру­ках?

А Юр­ка тем вре­ме­нем, под­чи­няя сво­им силь­ным ру­кам по­дат­ли­вую гли­ну, про­дол­жал об­ос­но­вы­вать пе­ред Ки­рил­лом своё увле­че­ние ниц­ше­анст­вом:

— Фрид­рих Виль­гельм — ну, я ду­маю, тут два име­ни по их­не­му так, а по на­ше­му — Виль­гель­мо­вич, ну, то есть вто­рое как от­чест­во — так вот, Фрид­рих Виль­гель­мо­вич Ниц­ше прос­то ге­ний. У ме­ня вон вся пол­ка его кни­га­ми устав­ле­на. Мне бы ещё его бюс­тик брон­зо­вый до­стать.
— Сам сде­лай, — по­со­ве­то­вал Ки­рилл, раз­гля­ды­вая пол­ку, под­ве­шен­ную в са­мом уг­лу. — Ты же скульп­тор вро­де, без пя­ти ми­нут про­фес­си­о­нал.
— Не вер­ти го­ло­вой! — при­крик­нул на не­го Юр­ка. — Смот­ри пря­мо и под­бо­ро­док по­вы­ше.
— Сам про пол­ку хвас­та­ет­ся, — про­вор­чал Ки­рилл, — а по­гля­деть не­льзя.
— Во­об­ще-то это идея, — под­хва­тил Юр­ка, с уси­ли­ем на­жи­мая на гли­ну и от­щи­пы­вая лиш­нее. — Я его по фо­то­гра­фии сам мо­гу сде­лать. И я не хвас­та­юсь, но я на кур­се луч­шим счи­та­юсь. Я всё мо­гу! Ме­ня Ниц­ше и прав­да сверх-сверх… сде­лал. Зна­ешь, мне ка­жет­ся, я его по­ни­маю, как се­бя. Я его сол­дат. Кста­ти, не­мец­кие сол­да­ты но­си­ли в сво­их ран­цах то­мик Ниц­ше вмес­те с Биб­ли­ей. Я то­же мно­гие его ци­та­ты наиз­усть знаю. А что ещё не за­пом­нил — вон ват­ман А-два на стен­ке за тво­ей спи­ной. Не по­во­ра­чи­вай­ся: я те­бе про­чи­таю. На­при­мер: «Из во­ен­ной шко­лы жиз­ни: что не уби­ва­ет ме­ня, то де­ла­ет ме­ня силь­нее». Класс, прав­да?! Это из «Су­ме­рек идо­лов». Или вот: «Жизнь — есть во­ля к влас­ти. Ей под­чи­не­но всё су­щест­ву­ю­щее, в том чис­ле и че­ло­ве­чес­кое по­зна­ние». Ну что, ска­жешь, не прав? А вот это пря­мо на­пут­ст­вие нам ху­дож­ни­кам. Ты, Ки­рю­ха, ещё мо­ло­дой, но жизнь за­ста­вит это усво­ить.
— Ру­ку мож­но опус­тить? — спро­сил Ки­рилл. — А то чё-то твой нож отя­же­лел, хоть и де­ре­вян­ный.
— Да-да, рас­слабь­ся по­ка, — ве­ли­ко­душ­но раз­ре­шил Юр­ка. — У ме­ня то­же ру­ки от­дох­нут, по­ка те­бе тут за­чи­ты­ваю. Ну, слу­шай. Ты толь­ко не усни, а то у нас ста­ри­ки на­тур­щи­ки вдруг глаз­ки при­кро­ют и да­вай по­хра­пы­вать. Слу­ша­ешь?
— Слу­шаю, слу­шаю, — ото­звал­ся Ки­рилл.
— Ты, ко­неч­но, сам бы мог про­чи­тать, — пред­по­ло­жил Юра. — Но я те­бе до­ход­чи­вей втол­кую, по­то­му что это уже мо­им ста­ло. Ну, слу­ша­ешь?
— Да слу­шаю, слу­шаю! Толь­ко у те­бя гли­на сох­нет.

— Ты не вол­нуй­ся: это не твоё де­ло. Ты, глав­ное, впи­ты­вай, что я те­бе чи­таю: «По­эты бес­стыд­ны по от­но­ше­нию к сво­им пе­ре­жи­ва­ни­ям: они экс­плу­а­ти­ру­ют их». Ну, раз­ве те­бе это как ар­тис­ту не при­го­дит­ся в бу­ду­щем? А вот: «Что че­ло­век со­бою пред­став­ля­ет, это на­чи­на­ет от­кры­вать­ся тог­да, ког­да осла­бе­ва­ет его та­лант, — ког­да он пе­ре­ста­ёт по­ка­зы­вать то, что он мо­жет, та­лант — то­же на­ряд: на­ряд — то­же спо­соб скры­вать­ся». Ну прос­то ге­ни­аль­но! А вот ещё как раз про ге­ни­аль­ность: «Ге­ни­аль­ный че­ло­век не­вы­но­сим, если не об­ла­да­ет при этом, по край­ней ме­ре, ещё дву­мя ка­чест­ва­ми: чувст­вом бла­го­дар­нос­ти и чис­топ­лот­ностью». Ну, не мо­гу, как здо­ро­во, как точ­но! По­тря­са­ю­ще, а?! Ну, как те­бе, усво­ил?
— Ну, мо­жет быть, — ото­звал­ся Ки­рилл. — Что-то, на­вер­ное, усво­ил.

Он по­вер­нул го­ло­ву, раз­ми­ная оне­мев­шую шею, в од­ну, в дру­гую сто­ро­ну. За­тем по­вёл пле­ча­ми, про­вер­нул­ся в раз­ные сто­ро­ны всем кор­пу­сом. Пти­ца из­да­ли за­лю­бо­ва­лась им, ру­ки её за­мер­ли на плас­ти­ли­но­вой фи­гур­ке.
— Я те­бе дам его «За­ра­туст­ру» — по­чи­та­ешь, — ве­се­ло по­обе­щал Юра, ука­зы­вая на пол­ку с кни­га­ми.
— Юрик, а что ж ты ни­че­го про лю­бовь не про­чи­тал? — тон­ко про­пе­ла из сво­е­го уг­ла Пти­ца. — Он же про лю­бовь клёво го­во­рил.
— Про лю­бовь? — с эн­ту­зи­аз­мом от­клик­нул­ся Юр­ка. — Ну вот вам ещё про лю­бовь. У ме­ня и про лю­бовь есть на мо­ём пла­ка­те-ци­тат­ни­ке: «Всё, что де­ла­ет­ся из люб­ви, со­вер­ша­ет­ся по ту сто­ро­ну добра и зла».

Ки­рил­лу за­хо­те­лось ещё раз услы­шать эту фра­зу, по­то­му что как-то он её не до­гнал, да­же при­крыл гла­за, со­о­бра­жая, что это зна­чит.

А Юра уже спе­шил за­чи­тать но­вую:
— «Толь­ко из об­лас­ти чувств и ис­те­ка­ет вся­кая до­сто­вер­ность, вся­кая чис­тая со­весть, вся­кая оче­вид­ность ис­ти­ны» …

Юр­ка всё вдох­но­вен­нее пел оды сво­е­му ку­ми­ру, успе­вая при этом ощу­пы­вать чуть при­щу­рен­ным взгля­дом на­пря­жён­ные му­ску­лы на­ту­ры и тут же бро­сать­ся в бой с ог­ром­ной «об­ру­бов­кой».

А вот Ки­рилл при упо­ми­на­нии о чувст­вах вдруг уле­тел в сво­ём во­об­ра­же­нии в тот пер­вый день, день пер­вой встре­чи…
 

 Про­дол­же­ние сле­ду­ет